Лунный лик Фортуны
Элис Клэр
Лунный лик Фортуны
Посвящается М. Д.
Спасибо.
Лик Фортуны,
Тайный, лунный,
Вечно изменяясь,
Либо прибывает,
Либо убывает…
ПРЕЛЮДИЯ
Мертвая, она была узором из черного, белого и красного на редкой, сухой, полегшей июльской траве.
Черным был цвет тонкого шерстяного монашеского платья, совсем нового. Спереди на подоле еще не появились заплаты, которые говорили бы о годах, проведенных в коленопреклоненных молитвах. Подрубленная кромка юбки сзади была ровной и аккуратной – неосторожные прикосновения каменных ступеней еще не попортили ее.
Белым был цвет вимпла и барбетты, что обрамляли лицо монашенки, хотя вимпл уже не прилегал к шее и подбородку – он был сорван.
Белым был также цвет кожи, очень-очень бледной. Белым было лицо, застывшее в отчаянном ужасе, и это выражение останется на нем до тех пор, пока плоть не исчезнет навеки. Белыми были непристойно открытые бедра и колени – вздернутые вверх платье и нижняя юбка уже не скрывали их. Несчастная девушка лежала с разведенными белыми ногами и в своей смерти выглядела бесстыдной. Казалось, кто-то постарался придать ее телу красивый вид: раскинутые руки повторяли линии ног.
Красным был цвет крови.
Очень много крови.
Горло монашенки было рассечено точным ударом – здесь поработал тот же любитель симметрии, что укладывал ее тело. Разрез начинался точно под правым ухом и заканчивался под левым. На шее, чуть ниже маленького, слабого подбородка, он расширялся.
Обнаженные шея и горло были залиты кровью, несколько тонких струек просочились на воротник платья и впитались в шерстяную ткань.
Кровь была и на белых ногах. Много крови. Она мерцала на темных волосах лобка, пятнала внутренние стороны бедер.
Утреннее солнце поднималось над горизонтом. Сероватый рассвет набирал силу, делая черное более черным, а белое более белым, контраст между ними становился все разительнее. Солнечный свет упал на темно – красную кровь, и капли ее засияли, как драгоценные камни. Возможно, как рубины, яркие, ослепительные, подобные тем, что были вставлены в золотой крест, лежавший неподалеку от пораженного ужасом мертвого лица.
Утро набирало силу. Где-то поблизости закукарекал петух. Он кричал настойчиво, словно решил наконец быть услышанным. Зазвонил колокол, и вслед за его призывом раздались звуки жизни – люди начинали свой день.
Новый день.
Первый в бесконечной череде дней, которых мертвая женщина уже не увидит.
ПЕРВАЯ СМЕРТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ричард Плантагенет, тщетно пытаясь уделить внимание двум вещам одновременно, окончательно вышел из себя. Он запустил в слугу оловянную кружку, до половины наполненную элем, вскочил с кресла, ринулся вперед и споткнулся о край каменной плиты, выступающей из пола.
Его яростные проклятья эхом отозвались среди балок потолка и обрушились на людей внизу. Все умолкли. Ни у кого из присутствовавших не осталось сомнений в расположении духа короля-избранника.
– Все хорошо, сир? – отважно спросил один из духовников.
– Хорошо? – зарычал король, прыгая на одной ноге.
Схватившись руками за ушибленную ногу, он попробовал умерить боль, но у него ничего не получилось – Ричард был в сапогах.
– Нет, Абсолон, не хорошо!
Король замолчал, словно суммируя все причины своего недовольства. Он свирепо нахмурил рыжеватые брови и попытался сосредоточиться. Епископ Абсолон отступил на шаг, опасаясь худшего. Однако, вместо того чтобы дать волю своему гневу, Ричард поборол его, вернулся к креслу, сел и сказал необычайно мягко:
– Пожалуйста, Абсолон, продолжай.
Когда священник пустился в бесконечно долгие объяснения, почему коронация Ричарда должна состояться так скоро и почему каждая мельчайшая деталь должна быть столь исчерпывающе оговорена, несколько человек, стоявших ближе всех к новому королю, заметили, что он хотя и убрал письмо из Англии под тунику, но не забыл о нем. Короткие сильные пальцы Ричарда то и дело возвращались к письму, нащупывая его под тканью и теребя, – так человек в опасности перебирает четки.
Если бы кто-либо из священников, окружавших Ричарда и надоедавших ему своими предложениями, просьбами и требованиями, знал его получше, эти движения короля вряд ли показались бы ему странными. Ведь письмо было от его матери. Алиенора Аквитанская, недавно освобожденная из ее, по общему признанию, комфортного заточения и впервые за последние пятнадцать лет по-настоящему свободная, находилась сейчас в Англии, где готовила почву для прибытия своего любимого сына.
Ни Алиенора, ни Ричард, как бы страстно ни желали этого, не ожидали, что Ричард унаследует трон отца. В самом деле, кто бы мог такое предположить? Ведь Ричард был вторым из четырех выживших сыновей Генриха II и Алиеноры, а его старший брат не только процветал, но и пользовался особым расположением отца. Вера Генриха II в старшего сына была столь велика, что он поспешил короновать его, хотя сам по-прежнему оставался на троне. Казалось, Ричард должен был удовольствоваться Аквитанией, перешедшей к нему от матери. Неплохое наследство. Если не считать того, что правитель Аквитании был герцогом. А не королем.
Однако юный король скончался. В возрасте двадцати восьми лет, полный энергии, свойственной всем Плантагенетам, обладавший отменным здоровьем, он нежданно-негаданно свалился в горячке, от которой так и не оправился.
Генрих II, оплакав наследника и любимца, был вынужден смириться с крушением своих замыслов – замыслов, которые он столь долго вынашивал, – обеспечить династии надежное будущее. Доведенный до отчаяния враждой с сыновьями, терзаемый вечно вмешивающейся во все женой, которая, вместо того чтобы постоянно напоминать трем воинственным принцам об их сыновних обязанностях, на деле поощряла их козни против отца, король неохотно признал Ричарда – кровинушку Алиеноры, черт бы его подрал! – своим наследником. Наследником английского престола.
Спустя шесть лет Генрих II умер.
Последняя зима его жизни была ужасной. Генрих оградил себя от жены и ее бесконечного дьявольского вмешательства, заперши Алиенору в Винчестере и приставив к ней стражу, но он не мог поступить так же с наследником, как бы ему этого ни хотелось. Помимо всего прочего, у Ричарда была своя армия. Он вступил в союз с Филиппом II Августом, и эти двое изводили Генриха, бесчинствуя по всему северу Франции.
Уже этих вещей было достаточно, чтобы омрачить душу любого, даже короля. Тем более короля. Долгие зимние переезды в чудовищных условиях привели к тому, что у Генриха образовался анальный свищ, последовало гнойное воспаление, и он задержался во французском Ле-Мане, пытаясь поправить здоровье. Именно здесь Ричард и Филипп атаковали его и заставили бежать из города. Мирный договор был унизительным для Генриха, а когда он узнал, что его младший сын Иоанн присоединился к брату и французскому королю, к глубокой печали добавилась безысходная горечь.
Генрих вернулся в свой замок Шинон совершенно разбитым. К тому же его мучила такая боль, что он не мог ни ходить, ни спокойно сидеть. Для подписания мирного договора его пришлось выводить под руки. Гнойник вскрылся, молниеносно последовало заражение крови. Генрих скончался в четверг шестого июля, и те, кто знал истинную причину смерти не очень хорошо, говорили, что умер он от разбитого сердца.
В разгар жаркого лета 1189 года Ричард Плантагенет стал королем Англии. Он родился на английской земле – Алиенора, много путешествовавшая, не позволила беременности убавить эту ее активность и разродилась Ричардом во время краткой остановки в Оксфорде, – но с детства лишь изредка посещал Англию. Ричард с трудом говорил по-английски и имел смутное представление о том, что это за земля и что за люди там живут. Родным краем была для него Аквитания; родным домом – двор в Пуатье; само имя, под которым его знали во Франции, было Ричард Пуатевен.