Советы пострадавшего (Юмористические рассказы)

Припев — великая сила. Я заметил, что троекратное повторение последней строчки превращает любую белиберду в подобие песни. Сам не знаю, отчего это так. Только ученые, может быть, знают отгадку, но помалкивают.
И еще я понял, что, если задумаешься, — каюк, кончай работу. Ни строчки не сочинишь. Нужно отключить кору больших полушарий и предоставить руке, сжимающей авторучку, делать все, что ей угодно. Пока рука пишет тексты, можно думать о последнем хоккейном матче или о том, что не худо бы к ужину купить в «Гастрономе» полкило сельди атлантической нежирной пряного посола.
Если время поджимает и до закрытия «Гастронома» остались считанные минуты, можно делать куплеты из двух строк, а пустое место заполнять троекратным повтором второй строки.
 
 
На вершине под названьем Арарат
 
Растет крупный, сладкий, красный виноград.
 
 
И с экстатическим надрывом, дважды:
 
 
Растет крупный, сладкий красный виногра-а-а-ад,
 
Растет крупный, сладкий красный виногра-а-ад.
 
 
Многие так и пишут. В конце концов нигде не сказано, что слоеный пирог с яблоками нужно обязательно делать по схеме тесто-яблоки-тесто-яблоки. Пирог, испеченный по упрощенной формуле: тесто-яблоки-тесто-тесто, тоже вполне съедобный, и никто еще им не подавился.
Хорошо идет сезонный товар с подгонкой по временам года. Весна — это капель, солнце, лужи. Осень — листья кружатся, тучи, дожди. Ну что вы, сами не знаете, что ли! Чай, не на острове святого Маврикия родились. Раз, два, три — и поехали!
 
 
Солнце в лужах отражается,
 
И вода журчит в ручьях,
 
Говорят, что я красавица,
 
Только слышу «ох» да «ах».
 
Припев. Ох, весна, ты красна,
 
До чего же даль манящая ясна,
 
До чего ж ясна!
 
 
Вот так-то. А остальное сделают композитор и исполнители. Она будет петь вкрадчивым сексуально-зазывным голоском, а он — мужественным интимно-обаятельным баритоном, от которого на кухнях порывисто вздыхают склонившиеся над мясорубками домохозяйки.
Но высший разряд лирической песни — это мужественная романтика обветренных мореходов и землепроходцев. Чтобы кропать такие тексты, правда, требуется некоторая предварительная работа — нужно наморщить лоб, пошевелить ушами и припомнить кое-какие сведения из школьного учебника географии.
 
 
Как вспомнил — в сей же миг и начинай:
 
Твое окно — за тыщи верст отседова,
 
У вас цветет черемуха-сирень.
 
А здесь пингвин шатается покедова,
 
И далеко еще полярный день.
 
 
Наготовив этаким манером пачку песен, я пошел на песне-сдаточный пункт в музыкальное издательство.
Умная седая дама в очках поводила тонким носом по строчкам и сказала:
— У меня к вам огромная личная просьба: никогда, пожалуйста, никогда не приносите к нам подобные вирши. А сейчас уходите отседова. Покедова.
И выкинула всю пачку в корзину.
А я вышел на бульварчик, сел на скамеечку, закурил и стал размышлять: «Что говорить, вполне справедливо поступила эта тетя, не взяв у меня текстики. Паршивые текстики. В корзину им дорога. В топку. В геенну огненную. Но почему у других такое же берут? Вот жуткая тайна!»
Ладно, нет так нет — моя любимая женщина из конструкторского бюро обойдется без диадемы. Не буду грабить банк и кропать песенки не буду. Тем более, что в принципе это одно и то же.
  
 
 
 
ЧУЖИЕ ЛАВРЫ
 
Из милицейского протокола
 
«Будучи в нетрезвом состоянии, гр-н Типусов А. Ф. пробрался на сцену клуба завода „Втулка“, корячился и кобенился по-всякому перед публикой, при этом пользовался микрофоном для произнесения различной чепухи, а также пытался петь. Гр-н Типусов А. Ф. сорвал выступление известного киноартиста Сергея Запузырина. Когда артист Запузырин вышел на сцену для выполнения своего артистического задания, гр-н Типусов набросился на него с объятиями и поцелуями. Был с трудом оттащен администратором клуба Б. Б. Нерукотворнер и дежурным пожарным У. Т. Ковригой.
Дело передано в суд по указу о мелком хулиганстве».
Из показаний гр-на Типусова А. Ф.
— Получка же, сами понимаете. Сперва со Славкой сообразили на двоих. Славка отвалился домой, а я поехал кататься на трамвае. У «Втулки» вылезаю. Через центральный вход мне идти расчета нету: пьяного в клуб не пустят. Дай, думаю, через боковой рвану. Только вошел в дверь, подбегает ко мне дяденька в очках и при белой рубашке и спрашивает:
— Это вы?
— А кто же?
— Ну, наконец-то. Мы так волновались! Как вы добрались до нас?
— Обыкновенно. За три копейки со звоночком.
Этот милый товарищ в очках захохотал и кричит кому-то: «Можно объявлять!» Принимает мой макинтош и ведет куда-то по коридору. Открывает фанерную дверочку и подталкивает в спину. Я выхожу, а это сцена! Зал черный, как колодец, только глаза светятся, тысячи глаз. А мне хоть бы что: во мне водяра голубым огнем переливается.
— Физкульт-привет, — говорю, — дорогая публика. Главное, граждане, — не забывайте закусывать. Ну, спел им, конечно, свою любимую «А я люблю женатого!». Народ хохочет. Теперь смотрю, кто-то идет ко мне через всю сцену. Господи! Это же мой любимый артист кино Сергей Запузырин. Я его за то уважаю, что он в каждой кинокартине киряет, по-нашему, значит, водку пьет. Родной человек, свой в стельку. Только хотел с ним поздороваться как следует быть, а меня оттащили и прямо в отделение. За что, спрашивается?
Из неприятного разговора между директором завода «Втулка» и администратором клуба тов. Нерукотворнер Б. Б.
— Удивляюсь, товарищ Нерукотворнер. Ну как же вы так, старый, опытный клубный работник, и такая накладка: вместо артиста выпустили на сцену черт знает кого. Меня уже в райком вызывали по этому поводу. Мало мне своих хлопот с производством. Ну как же так?
— Во-первых, товарищ директор, Типусов и Запузырин чем-то удивительно друг друга внешне напоминают. Как родные братья.
— Допустим, но ведь этот Типусов был пьян. От него разило. Неужели и это не вызвало у вас подозрения?
— Наоборот, вот если бы он был трезв, как стеклышко, я заподозрил бы, что это не Запузырин, и потребовал у него удостоверение личности. О том, что артист Запузырин пристрастен к Бахусу, было уже четыре фельетона в центральной печати и шесть в местной.
— Ладно, но, когда он подошел к микрофону и понес сущую околесицу, неужели и тут, товарищ Нерукотворнер, у вас не зародилось никаких сомнений?
— Извините, товарищ директор, я, конечно, не собираюсь вас учить, но разрешите заметить, что большинство киноартистов, выступая в концертах, несет форменную околесицу. У них нет концертного репертуара, и это их нисколько не смущает. Они уверены, что одним своим видом доставляют публике неземное наслаждение, как живые боги, сошедшие с небес.
— Предположим, что так. Но этот подлец Типусов, как мне доложили, орал не своим голосом, что он любит какого-то женатого. Это еще что такое?
— Все верно. Орал не своим голосом. Так ведь большинство киноартистов поет с экрана не своим голосом. За них поют профессионалы, а любимцы публики только разевают рот. Зато уж в концертах они отводят душу и поют самолично. Недавно, между прочим, по радио передавали концерт «Поют артисты кино», так я вам скажу, товарищ директор, мне хотелось залезть под кровать от стыда — от стыда за них. Они хрипели, фальшивили, гундосили, надсаживались, пускали петуха, задыхались. И хоть бы что! Я давно уже заметил, что киноактеры, поющие в концертах, сраму не имут. Они оправдываются тем, что поют не от себя, а «от образа».