Мастера мозаики

Так сверху, с лесов, кричал рыжебородый великан, руководящий мозаичными работами в часовне Святого Исидора. Эта часть базилики Святого Марка была поручена соперникам и противникам братьев Дзуккато в искусстве мозаики – Доминику Бьянкини по прозвищу Рыжий и его двум братьям.
– Да замолчи ты, пустая голова, потерпи, рыжая дылда! – со своего места закричал сварливый Винченцо Бьянкини, старший из трёх братьев. – Куда запропастились твои ученики? Пусть пошевеливаются, а мои пусть делают своё дело. Куда провалился Джованни Византини, белобрысый красавец с Альп? Куда ты послал Ризо – ну и мычит же этот сиплый бык в воскресном хоре!.. Бьюсь об заклад: сейчас твои юнцы рыскают по кабачкам, стараются раздобыть бутылку вина в долг от твоего имени. Если так, они не скоро вернутся.
– Винченцо, – отвечал Доминик, – счастье твоё, что ты мой брат и помощник, иначе я бы пинком ноги свалил твой помост, и ваша милость вместе со своими учениками изучала бы мозаику на полу.
– Что ещё выдумал! – пронзительным голосом завопил Джованни-Антонио Бьянкини, самый младший из троих братьев, тряся основание лестницы, на которой работал Доминик. – Я тебе покажу, что дылда не всегда означает – силач. Беспокоюсь я за шкуру Винченцо не больше, чем за твою, но, знаешь ли, не терплю бахвальства. А по-моему, с некоторых пор ты то с ним, то со мной говоришь непозволительным тоном.
Свирепый Доминик бросил на юного Антонио мрачный взгляд и несколько секунд молча раскачивался вместе с лестницей. Но, как только Антонио снова принялся растирать под портиком мастику, он спустился, сбросил фартук и берет, засучил рукава и приготовился к жестокой расправе.
Священник Альберто Дзио, тоже известный мастер мозаики, стоя в это время на лестнице, исправлял один из тимпанов [16] наружной двери, – он тотчас же поспешно сошёл вниз, собираясь разнять драчунов, а Винченцо Бьянкини, с молотком в руках, сломя голову выбежал из часовни, готовясь вступить в бой, – из злобы к Доминику, а не из сочувствия к Антонио.
Альберто Дзио тщетно пытался призвать их к христианским чувствам и наконец прибег к доводу, который почти всегда оказывал на них воздействие.
– Услышат братья Дзуккато вашу перебранку и обрадуются, – сказал он. – Вообразят, что благодаря своей кротости и доброму согласию работают лучше вас.
– Верно, – заметил Доминик Рыжий, снова надевая фартук. – Ссору закончим вечером, в кабачке. А сейчас нельзя давать оружие в руки врагам.
Двое других Бьянкини согласились с ним, и, пока они зачерпывали скребками свежую мастику, Альберто завязал с ними беседу, говоря:
– Вы неправы, дети мои, считая, что Дзуккато ваши враги. Они ваши соперники, вот и всё. Работают они иными способами, но ничуть не принижают достоинства вашей работы. Я даже частенько слышал, как их старший подмастерье Бартоломео Боцца говорил, что ваша «связка» лучше и что братья Дзуккато от души это признают.
– О Бартоломео Боцца говорить нечего, – заметил Винченцо Бьянкини, – он хороший работник и надёжный подмастерье; я готов предложить ему выгодную сделку и переманить его к себе. Но я и слышать не хочу о Дзуккато. Свет не видывал подобных пройдох! Если б их талант был равен их честолюбию, они бы устранили всех своих соперников. К счастью, их обуревает лень: старший тратит время на выдумывание невыполнимых сюжетов, а младший промышляет запрещёнными товарами в Сан-Филиппо и выручку тратит на пирушки с людьми более высокого звания.
– Легко бы закатилась звезда Дзуккато, несмотря на покровительство художников, – вставил завистливый Доминик, – если бы немного постараться.
– Как же так? – воскликнули его братья. – Если ты знаешь, каким образом их унизить, скажи, и мы простим тебе все твои проступки.
– Мне нет дела ни до вас, ни до них, – возразил Доминик, – я только говорю: можно доказать, что они обманом получают жалованье, ибо их работа никуда не годится, а следовательно, они крадут деньги у республики.
– Злой вы человек, мессер Доминик! – сурово молвил Альберто. – Не смейте так говорить о людях, пользующихся всеобщим уважением. Можно подумать, что вы завидуете их превосходству.
– Что ж, и завидую! – крикнул Доминик, топнув ногой. – Да и как не завидовать? Разве справедливо, что прокураторы [17] выдают им сто золотых дукатов в год, а нам всего тридцать, хотя мы работаем вот уж скоро десять лет над генеалогическим древом [18] Святой Девы? Говорю прямо, что братья Дзуккато и половины такой огромной работы не сделали бы за всю свою жизнь. Сколько месяцев им надо, чтобы выполнить полу одежды или детскую руку? Пусть за ними немного последят, тогда и увидят, во что обходится республике их дивный талант.
– Они работают медленнее вашего, правда, – отвечал священник, – но какое у них совершенство рисунка, какое богатство красок!
– Если бы вы не были священником, – возразил Винченцо, пожимая плечами, – вас бы научили разговаривать. Отправляйтесь-ка лучше в исповедальню, к своему кадилу, да не судите о вещах, в которых ничего не смыслите.
– Мессер! Как вы смеете так говорить? – воскликнул Альберто, задетый за живое. – Вы забываете, что я уже был знатоком своего дела, когда вы только к нему приступили, и что я лучший ученик нашего всеобщего учителя – гениального Риццо, достойного последователя античных мастеров мозаики!
– Гениального, чего захотели! Клянусь богом, не нужно быть гениальным, чтобы набирать мозаику, а надо иметь то, чего недостаёт всем вам, священникам да лентяям Дзуккато, – неутомимые руки, железные ноги, глазомер, подвижность. Ступайте-ка мессу служить, отец Альберто, и оставьте нас в покое.
– Тише, – сказал Антонио, – вон идёт старый притворщик Себастьяно Дзуккато. А как сыночки провожают его – и беретами помахивают, и руки ему лобызают! Ну прямо дож [19] в сопровождении сенаторов! Корчат из себя знаменитостей, а держать скребок не умеют.
– Молчать! – крикнул Винченцо. – Вот и мессер Робусти пришёл посмотреть на нашу работу.
И все трое обнажили головы, скорее из раболепного страха перед знаменитым мастером, чем из уважения к его гению, который они не способны были оценить. Альберто пошёл ему навстречу и провёл его в часовню. Тинторетто взглянул на инкрустированные панно, похвалил работы по восстановлению древнегреческих мозаик, порученные Альберто, и удалился, отвесив глубокий поклон братьям Бьянкини, но так и не обмолвившись с ними ни словом, ибо он не уважал ни их работу, ни их самих.
 
IV
 
Закончив трудовой день, братья Дзуккато поужинали вместе со своими старшими подмастерьями Боцца, Марини и Чеккато (все трое впоследствии стали превосходными художниками) в маленькой таверне в подвале Прокурации [20], где они обычно собирались. Валерио уже хотел было уйти – его ждали то ли дела, то ли развлечения, – но Франческо удержал его, говоря:
– Милый брат, сегодня ты должен уделить мне часть своего вечернего досуга. Ты знаешь, я возвращаюсь домой рано, и у тебя останется время после нашей беседы.
– Согласен, – ответил Валерио, – но ставлю условие: возьмём лодку и немного покатаемся. Право, я совсем разбит после дневных трудов, а усталость я прогоняю усталостью – иначе отдыхать не умею.
– Не могу помочь тебе грести, – возразил Франческо, – нет у меня такого могучего здоровья, как у тебя, дорогой Валерио. Не хочется пропускать завтра работу, поэтому мне нельзя уставать нынче вечером; но, если я откажу тебе в развлечении, ты мне не посвятишь два-три часа, вот я и приглашу Боцца. Он достойный юноша и не помешает нашей беседе.