Пионеры на море
Ребята с коком только что завернули за угол, как ярко загорелись огни, завертелось все в музыке, в пляске, в лихорадочном звоне гитар.
Есть в Неаполе улички, сплошь занятые дешевыми кабачками. Здесь гуляет все ночи напролет матросня всех национальностей, чтобы в вине и лихорадочном весельи на минуту забыть кошмарную работу на великолепных трансатлантиках [30] или на залитых цементом «купцах» [31]. Все деньги, потом и трудом заработанные за месяцы проживаются там в одну ночь. Кого только нет в кабачках!
Подвыпившие англичане пляшут рег-тайм, французы в обнимку с неграми аплодируют им; в других кабачках пьяные до отчаяния белесые норвежцы поют стуча в такт здоровенными ножищами.
Раскрытые настежь двери кабаков выбрасывают на улицу галдеж и песни на всех языках мира.
— Ух, как весело, дядя Остап! — не удержался Гришка.
Кок тихонько вздохнул.
— Это веселье, Гришуха, пьяное. Нужда веселится, нужда и поет, а подсвистывает им обоим матросское горе. Ох, и корявая же у них житуха!
— Дядя Остап, пить хочется; я зайду вон туда, лимонаду выпью. Догоню, ты не бойся!
— Ну, крой, испанец, ступай, Гришуха, только смотри по сторонам, не сядь на мель.
— Н-ну! Небось, не маленький. Пора бы вам, товарищ Громыка, привыкнуть к этому!
В баре, на каменном полу, десятки столиков. Там, обнявшись, сидят матросы и без конца тянут всевозможные вина.
Гришку встретили гвалтом и криками:
— Hallo! Comrade!
— Давно ли русские матросы забыли дорогу в бар?
— Иди сюда — выпьем за твой корабль!
Гришка степенно приложил руку к фуражке, важно сел за столик.
Шатаясь на непослушных ногах, к нему подошел огромный матрос-негр, увидев на Гришкиной бескозырке звездочку, он показал на нее пальцем и улыбнулся. Гришка снял звездочку, прицепил великану на грудь. Кабачок захлопал в ладоши, закричал на разные голоса:
— Viva Mosca! Viva il proletariato!
Великан перенес свои бутылки к Гришке за стол и, горячо дыша в лицо, пытался что-то рассказать Гришке, понимающему из взволнованной речи негра только два слова: «Москау» и «Совьет».
Но чувствовал Гришка, что хочет черный человек поделиться с ним своим горем, только трудно им и говорить и понимать друг друга.
— А у нас, товарищ, не так! Мы давно белогвардейцев по шее! Чего ж вы-то спите?
Негр опять залопотал что-то по-своему. Гришка, опять ничего не поняв кроме слова «Совьет», все же покровительственно ответил:
— Ну да, конечно… А все же… и вообще… нам тоже сперва трудно было. Ты не унывай, камрад!
Великан мотнул огромной головой и налил вино в бокалы; Гришка нахмурился, решительно замахал рукой.
— Нет, камрад, я лимонаду хочу.
— Ляимонэд? Ляимонэд?
Негр изумленно вскинул белки глаз, смешно оттопырил огромные красные губы и залился в безудержном смехе. Потом сразу сделался серьезным, потрепал Гришку по плечу и, вдруг озверев, схватил бокал и мигом опрокинул в огромную глотку. Опустил отяжелевшую голову на столик и, смешно засопев носом, неожиданно захрапел.
Гришке принесли лимонад. Он выпил стакан шипучей влаги. К столику подбежал хозяин бара, длинный и вертлявый, как минога. Хитрые глаза его довольно щурились. Так щурится старый кот, поймавший малюсенького неопытного мышонка.
Гришка показал на выпитую бутылку, хлопнул себя по карману и вопросительно взглянул на итальянца.
Тот, сгибаясь вдвое, размахивая сухими руками, затараторил что-то. Гришка вынул из кармана все свои деньги и протянул их на ладони хозяину.
— Тебя только после обеда понимать! На вот, возьми, сколько стоит!
Пергаментная рука итальянца моментально сгребла с Гришкиной руки все монеты. Гришка почесал в затылке и пробурчал:
— Вот тебе и лимонад! Что заработал — за бутылку лимонада… Эй, хозяин, почем же лимонад в Италии?
Не успели Гришкины монеты звякнуть в кармане хозяина, как пятеро матросов сорвались с табуреток, молча подскочили к итальянцу и поднесли под его крючковатый нос пять увесистых кулаков.
Хозяин, не сводя с них глаз, вытащил Гришкины деньги и положил на стол. Матрос взял мелкую монетку и бросил ее хозяину; остальное положил в Гришкин карман.
Так же молча все пятеро возвратились к своим бутылкам.
Гришка, глядя им вслед, рассмеялся.
— Ха-а-рошие ребята — без слов понимают!
Негр продолжал храпеть, порой всхлипывая, как обиженный ребенок. По рассказам кока Гришка знал, что бывает ночью с подвыпившими матросами в солнечном Неаполитанском порту — затащат, выворотят карманы, а при сопротивлении изобьют. А если проспит негр больше, чем нужно, с тяжелой головой прибежит в порт и увидит на месте своего корабля пустое место — тогда совсем беда, будет толкаться бедняга, без приюта, без корабельной карточки, от одного капитана к другому, пока не попадет в полицейские лапы, а там тюрьма, пересылка через границы, издевательства, побои, голодовка.
Гришка, вцепившись в плечо негра, принялся тормошить его. Негр поднял налитые кровью глаза, облизнул сухие губы, улыбнулся Гришке.
— Пойдем, на коробку сведу. Камрад, камрад! Шип [32] твой уйдет. У-у-у!
Негр тяжело поднялся, опрокинул стул и, опершись на плечи Гришки, бормоча что-то непонятное, затопал ножищами к выходу.
На эту сцену, обычную в баре, никто не обратил внимания. Зачем же и приходит матрос, как не напиться до потери сознания?
Согнувшись под тяжестью негра и балансируя вместе с ним, Гришка столкнулся в дверях с двумя потрепанными людьми.
Один из них, брезгливо дернув плечом, сквозь зубы процедил:
— Не люблю цветных, воняет от них, как от скотины.
Услышав русскую речь, Гришка оторопел. Он хотел сказать что-то, но в это время негр, взмахнув фиолетовым кулачищем, сбил вазу с цветами.
Раздался звон битого стекла, отчаянные вопли хозяина бара.
Собрав последние силы, Гришка, придерживая негра, потащил его к выходу.
Сбежавшиеся на вопли хозяина карабинеры [33] были встречены насмешками и пронзительными свистками матросов.
— Abasso polizia!
Пока полицейские переругивались, Гришка с негром, нырнув в переулочек, пропал в темноте.
Кабачок гомонил по-прежнему. Девушки не уставали подавать вино, оборванная итальянка без конца танцевала тарантеллу под кряканье и одобрение всего кабачка.
Двое пришедших заняли столик в углу.
— Сядем здесь, лейтенант; среди этой шантрапы безопаснее разговаривать.
Говоривший заказал коньяку. Обрюзгшее лицо и сохранившаяся выправка морского офицера выдавали специальность этого широкоплечего человека.
Второй был моложе. Весь вид его доказывал, что он терпит нужду и даже голодает. Один глаз был закрыт черной повязкой, зато другой светился злым огоньком.
Не отрываясь, смотрел он на золотистый напиток и облизывал сухие губы.
Лицо широкоплечего человека тронулось презрительной усмешкой, и глаза уверенно сощурились.
— Ну-с, лейтенант, поздравляю. Пришли наши соотечественники. Гм… Советский крейсер «Коминтерн», носивший имя «Светлана» в бытность вашу на нем мичманом.
— Не говорите, капитан! Видел я этих мерзавцев, этих бандитов, будь они трижды прокляты! Моя «Светлана», моя «Светлана»!
— Лейтенант!
— Есть.
— Поставьте стопочку на место. Успеете напиться. Выслушайте меня. Есть дело, которое, конечно, оплатится. Дело полезное для нашего союза. Мы поручаем его вам, а заплатят, разумеется…
Итальянка окончила пляску. Кабачок заревел пуще прежнего. Широкоплечий человек поморщился.
— Как полиция терпит такое безобразие! Ну, к делу, лейтенант. Я познакомлю вас с положением вещей. Оно очень простое, но вместе с тем… Гм… лейтенант, можно подумать, что ваша рука и стопка с коньяком намагничены и взаимно притягиваются. Ну, выпейте.