Пионеры на море
Детство — шпандырь отца-сапожника, потом царская казарма, Февраль, Октябрь, гражданская война, фронты.
В то время получил комиссар Гуливан короткое извещение, что мать, отца и сестру зарезали басмачи.
Остался Гуливан один, как дуб на проселочной дороге. Все у комиссара в революции и в море. Красный орден за отвагу на дне чемодана. Вот он и весь комиссар «Коминтерна».
Гришка с Мишкой хотя и не боялись его, но часто чувствовали упорный взгляд на себе и, оборачиваясь, видели удаляющуюся сутулую спину. Не знали, что нужно было от них хмурому комиссару, и сторонились его.
Однажды вахтенный прибежал в камбуз и крикнул:
— Хлопчата! Айда к комиссару в каюту!
Гришка, снимая фартук, проговорил, напуская на себя храбрость:
— Ну, что ж? Пойдем и к комиссару. Верно, дядя Остап?
Кок покосился на Гришку:
— М-да. Раз начальство кличет, — надо идти. Только вот зачем комиссар вас зовет?
Мишка вскинул на кока глаза:
— Вы про что это, дядя Остап?
Кок ничего не ответил. Комиссара в каюте не оказалось, но то, что в ней увидели ребята, прогнало зародившуюся было боязнь.
Гришка почесал в затылке и процедил сквозь зубы:
— Эхма! А еще комиссар живет! Хуже, чем в кухмистерской. Не каюта, а что-нибудь особенное!
Каюта комиссара в самом деле была не в порядке: койка не оправлена, коробка с зубным порошком почему-то стояла рядом с гуталином, на столике валялись окурки. В углу каюты горой в беспорядке свалены книги, они же лежали под кроватью, на стульях и на кровати.
— Свисти, Мишка, всех наверх! Требуется полный аврал. И приведение общего порядка…
Скоро в каюте комиссара кипела работа. Гришка собирал книги, крыл сплеча комиссара обидными прозвищами. Мишка, ворочаясь под кроватью, высовывал оттуда голову:
— Гриш… а под койкой у комиссара целая библиотека.
Гришка опять сравнивал комиссара с чем-то совсем для него не подходящим и, ворча, лазил под кровать. Из-под кровати летели туфли, носки, галстук, книги, и высовывались две пары болтающихся ног, слышалась ворчня Гришки и Мишкин задорный смех. Раздосадованный вконец Гришка громко пожаловался:
— Эх, старый дельфин! Апчхи! Я бы такому комиссару за такую каюту десять нарядов без очереди, и на камбуз картошку чистить, с разжалованием в строевые.
— Погодите стращать! Сначала из-под кровати вылезайте, говорить будем…
Две пары ног разом перестали болтаться и дрыгать. Ворчня и чиханье под кроватью прекратились.
— Ну, вылезай, вылезай, a то за ноги вытащу!..
Ноги неуверенно зашевелились. Из-под кровати показались сначала запыленные спины приятелей, потом их виноватые лица.
В дверях стоял комиссар Гуливан и весело улыбался. Буква П на его лице потеряла палочки.
— Товарищ комиссар… я… мы… вообще… конечно…
— Ладно, ладно уж! Наказание справедливое, никак не могу я, ребятки, порядок навести, редко в каюте спать приходилось. Садитесь-ка, поговорим!
Ребята тихонько уселись на кончик кресла и, положив руки на колени, насторожились. Комиссар порылся в ящике, достал письмо, сел на подушку, покосился на двух приумолкших и начал читать:
«Нам сообщили в Штабе морских сил республики, что на „Коминтерне“ находятся двое наших мальчиков. Прошу вместе с отцом Григория Чернова принять необходимые меры и помочь возвращению детей в СССР. Если возможно, сделайте это через наши торгпредства в Италии, куда мы сообщили и послали необходимые средства. Мы вполне уверены, что наши ребята находятся в надежных руках, и заранее благодарим за заботы о них, но думаем, что они, кроме помехи, ничего принести не могут».
У ребят вытянулись лица, и зачесались ладони. Когда комиссар, кончив, взглянул на них, приятели сидели с видом людей, приговоренных к смертной казни.
Мишкины пальцы нервно теребили поварской колпак. Гришка сопел и хмурился.
— Вот… много еще написано в письме, но это самое важное. Необходимо вас, того… в Москву, хлопцы. Сами вы того не знаете, сколько хлопот с вами. Ты вот хоть, товарищ Чернов, сложа руки не сидишь, и Озерин тоже паренек старательный, не любите хлеб даром есть. Это хорошо, каждый должен работать. Только не купеческий корабль мы, а военный — каждому на нем свое место. Разных неприятностей ждем от белогвардейцев, может, и бой придется выдержать. А на крейсере во время боя каждый своим делом занят, в ногах не путается. Все рассчитано до винтика. Только так драться следует и победить можно! А вы что? Что вы на крейсере делаете, товарищи пионеры? Камбузники, картошку чистите? Нет, ребята, это не в царском флоте с юнгами забавляться, это в царском флоте из мальчишек волею своей прихоти идиотов выращивали, лакеев, подхалимов, провокаторов. В советском флоте этого быть не должно! Сначала школа, книги, потом военная обязанность со всеми наравне. Время тревожное: плывем, как на вулкане сидим, — вот-вот взорвется. Задание наше, мальчуганы, почетное, но и опасное, все лишнее должно мешать, а вы — лишние. В мирной обстановке с вами заняться можно бы, а здесь, как на войне, — каждому до себя. Какое уж тут воспитание! Да и… не все ведь у нас еще краснофлотцы сознательные. Курить приучитесь, драться, ругаться, порты заграничные — это язва для вас, зараза. Так не только время у вас даром пройдет, но и сами пропасть можете. Загнить в самом корне. Вот… Я бы раньше вас списал, да командир показал мне письмо уже после отхода из Италии, — хлопочет он за вас, как и команда вся. Да и руки у меня теперь связаны, до самого Китая наших представителей нет, — что мне с вами делать? Если оболтусами домой вернетесь, — что я отцам вашим скажу, как перед командованием оправдаюсь?
Ребята сидели не шевелясь, низко опустив головы. Каждое слово комиссара тяжелым камнем ложилось на сердце, и было нестерпимо стыдно и больно. Гришка сопел, как испорченный мотор, и силился сказать что-то. Собрав силы, он выпалил:
— Комиссар, ты неправильно говоришь. Мы не маленькие и доказали… мы не лишние. С крейсера не уйдем ни за что. Мы теперь в списках команды… И драться будем с вами вместе, потому что пионеры мы и должны помогать…
Буква П резко обозначилась на комиссарском лице.
— Хорошо, что упрямы вы. Только упрямиться надо толком… Ленин тебя, товарищ Чернов, назвал бы ослом, потому что во вред всему делу ты упрямишься!
Словно от удара, дернулась рыжая Гришкина голова и опустилась еще ниже. Комиссар Гуливан увидел красную пылающую от стыда шею. Мишка так рванул камбузный колпак, что он затрещал по швам.
Комиссар незаметно улыбнулся. Готовые провалиться ребята услышали:
— Знаю, что работу любите, — вот мою каюту прибрали на ять. Я бы сам не сумел так книги расставить, спасибо… Ну, давайте мириться, да и не могу я вас все равно списать. Меж врагов плывем, между двух огней. А теперь слушайте: сегодня с вечера будете помогать команде дорисовывать стенгазету — раз. Завтра к штурману на практику — два, а тебе, упрямая голова, товарищ Чернов, десять дней даю… на подготовку доклада команде крейсера. Тема: «Пионеры и мировая революция». Все… Подымайте якоря.
Приятели разом вскочили с кресла. Перед комиссаром стояли двое радостных мальчуганов.
Глазенки их сияли, пальцы сжались в крепкие кулаки.
— Товарищ комиссар! Ты на нас… мы… как на самого себя.
Когда захлопнулась дверь каюты, лицо комиссара просияло хорошей улыбкой.
КРАСНАЯ ЗАРАЗА
Крейсер подходил к Александрии. За ясным горизонтом вставал в легкой дымке Порт-Саид. Из воды по сторонам канала торчали почернелые верхушки мачт английских миноносцев, затопленных германскими подводными лодками в прошлую войну. Далеко в море врезался каменный мол.
От близости порта на крейсер пахнуло душной теплотой, и от этого захотелось, как можно скорей, почувствовать под ногами землю.
«Коминтерн» медленно входил в канал. Красный флаг с ослепительно белыми лучами сразу пробудил спящий от жары Порт-Саид. По молу бежал народ, оживленно размахивая руками. Английские леди щелкали «кодаками», феллахи в ободранной одежде смотрели на крейсер, в широкой улыбке расплывались их бронзовые лица.