Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)

— Ты ж у меня, гнида, к корешу своему отпрашивался! Говорил, что рядом живет. Убью, падла!
Мешая друг другу, штрафники старались дотянуться до тонко взвизгивающего Петушкова.
— Прекратить самосуд! — с некоторым промедлением остановил избиение Колобов. Что греха таить, у него самого чесались кулаки на этого подонка. — Всем отойти в сторону! А ты вставай, — приказал он Сене.
Тот медленно поднялся с пола. По лицу текли слезы. На лбу Петушкова набухали ссадины, нос и губы кровоточили. Жалобно всхлипывая, он потирал рукой шею.
— Что делать будем? — спросил Николай. — Отправим его к тем двоим?
Бойцы, немного поостыв и только сейчас осознав по-настоящему, чем это может кончиться для Петушкова, угрюмо молчали. Минуту назад они были готовы разорвать его, поганца, на месте, а теперь смутились.
— Это ж всю роту на позор выставить, — покачал головой Славка. — И скрыть нельзя. Узнают — и взводного вместе с ним за укрывательство шлепнуть могут. А так заставил бы я его все вещи по прежним местам разложить и в течение месяца каждый день по два раза морду бил бы для памяти.
— Ладно, с этим потом решу, а пока чтобы о происшедшем здесь знали только вы и больше ни одна живая душа. Понятно? Теперь еще один вопрос: в отделении ослабла дисциплина. С Красовским я на эту тему уже говорил. Хочу, чтобы он вам при мне высказал свое решение.
— При взводном командире обещаю, что никаких поблажек нарушителям больше с моей стороны не будет, — сказал Олег. — Если кто считает, что я трусливее его, пусть после этого разговора подойдет ко мне, разберемся. Да, случилось со мной, сдрейфил. Но теперь — баста. Слово даю — пойдем в бой, первым в атаку поднимусь. А если кто из вас струсит… Жаловаться ни к кому не пойду. Всем ясно?
— Оно, конечно, ясно. Да уж больно строго, — нервно хихикнул Васильков. — Драпануть со страху каждый может.
— Если в бою драпанешь, от меня пулю проглотишь, — поддержал командира отделения Славка Фитюлин. — Заявление Красовского мне лично понравилось. Приветствую, если он всерьез.
— А вот увидишь, — расправил грудь Олег.
— Все свободны, кроме командира отделения и Петушкова, — подытожил разбор Колобов.
Петушков топтался у стола, посматривая тайком на Красовского молящим взглядом: выручай, мол, меня.
— Я арестовывал вас, Петушков, — объявил Колобов. — Как поступить с вами дальше — подумаю. Пока посидите здесь. А вы, товарищ Красовский, приставите к нему часового.
Приняв столь неожиданное даже для самого себя решение, Николай сложил в карманы шинели Петушкова золотые вещи и ушел. Красовский же приставил к своему бывшему «ординарцу» надежного стража — Фитюлина, вернулся в казарму и улегся на нары, стараясь успокоить расходившиеся нервы.
Нелегко дался ему принципиальный разговор с отделением. Все как будто встало на свои места. Однако в ушах снова возник вибрирующий свист немецких снарядов и он опять увидел себя трусливо съежившимся в углу кубрика.
Нет, Фитюлин тогда, на привале, ничего не присочинил. Все было так. И все-таки, если бы не Славка, обошлось бы без такого позора. Это он тогда раздул кадило, да и вообще с первой же встречи в Свободном встал поперек пути.
Болезненно, ох как болезненно переживал Красовский случившееся с ним.
— Это позор не только для роты, но и для всего батальона. Будет лучше, если майору об этом случае не докладывать, — произнес Колобов.
— А умолчать лучше? — возразил Пугачев. — Утаивать грехи от вышестоящего начальства, между прочим, устав запрещает. Я уже не говорю о командирской чести.
— А позор? — зазвенел голос Войтова. — Взводный прав. Второй случай мародерства в батальоне за один день. Об этом весь Ленинград узнает. А ведь мы — одна из первых частей, созданных из бывших заключенных-добровольцев. Мы закроем дорогу десяткам тысяч людей, жаждущим искупить свою вину на фронте.
— Замалчивание факта мародерства — преступление, — не отступал Андрей. — И ты, Петр, понимаешь это не хуже меня.
— Разумеется, понимаю! — Войтов раздраженно побарабанил длинными пальцами по столу, на котором лежало петушковское «золотишко». — Только бывают ситуации, когда буквальное выполнение инструкции приносит больший вред, чем ее нарушение. Другое плохо — секрет, который известен сотне людей, уже не секрет.
— О случившемся знает только отделение Красовского, — заметил Колобов. — «Отпетые» держать язык за зубами умеют.
— Воровать они тоже умеют, — раздраженно бросил командир роты.
Наступило долгое молчание, а затем снова разгорелся спор. Наконец пришли к единому решению: комбату о случившемся не докладывать, Петушкова из-под стражи освободить, а украденные вещи вернуть туда, где они лежали.
— Увольнительную попрошу у комбата вам на двоих, — инструктировал командир роты Николая. — Пойдете вечером, когда стемнеет, но чтобы успели до комендантского часа. И пусть этот подлец своими руками разложит ценности по местам. Наказание в другой раз ему вынесем. По совокупности, как юристы говорят. Кстати, тебя тоже не мешало бы наказать. Люди по самоволкам бегают, а ты не видишь ничего.
— Виноват, товарищ лейтенант. Увлекся рассказом капитана из политотдела армии.
— При чем тут рассказ? Сам же говоришь, что он из столовой ушел.
Николай промолчал, хотя замечание Войтова обидело его. Командира роты он одновременно и уважал, и недолюбливал. Уважал за твердость и прямоту характера. Недолюбливал за максимализм в вопросах дисциплины. Войтов от всех подчиненных ему командиров требовал неустанной бдительности и повышенной требовательности. «Каждый из вас всегда и везде должен, — внушал он, — строго наказывать нарушителей. Никому никакой поблажки!»
А сегодня Колобов впервые увидел другого Войтова, согласившегося умолчать о грубейшем воинском преступлении. Взял всю ответственность за это на себя.
После ужина, на который дали все тот же жидкий пшенный суп без картофеля, Колобов оставил взвод на Пищурина и отправился с Петушковым в город. Выходя за ворота военной пересылки, услышал, как марширующие в казарму бойцы бодро пели:
 
 
…А если скажет страна Труда —
 
Прицелом точным врага в упор.
 
Дальневосточная!
 
Смелее в бой, смелее в бой.
 
Краснознаменная!
 
 
До места дошли быстро. Оказалось, что все вещи Петушков украл из одного совершенно опустевшего трехэтажного дома на Петроградской стороне. Разложить их по местам было просто, это заняло немного времени. Потом Сеня согнутым гвоздем замкнул парадную дверь, и они так же молча пошли обратно в часть. Один только раз Петушков попытался заговорить:
— И почему в этом доме никто не живет? Дом-то хороший.
— Потому что в живых никого не осталось, — ответил Николай таким тоном, что Сеня больше уже не подавал голоса.
Когда дошли до своей казармы, задержались на крыльце. Петушков, помявшись, все-таки отважился спросить:
— Опять под арест меня посадите, товарищ старшина?
— Идите спать и молите бога за ротного. Пожалел он вас. Но если кому проговоритесь…
— Да вы че? Чокнутый я, что ли, — самому под «вышку» лезть? — возликовал Сеня.
— Идите.
Оставшись один, Колобов достал кисет и направился к беседке, стоявшей между казармами у высокого забора. Подойдя, услышал какой-то металлический звук и быстро затихший шорох. Настороженно вошел в беседку, осмотрелся. Никого. Мертвенный свет луны падал через вход узким лучом на столик-грибок и лавку вокруг него.
Заглянув под столик, Николай различил там что-то темное и шарообразное. Прислушавшись, уловил чье-то дыхание. «Собака», — подумал он и слегка пнул живой комок сапогом.
— Дяденька военный, не бейте меня, я больше не буду! — неожиданно раздался под столом испуганный детский голос.
— Кто тут? — оторопел Колобов. — Я и не думал тебя бить. Ошибся. Что ты там делаешь? Вылезай, не бойся меня. «Действительно, откуда здесь, в Ленинграде, могла объявиться собака?» — мелькнула запоздалая мысль.