«Черный туман»

Селезень иногда обгонял уточку, торопливо и азартно помогал себе крыльями и заступал своей подруге дорогу. И она, замерев на некоторое мгновение, вынуждена была ждать, когда он немного успокоится, чтобы снова неторопливо, с достоинством, продолжить свой путь. Как чисты и непосредственны они были в своем взаимном влечении друг к другу! Как естественны! Мир принадлежал им ровно настолько, насколько миру принадлежали и они. Они были частью и этого болота, и воды, и леса, и самой весны. И одухотворяли ее. Снова и снова утверждали существование смысла в потоке времен.
На тропе появились люди. Трое. С карабинами «Mauser К98». У каждого из троих за ремень были засунуты гранаты с длинными ручками. Они шли и довольно громко разговаривали. Видимо, чувствовали здесь себя свободно, не опасаясь ни противника, ни командирского глаза. Ведь русские были далеко. За лесом, за болотом, за протокой, образовавшей после таянья снегов настоящее озеро. А командиры… Командиры тоже были далеко.
Человек, замерший в старом окопе, прислушался. Он хорошо понимал, о чем разговаривали шедшие к землянке, а вскоре и понял, кто они. Правда, один из них разговаривал на каком-то странном диалекте, так что он понимал его с трудом.
– Черт бы побрал эти бессмысленные пробежки по лесу. Тропа уже раскисла. Сапоги промокли насквозь. До зимы нам новых не выдадут.
– Наш унтер, должно быть, спит, – сказал солдат на своем странном диалекте, так что понять его можно было с трудом. За плечами у него торчал, словно ранец, ящик рации.
– Черта с два он спит! Ждет нас. Опять потребует доложить по всей форме. Видимо, нашему новоиспеченному унтеру очень нравится, когда мы вытягиваемся перед ним.
– Да, этот студент такой… Он не пруссак?
– Нет. Шваб.
– Шваб? А разговаривает как настоящий берлинец.
– До войны, говорят, учился в университете, в Дюссельдорфе.
– Злится, что не побывал в отпуске.
– Я бы тоже злился.
– Два часа отдыха и опять в лес. Как надоело это бессмысленное патрулирование! Пусть берет свой пулемет и чешет в лес сам.
– Смельчак. Я посмотрю на тебя, как ты сейчас прижмешь хвост и будешь докладывать этому швабу с берлинским выговором и заикаться.
Двое засмеялись. Один молчал. Он курил сигарету и сосредоточенно смотрел под ноги.
– Да, вы правы, – сказал наконец он, – докладывать, в конце концов, мне.
– Генрих, что ты намерен сказать о той тропе, которую мы обнаружили в сосняке?
– Ничего. И вы помалкивайте. Иначе нас пошлют снова в лес и наши пара часов заслуженного сна накроются, как говорят русские, медным тазом.
– Генрих, – снова спросил один из них шедшего с сигаретой в зубах, – а почему они так говорят?
– Кто?
– Иваны. Про медный таз.
– У них много меди. Это только нашему фюреру не хватает меди. Поэтому он не может для нас сделать более совершенное оружие и достаточное количество патронов. А у Сталина ее навалом. Они даже тазы делают из меди.
Они снова засмеялись. Но в этот раз смеялись не так дружно. Что-то им мешало быть веселыми и раскованными. И Генрих сказал:
– Именно так. Россия вообще очень богатая страна. И нам ее не победить.
– Но люди живут очень бедно.
– Они только начали жить, а тут мы со своими танками и самолетами. И иванам не осталось ничего другого, как построить танки и самолеты намного лучше наших. Они отдали все, чтобы построить эти самолеты и танки. А сами остались жить в ветхих хижинах. Такой народ заслуживает уважения.
– Ты прав. И теперь мы это чувствуем на своих шкурах.
– Чепуха! У них все забрали комиссары и жиды! Вот почему они живут как нищие.
– Помолчи. Ты рассуждаешь, как эти партийные идиоты, которые и довели все дела до такого состояния.
– Когда же к нам поступит новое оружие?
– Секретное?
– Да, о котором нам протрубили все уши.
– Оно у нас в руках, дружище. Лучшее в мире. Что у тебя за плечом?
– Карабин системы Маузера калибра семь-девяносто два миллиметра, герр обершютце! – живо, как в строю, отчеканил солдат и ухмыльнулся.
– Нет, не просто карабин, а лучший в мире карабин. А за поясом что? Лучшие в мире гранаты. Да и ремень твой из настоящей свиной кожи и пряжка на нем из настоящего олова. Все очень качественное и прочное. Ты сгниешь где-нибудь в русском болоте, а твой ремень будет лежать в земле, как новенький.
– Да, это утешает.
– На ногах у тебя, – продолжал не без иронии тот, которого называли Генрихом и обершютце, – лучшие в мире сапоги, в которых два года назад под Москвой обморозила ноги вся группа армий «Центр». На голове… Скажи, Вилли, чем можно украсить такую тупую голову, имеющую очень правильный арийский череп?
– Это уже не смешно, Генрих.
– Конечно. Я и не смеюсь. Я говорю о твоем лучшем в мире стальном шлеме, дубина. Нам просто не хватает меди. И потому нас, тупых и послушных идиотов, погнали сюда, в Россию. Из нас вначале вытряхнули мозги. На плацу, на полигоне, на стрельбище. А потом привезли сюда. Здесь мы очень кстати.
– Генрих, тебя понесло. Успокойся, старина. Нам здесь всем одинаково хорошо. И дело не в меди. Хотя ее рейху действительно не хватает.
– …А в блиндаже нас дожидается самый дисциплинированный солдат нашего фузилерного полка и лучший в мире унтер-офицер Бальк. Чего же ты еще хочешь от нашего фюрера? Он дал нам все! Все, что у него было и есть! На, возьми сигарету и успокойся. И знай, что это сигарета из самого что ни на есть лучшего в мире эрзац-табака.
– Твой крик, Генрих, наверняка слышат русские. Сейчас закинут сюда парочку тяжелых мин. Теперь у них много минометов. И мин тоже.
– Лучше бы мои вопли услышали в Берлине. А иванам это дерьмо тоже надоело. Что, скажешь не так?
Дальше они пошли молча.
Когда вернувшийся из леса патруль исчез в блиндаже, к сидевшему в окопе подполз еще один разведчик, одетый в такой же камуфляжный комбинезон. Он двигался медленно, как озябшая ящерица. Но в движениях его чувствовалась уверенность опытного воина. Он втиснулся в окоп, сунул ППШ между ног и сказал:
– Ну что, Сашка? Высмотрел что?
– Высмотрел. Вон, видишь, чирки плавают.
– Видать, где-то гнездо вьют.
– Смотри, смотри, как он ее обхаживает! А мы, Кондратий Герасимович… – И Воронцов махнул рукой.
– Весна! – вздохнул Нелюбин. – Сейчас все живое друг на дружку лезет. Ну, говори, что ты тут выведал?
– Патруль – три человека. Вооружены винтовками. Без пулемета. После каждого выхода – два часа отдыха. С собой носят радиопередатчик.
– Богатые. И что-то не верится, что эти два часа лес они оставляют без призору. Не похоже это на немцев.
– Устали. Да и обрусели они тут, за три-то года.
– А может, еще где такой же блиндаж имеется?
– Ребята все обшарили. Только этот. И тропа отсюда прямиком на хутор. Там у них и минометная батарея, и пункт боепитания, и радиостанция. Минометные плиты лежат на дне противотанкового рва постоянно. Замаскированы. А «трубы» они уносят в деревню. Возле рва выставлен часовой.
– Радиостанция есть и у наблюдателя на косе, и наверняка в блиндаже.
Воронцов и Нелюбин еще несколько минут наблюдали за игрой чирков, потом выползли из окопа и скрылись в зарослях крушины и жимолости.
Группа поиска капитана Гришки весь день обшаривала лес, прилегающий к Василевским болотам. Разведка на хутор ничего определенного не дала. Старик, опрошенный одним из младших лейтенантов, который ходил в Васили, показал, что самолеты два дня назад над хутором пролетали, что летели они в сторону Чернавичей, на Омельяновичи, а назад возвращались другой дорогой, а сколько их было, он не помнит. Попытались на старика нажать, он вообще замолчал, начал путаться, что-то придумывать. Испугался. Вот и ищи теперь ее, другую дорогу…
Но все же удалось выяснить хотя бы примерное направление этой другой дороги. Самолеты после бомбежки станции возвращались севернее. Примерно такой же маршрут показывал и второй пилот группы прикрытия лейтенант Смирницкий.