Там, среди звезд (СИ)
— Правда, — ответила Анна. — Но, Малыш… люди еще не готовы принять тебя.
— Я знаю, — кивнул он. — Люди хотят странных вещей: убивать и причинять другим боль. Я не хочу это исполнять. Я хочу делать хорошие вещи. Когда мы станем симбионтами, я не буду слышать их мыслей. Мне не нужно будет исполнять их.
Анна поцеловала малыша в лоб.
— Тебе пора, — тихо сказал малыш. — Иначе ты тоже растворишься. Мне очень жалко, но ты будешь болеть. Сильно будешь болеть. Зато мы сможем общаться, где бы я ни был… Пока. Пожалуйста, сделай так, чтобы люди немножко выросли!
— Пока, — ответила Анна, чувствуя себя крайне странно, будто бы ее вывернули наизнанку, а потом собрали заново.
Анна очнулась уже в истребителе, едва не крича от невозможной боли. На корабле ее встретили медики и отец Себастьян. Она еще успела коротко доложить об обстановке и провалился в забытье. Анну разбудили довольно грубо, принялись допрашивать, и она с трудом, но сумела их успокоить. Врачи, прилипшие к мониторам, ничем не могли помочь: даже ослабить боль надолго не выходило. Ее органы отказывали один за другим, почти до конца, а затем снова принимались работать. Дважды останавливалось сердце.
И потом Малыш исчез. Совершенно неожиданно, качнул гравитационной волной дредноут и, набрав невероятную скорость, затерялся среди звезд.
Анна, сама не понимая зачем, солгала, что сумела лишь договориться о том, что Враг уйдет.
Почти постоянно она был мысленно с Малышом, путешествововала с ним от звезды к звезде.
Глава 4. Возвращение к мирной жизни
Капитан Рассел Грегори Морган, мужчина тридцати двух лет от роду, был очень красив, элегантен, одет невероятно гармонично. Все части его гардероба сочетались превосходно. Он был изыскан, так же, как его сшитые на заказ костюмы. Его галстук подходил к его одеколону, пряному и довольно приятному, рубашка подходила к галстуку, а часы на правой руке — к туфлям.
Он несколько нелепо смотрелся в военном госпитале, в который временно превратился дредноут «Александр Великий», на котором еще три недели назад воевала и жила его жена — подполковник Анна Воронцова.
Теперь она лежала в медицинской капсуле, погруженная в искусственную кому — боль, которую она испытывала, не могли заглушить никакие обезболивающие. Да и боялись корабельные костоправы делать что-то. И так чудом довезли ее живой до Земли. Во время каждого из трех гиперпрыжков у Анны останавливалось сердце.
Рассел подошел к капсуле вплотную и присел рядом. Медтехник поднял прозрачную крышку, и Расселу, чтоб оправдать ожидания наблюдавших, пришлось взять супругу за руку. Рука была холодной и худой, как птичья лапка. Очень неприятно, но Рассел все же прикоснулся губами к голубоватой вене на запястье.
— Здравствуй, Анна, — очень нежно сказал он. Не стоит забывать, что здесь всюду камеры. — Милая, ну как же так, почему ты?
Рассел никогда не считал своего жену красивой, да у нее было красивое тело, и Анна обладала бесспорной харизмой, но не более, да и не проявлялась она в статике.
Черты лица были правильными, но мелкими, и сейчас производили почти отталкивающее впечатление: слишком резко были очерчены скулы, слишком высоким был пергаментный лоб, а нос казался хищно заостренным…. Да и кожа белая, как снег, неживая и холодная.
В палату вошел профессор Старринг — светило военной хирургии. Рассел встал и отдал честь — профессор имел звание генерала, а Рассел был капитаном, штабистом. Старринг, немолодой уже мужчина, обладатель роскошных усов и живых, темных глаз, мягко похлопал Рассела по плечу.
— Позвольте выразить вам свое сочувствие капитан. А также свое восхищение беспримерным подвигом вашей супруги!
Рассел едва заметно поморщился. Генерал понял это по-своему.
— Конечно-конечно, — проговорил он, все так же похлопывая Рассела по плечу. — Не время петь дифирамбы, когда надо думать, чем мы можем помочь бедной девочке. Может, поговорим у меня в кабинете?
Рассел все так же молча кивнул, сглатывая комок в горле. Его опасения не напрасны — Анна тяжело пострадала, и теперь повиснет на шее, вечным напоминанием Расселу о его трусости!
В кабинете у генерала было очень чисто, так чисто, что он мог бы проводить операции прямо здесь. Из интерьера выбивались только комнатные цветы на псевдоокне. Рассел сел в предложенное кресло и пригубил предложенный чай. Хороший чай, саккатский, не какая-нибудь подделка. Рассел грустно вздохнул, вспомнив, что планеты Сакката больше нет. Один голый камень. Профессор-генерал, наконец, заговорил:
— Я могу уже сейчас точно уверить вас, полковник, что разум вашей супруги пострадал минимально. Возможно, будут небольшие проблемы с памятью и концентрацией, но, в целом, ее личность останется неизменной.
Кто бы сомневался, подумал Рассел, потирая лоб. Мама придумала идиотский план, а он, Рассел пошел на поводу у нее, и вот итог — больная жена на шее, но вполне способная самостоятельно распоряжаться своим наследством! И не разведешься теперь — как бросишь больную героиню?
Да и деньги тогда достанутся одной Анне — завещание дед написал, еще до брака, и разделу при разводе не подлежит. Правду говорят — послушай женщину и сделай наоборот! Не стоило во все это ввязываться, не стоило слушать маму. И без этих денег Рассел как-нибудь прожил бы, зато без геморроя в лице немощной супруги!
Генерал, меж тем, продолжал:
— Конечно, для поддержания функционирования умственной и физической деятельности придется физической деятельности придется постоянно применять ноотропы и нейролептики, но, в общем и целом, ваша супруга сможет вести почти обычную жизнь, с некоторыми ограничениями, разумеется.
— Насколько эта жизнь будет почти обычной, господин генерал?
— Пока мы можем только предполагать, но, к сожалению, плохую координацию, рассеянность, проблемы с памятью я могу гарантировать с точностью. Как вы должно быть уже знаете, нейрочип для соединения с истребителем был практически расплавлен, вплавлен в черепную коробку, его пришлось извлечь вместе с частью черепа и вырастить новую костную ткань на этом месте. По этой-же причине мы не можем вживить искусственную нервную систему, как делают при некоторых заболеваниях и травмах — мозг и так висит на волоске, что-то к нему подключать попросту опасно. Мы будем тщательно наблюдать за госпожой Анной, и возможно сможем попробовать что-нибудь сделать чуть позже. Могу только обещать что забывчивость не будет тотальной. Она не забудет своего имени и не выйдет на улицу голой, но о времени приема лекарств и прочих мелочах заботиться придется вам.
Рассел расслабился, по крайней мере, кормить Анну с ложки не придется.
— Однако, хочу заметить, что с повреждениям такого рода мы еще не сталкивались, поэтому вполне может вылезти то, чего мы не ожидаем…
Анна… Анна… что ж ты не померла-то? Ведь вполне могла. Сердце трижды останавливалось, пока ты летела к Земле… проявила и здесь свое ослиное упрямство!
— Когда вы собираетесь выводить Анну из искусственной комы? Мне хотелось бы быть рядом.
* * *Боль казалась огромной черной змеей, обвивающей голову. Когда змея сжимала кольца, тело Анны охватывали языки огня. Они выжигали глаза, плавили кожу и мышцы, в пепел превращали кости, и тело исчезало, оставалась только боль, черная змея, скользящая в черном пепле. Однажды Анна удивилась: почему ее сжигают живой? Потом решила, что все же умерла. Но разве мертвым бывает больно? Выходило, что бывает.
Где-то в этой непроглядной темноте плакал ребенок. Голос его был то ближе, то дальше. Одинокий, маленький, сжавшийся в комок ребенок звал ее.
— Малыш, — хотела позвать его Анна, и не могла. У нее не было ни горла, ни губ, ни языка.
Она хотела отправиться на его поиски, вытянув руки, на ощупь в этой непроглядной тьме, и не могла. У нее не было тела. Потом в этой темноте и тишине появился неяркий свет, и Анна, бестелесная и слабая устремилась к нему, или это свет устремился к ней. Этим светом был Малыш.