Невеста берсерка (СИ)

— И что теперь? — напряженно спросил кто-то. — С ярлом-то что?
Я пришел сюда, чтобы стать хирдманом, мрачно размышлял Кейлев. И я без этого не уйду.
— Что, не знаете, как ярла иногда накрывает? — рявкнул он. — Чего застыли, как напуганные бабы? Живо тащите сюда багры. Сейчас понадобятся…
— Ты что-то придумал, Кейлев? — спросил от мачты Олав.
— Да чего тут придумывать, — проворчал старик. — Тащи сюда девчонку, Олав. Порвет бабу, по своему обычаю — и успокоится. Тащи девчонку.
Время тянулось и тянулось, а Харальд все не приходил. И в просвете между занавесками Забава его не видела.
Стемнело, а его все не было. Люди на корабле переговаривались…
Затем корабль закачался сильней, послышались удары весел о воду. За занавеску начали долетать отдаленные вопли. Слушая их, Забава ежилась и вздрагивала.
И понимала, как неправа была, решив, что Харальд-чужанин сбежал от войны.
Он сам на нее отправился.
Матушка Мокошь, лишь бы жив остался, молилась Забава, замерев у занавесок. Выглядывала за них — и видела темный корабль, освещенный лишь светом луны. Чужане сидели на веслах, гребли с дружными выдохами. Лица их казались вырубленными топором из мрака…
И никто не улыбался. Только изредка перебрасывались словами, которых Забава не понимала. Потом кто-то завопил, но не рядом, а в отдалении. Коротко, как от нестерпимой боли.
Следом Забава услышала непонятный звук. То ли ветер свистел, то ли зверь рычал…
Удары весел о воду тут же стихли. Чужане на корабле начали переговариваться. Речь их звучала мрачно, каркающее.
А потом ее выдернули из-за занавесок и потащили по кораблю. Поставили у борта, среди толпы мужиков…
И Забава увидела напротив еще один корабль, отделенный от этого неширокой полосой воды. Там что-то горело — а на носу молча стоял человек.
Человек, похожий на Харальда. Вон и косицы, как у него…
Только серебряных глаз не видно. И сам весь темный. Он? Не он?
Кейлев глянул на девчонку. Трясется, это видно даже в полутьме. Но не плачет и не вопит.
— Хорошо, — Проворчал он. Приказал: — Подержите-ка ей руки.
И, осторожно орудуя мечом, распорол платье. Девчонка задергалась в крепких руках, закричала. Попыталась его пнуть — но парни дернули ее назад.
Кейлев оглянулся на ярла. Тот стоял неподвижно, глядя в их сторону. Во всяком случае, так ему показалось.
Теперь, когда серебряные глаза не горели, и не поймешь.
Кейлев уже хотел взяться за рубашку, но передумал.
Кто его знает, как потом все повернется? Вдруг ярл будет недоволен, что его девку заголили при всех? И что на нее глазел весь хирд?
Будь умнее, Кейлев, приказал он сам себе. Хоть теперь, под конец жизни…
— Сдерите с нее то, что я разрезал, — распорядился он. — Рубаху оставьте. И готовьте багры. Олав, десяток людей на весла. Пусть гребут к драккару, где ярл. Все, кто с баграми — ждите моей команды.
Кейлев вгляделся в лица тех, кто держал девку. Приказал грозно:
— Сивард. И ты, Ингульф. Когда скажу, швырнете девчонку ярлу. Но так, чтобы не убить. Ярлу она нужна живой, понятно вам? Олав, сразу после этого отгребаем назад. И ждем в сторонке.
Полоска воды между двумя драккарами уменьшалась.
Когда с нее сорвали платье, разрезанное белоголовым стариком, Забава забилась от ужаса. На этот раз она даже не вскрикнула — горло перехватило.
А человек на том корабле стоял неподвижно.
Не Харальд, мелькнула у Забавы горестная мысль.
Корабль приближался. До него оставалось всего шагов семь, когда чужане, стоявшие рядом, закинули багры. С громким выдохом рванули на себя. Дерево затрещало, проминаясь под железными крючьями…
И корабли соприкоснулись.
Человек на носу повернулся туда, где с гулким треском сошлись борта кораблей.
Забаву кинули на ту сторону легко, как кутенка. Она покатилась по дробно застучавшим половицам. Ободрала ладони, расшибла лоб. Отбила коленки.
А когда со всхлипом приподнялась на четвереньки, темный человек без глаз уже стоял над ней.
По левую руку догорал факел, воткнутый рукоятью в связку весел — и при свете его Забава смогла наконец разглядеть его лицо.
Харальд-чужанин.
Только весь какой-то темный, от лба до пояса. И глаза уже не горят серебряным блеском. Слились с кожей, тоже потемнев. Ни белков, ни зрачков не видно…
Теплый комок плоти, что бросили с драккара — его драккара, равнодушно подумал Харальд — ворочался у ног. Лучился красным светом, манил…
Он нагнулся, подхватил это теплое и вздернул на высоту своего роста.
— Харальд, — всхлипнул комок плоти.
И, протянув руки, ухватился его за шею.
Баба, холодно подумал Харальд. Такая же, как те, кого он рвал на куски.
Воспоминания вдруг поднялись со дна памяти. Он их не только рвал. Делал с ними и другое. Наполненное теплом, жаром, судорожными вздохами…
— Харальд, — снова выдохнула баба, которую бросили с его драккара.
И тонкие пальцы начали гладить по щекам.
Воспоминания плыли, разворачиваясь словно сами по себе — но не задевая его.
Вроде бы не задевая.
Но вспомнилось вдруг — с этой бабой он тоже занимался тем, после чего по телу гуляли волны жара. Потом становилось легко, хорошо…
И Харальд, хоть сейчас он не чувствовал ничего — ни желания, ни тяжести ниже пояса — завалил комок плоти на палубу. Под себя. Кажется, все это начиналось именно так.
Где-то на краю сознания бродило вялое желание снова ощутить, как это было.
Но быстро исчезло, как рыба в набежавшей волне. Другое накатило, топя остатки воспоминаний — жажда почувствовать, как проминается под пальцами живая плоть. Как рвется, брызжет кровью…
Вот только чужие руки, мелькавшие у лица и гладившие по щекам, по волосам, мешали.
Харальд поймал ладони бабы, одной рукой прижал их к палубе. Она почти и не сопротивлялась — так, трепыхнулась слабо, почти неощутимо.
Он примерился, с чего начать. Свободная рука сама собой потянулась к ее губам. Рвануть одну из них вниз, сдирая с кости…
Харальд наклонился над ней, чтобы видеть все, и ничего не упустить. Факел слева, который один из викингов перед тем, как сбежать, воткнул в кучу сложенных весел, стрельнул ворохом искр.
И Харальд неожиданно увидел себя. В ее глазах. Темным силуэтом, вырубленным из мрака.
Еще одно воспоминание выплыло из памяти — и встало перед глазами. Он сам, вот так же отразившийся в ее глазах. Почти так же. И тоже нависший над ней.
Но не такой, как сейчас. Тогда сквозь кожу его лица сияла морда зверя, исходившая жаром…
Он замер.
Медленно-медленно, сквозь мрак его лица сверкнули серебряные точки. Подросли в тонкие колечки.
Расправились в серебряные глаза.
И рука, уже нацелившаяся, чтобы рвануть нижнюю припухлую губу девчонки вниз — лишь коснулась ее.
И опала.
Первое, что вернулось к Харальду — ярость. Безумная, разом выкрасившая и палубу, и лицо девчонки в красное. Его рука, все еще державшая железной хваткой запястья Добавы, сжалась…
Она крикнула от боли, и Харальд откатился в сторону, рывком убирая руку. Замер на мгновенье.
Он вспомнил все, что было. Хольмганг, затеянный лишь для того, чтобы засыпать его стрелами — которые, судя по всему, чем-то намазали. Непонятное оцепенение. Равнодушие. Время, когда у него не было ни желаний, ни побуждений, кроме одного — истязать. Только не баб, как раньше, а любого, кто окажется рядом. Любого, от кого исходило тепло и зовущий красный свет.
Потом была искалеченная рука Убби, бегство Убби… и бегство всех, кого он так удачно и неожиданно заполучил под свою руку. А чужие драккары пошли в Йорингард.
Он выиграл так много — а потом в одно мгновение потерял все. Новый хирд, казну, крепость…
И самого себя.
Добава повернулась в его сторону, неуверенно потянулась. Руки у нее дрожали.