Только небо (СИ)

Сейнор между тем продолжал:
— Поверьте, мы построим свой храм Жизни. Будет ли это на средства моего дедушки, или же кто-нибудь из моих братьев найдет возможность для финансирования, а скорее всего, средства поступят из нескольких источников, но это случится, причём очень скоро. Мы будем жить в обществе, свободном от борьбы за выживание. В котором нет нужды бороться, чтобы урвать себе лишний кусок, чтобы не умереть с голоду, чтобы обеспечить себя более надёжным укрытием, чтобы добиться внимания желанного партнёра для размножения.
— Но все же в вашем идеальном обществе будут есть, пить и размножаться… — заметил Келли.
— О да, — небрежно взмахнул рукой Сейнор, — у нас будут самки и самцы, будет еда и пища. Но добыча самок, еды и вина не будет целью нашего существования.
— Простите, господин Сейнор, я все же слишком приземлённая натура для таких возвышенных идей, — с облегчением поднялся из-за стола Келли. — Придётся вам поискать другой идеал.
— Вы непременно поймёте меня, Келли, — улыбнулся Сейнор, склоняясь в почтительном поклоне. — Это только первый разговор из многих.
Странный разговор взволновал Келли, разбудил его воображение сильнее, чем он сам готов был в этом признаться. «В самом деле, — думал он, глядя в огненную спираль калорифера, будто в первобытный костёр, — каким я увидел бы себя, если бы никогда не слышал, что беты — бесполезные создания, ошибка природы, балласт любого общества? Откуда я узнал бы, что красив, если бы другие люди не сказали мне об этом? И как я глядел бы на Берга, если бы не эта невозможная, животная жажда родить от него детей?.. Ведь о его детях я мечтаю не меньше, чем о нём самом. А что сказал бы об этих идеях сам Берг? Не понял бы, не принял. Он слишком альфа. Слишком человек.»
В понедельник пришлось задержаться в университете, сдать зачёт по правам пациента. Келли ушёл одним из последних. Мысли о скором свидании с Бергом мешали сосредоточиться на скучных предписаниях государственных агентств, на обязательных к подписанию документах и рекомендациях, на инспекциях и судебных исках.
Уже складывая вещи в рюкзак, он вдруг заметил на столе маленький телефон, явно омежий, с отделкой из розового перламутра. Хоть убей, не мог он вспомнить, кто сидел рядом с ним на зачёте.
В телефон удалось войти без пароля. В списке контактов обнаружился Ройс, и Келли, едва выйдя в коридор, набрал его номер.
— Привет, Ройс!
— Келли, это ты? Что за прикол?
— Я нашёл этот телефон на столе после зачёта по праву. Чей это?
— Мелисса. Я позвоню его альфе, скажу, что телефон у тебя. А ты принеси его в среду на семинар, Мелисс там будет. Переживёт до среды, растяпа. Повезло ещё, что ты нашёл, а то…
Келли опустил маленький обмылок, похожий на розовое ушко, во внутренний карман куртки и позабыл о нем. В среду он его отдаст. В среду он снова увидит Берга. И в этот раз, если они останутся одни, молчать он не станет. Скажет что-нибудь не слишком откровенное, но правдивое и приятное. Например: «Я скучаю по тебе». Это ведь так просто сказать: «Я скучаю по тебе».
А в городе все больше пахло весной. На оживлённом перекрёстке уличный музыкант заставлял саксофон петь и грустить, в кафе напротив кто-то распахнул окно, а на клумбе у фонтана раскрыли белые лепестки душистые нарциссы. Прогуливались по улицам пары, слышался тихий смех, и аромат омег смешивался с терпким запахом альф, и Келли сам себе казался частью этого весеннего праздника, пусть чужого, на который он смотрит со стороны, но смотрит же! А всё это оттого, что послезавтра он снова увидит Берга и в этот раз скажет ему: «Я скучаю по тебе…»
С улыбкой он вошёл в тёмный дом. В огромной промозглой передней, где было холоднее, чем на улице, сбросил с плеч рюкзак, расстегнул куртку.
— А говорил, никогда не опаздываешь…
Слишком тихо подошёл он, слишком близко оказалось бледное лицо с покрасневшими веками и дрожащими губами. Келли не смог скрыть страха.
— Простите, у меня был зачёт…
— А твой дражайший профессор, между прочим, обделался!
— Я сейчас помогу ему принять душ и все уберу…
Договорить он не успел. Влажная ладонь зажала рот, и что-то острое больно впилось в шею.
Келли очнулся на голом полу. Сначала он почувствовал холод, который исходил от бетонных плит и просачивался в кости, в каждую клетку заледеневшего тела. Долго не удавалось пошевелиться. Вспомнился Берг в первые дни их знакомства. Ужас захлестнул его, и Келли услышал собственный крик, странным эхом летящий издалека. Он почувствовал под ладонями холодный бетон, раскачиваясь, теряя равновесие, поднял себя на четвереньки. Раскачивался не он, это зыбкий пол убегал из-под него, уплывал в сторону, горячим воском оплывали стены, вздувались, прогибались, дышали рвано. Келли застонал. Его тошнило, но пустой желудок отзывался болезненными спазмами, лишь липкие нити повисли на губах. Потом от пола, от стен, от невидимого потолка поднялся густой туман и Келли исчез. В тумане можно было бродить вечно, но спрятаться в нем не удавалось. Под лиловым небом с оранжевыми звёздами, похожими на нейроны, с лучами тонкими и длинными, на концах которых вспыхивали новые звёзды, под этим странным небом его ждали. «Бездушная, бесполезная тварь! — визжал Джен. — Ты не знаешь, как это — хотеть своего альфу, с ума по нему сходить!» «Я знаю», — хотел ответить Келли, но Джен вонзал в его шею ядовитые клыки, и Келли умирал от боли, которую уже не чувствовал так давно. «Чтоб ты сдох!» — плевал ему в лицо отец, и Келли хотел сказать, что уже сдох, много раз, но голоса не было. Заботливый Элоиз подносил к его губам дымящуюся чашку чая, но слышался рядом знакомый голос: «Не пей. Ты мне понадобишься сегодня». И Келли отворачивался, чтобы скрыть гримасу отвращения. Они все правы, он всего лишь бета. Есть такие беты, которые не способны испытывать оргазм, и, наверное, Келли — один из них. Но здесь, в тумане, никто никого не слышит и никто никого не любит, а значит, он такой же, как все. Ему не стыдно и не больно, просто очень холодно и так хочется домой. «Забери меня домой, Берг, — шептал он в темноте, сжимаясь на сером льду в одну озябшую крохотную личинку. — Пожалуйста, пожалуйста, забери меня домой!»
Второе пробуждение было мучительнее первого. Келли долго рвало желчью, от жуткого озноба стучали зубы. Но все же ему удалось разглядеть свою темницу, небольшую комнату, вероятно, бывшую кладовую, с пустым громоздким стеллажом у стены и крохотным мутным окошком под самым потолком. Где-то далеко гудел колокол, бессмысленно и неритмично. В глухих раскатах, то близких, то далёких, слышались чужие голоса:
— …надоела эта дешёвая драма… выйдешь отсюда моим соратником или не выйдешь вовсе… пойми ты, тупая, приземлённая тварь, я предлагаю тебе бессмертие… ты будешь одним из нас, избранных, чтобы изменить мир…
Келли дополз до угла, сел, облокотившись на стену, крепко приложился затылком. Боль помогла. Он понял: Сейнор вколол ему какой-то дряни, от которой ему так плохо, от которой в его галлюцинациях появляется всё самое тёмное, отвратительное, гадкое. От которой плывет пол и дрожат стены. И колокол-Сейнор зовёт его сейчас за собой. Но он не пойдёт за ним. Если Берг не заберёт его домой, он так и сдохнет в этом бетонном склепе. Сдохнет от жажды. Пить хотелось нестерпимо. А колокол не умолкал:
— Если в какой-то день тебе вздумается бежать, я позвоню в полицию. И заявлю, что ты украл кольцо с бриллиантом. Я даже знаю, где оно лежит, вернее, лежало. И даже если по какой-то нелепости тебе удастся избежать тюрьмы, тебя уже никогда, ты слышишь, никогда-никогда не возьмут ни в один дом! Ни протеже, ни сиделкой, ни уборщиком!
Какую чушь он несёт, какую ерунду. Не все ли теперь равно? Он умрет здесь, в этом дурацком склепе. Через год или два умрет и профессор. Сейнор продаст дом. Новые владельцы обнаружат в этой кладовой его труп. Смогут ли его опознать? Да, наверное. По хорошим часам, по… Келли хлопнул себя по карману. Нет, телефона, конечно, нет, его забрал Сейнор.