Время кенгуру. Книга 2 (СИ)
Странные барельефы продолжились не только на наружных стенах, но и внутренних — после того, как мы проникли внутрь культового сооружения. Даже в человеческих лицах не было ничего человеческого. Позы были неестественны, а выражения не осмысленны, как будто древние скульпторы намеренно хотели принизить и исказить человеческое достоинство, чтобы вошедший сюда испытал священный ужас перед тем, что его ожидает.
Мы прошли к просторному алтарю, на который могло поместиться двое, а то и трое жертв, и еще раз поразились сакральной жестокости людей, сотворивших такое архитектурное чудо. Убийство без причины, во имя магического ритуала — что может быть хуже и противоестественней, чем это?! Над алтарем скалила зубы нефритовая богиня. В одной руке богини находился изогнутый жезл, оканчивающийся рычащей львиной пастью, а в другой руке — отрезанная голова. Но это была не человеческая голова, это была голова кенгуру, с ярко выраженными гуманоидными чертами.
Объятые ужасом, мы застыли перед алтарем, не в силах двинуться с места.
Страшным усилием воли я заставил себя пройти за алтарь, чтобы посмотреть, что находится в тайных культовых помещениях. Сразу за алтарем находился наклонный коридор, ведущий куда-то вниз, в расположенные под храмом подземелья. Сказав своим спутникам, чтобы они дожидались здесь, я начал спускаться по наклонному коридору и едва не погиб. В последний момент, подсветив фонариком айфона себе под ноги, я увидел разверзнувшуюся под моими ногами бездну. Коридор обрывался сразу после бездны. Дальше пути не было.
Опустившись на колени, я заглянул в бездну. До моего уха донеслось жуткое нечеловеческое бормотание:
— Туки-туки лу.
Никогда до самой смерти не забыть мне того ужаса и той безысходности, которым веяло от этого бормотания. Ничего омерзительней я в жизни не слышал. Внезапно мне почудилось, что бормотание поднимается из глубин.
— Туки-туки лу.
Так и есть, бормотание приближалось, с каждой секундой становясь громче и отчетливей. Каким образом существа, издававшие эти бормотания, поднимались на поверхность? Возможно, они обладали крыльями, хотя их приближение не походило на крики крылатых существ. Скорее, он поднимались медленно, подрагивая и меняя форму, подобно тому, как воздушные пузырьки поднимаются на поверхность моря. По всей видимости, воздух был для них не вполне проницаемой субстанцией. По этой субстанции эти бормочущие существа могли путешествовать из глубин земли к поверхности. Не они ли в таком случае учредили этот ужасный культ, выстроив руками своих многочисленных рабов, не только город, но и сам храм, на месте входа в беспросветную бездну?
Я посветил фонариком от айфона в бездну. Мне почудилось, что там, в жуткой глубине, я различаю странные тени — извивающиеся, трепещущие и пытающиеся до меня дотянуться. Кажется, они походили на медуз — впрочем, не помню точно. Их глаза, закрепленные к дискообразным телам на длинных стебельках, пронзали мрак, впечатываясь в мое лицо отчетливей, чем пощечины. Дискообразные тела трепетали тонкими окончаниями, всплывая на поверхность с каждым новым трепетанием.
В ужасе вскочив на ноги, я бросился сломя голову к спасительному выходу. Следом неслось таинственное:
— Туки-туки лу.
Ожидавшие меня спутники заметно нервничали. Увидев мое перекошенное от страха лицо, они, не произнеся ни единого слова, бросились за мной наутек.
Мы выбежали из проклятого храма и понеслись по безлюдным улицам, в спасительные джунгли. Мостовая стучала под нашими подошвами, отдаваясь в пустых домах звонким эхом. Нам казалось, что следом за нами несутся не только дискообразные чудовища с глазами на стебельках, но и покоренное ими население. Все жители этого вымершего города бежали за нами, осыпая проклятиями и оскорблениями, разгневанные тем, что мы не захотели следовать их нечеловеческим обрядам и традициям.
Лишь оказавшись на значительном расстоянии от древнего города, мы смогли перевести дух и успокоиться. Страх еще таился в наших глазах, однако мы были готовы продолжать движение. Следовало лишь навсегда позабыть чудовищный древний город, никогда не упоминать его в разговорах и по возможности выкинуть из памяти.
Мы так и поступили. Когда, через несколько часов напряженной ходьбы, Иван Платонович раздвинул густые заросли и обнаружил за ними новый покинутый город, еще более древний, страшный и загадочный, чем прежний, я с молчаливого одобрения остальных своих спутников произнес сакраментальное:
— Да ну их в жопу, эти развалины. В этих развалинах всегда одно и то же: полигональная кладка, в которую не просунешь человеческий волос; мегатонные конструкции, залитые качественным современным бетоном; отвратительные хари древних богов, которым надлежит молиться. Я бы с удовольствием отдал все эти древние артефакты за простой рулон туалетной бумаги.
Так как в 1812 году туалетная бумага не получила еще законное распространение, никто, кроме Катьки, меня не понял.
Я, в тот же день
К вечеру случилось еще одно происшествие, едва не приведшее нашу экспедицию к катастрофе.
Мы продолжали пробираться сквозь тропические заросли: я впереди, следом за мной Иван Платонович, затем женщины, замыкал шествие граф Орловский. Внезапно Иван Платонович повел носом и сказал:
— Не чувствуете вонь?
Идущие следом женщины подтвердили, что запах джунглей изменился.
— Вероятно, поблизости находится болото, — предположил граф Орловский.
Я, от природы обладающий неважным обонянием, тоже почувствовал неприятное жжение в носу, о чем не замедлил сообщить.
Пока мы беседовали, остановившись, неприятный запах неожиданно усилился — по крайней мере, женщины подтвердили, что чувствуют его усиление.
— Тише, — внезапно произнес Орловский, поднимая руку.
Граф всегда высказывался по делу, поэтому ему повиновались.
— Кто-то движется в нашем направлении, — прошептал граф, выхватываю из-за пояса пистолеты.
У меня пистолетов не было: пришлось выхватывать из-за пояса перочинный ножик и концентрироваться. Выдвинулся вперед и Иван Платонович, в результате чего женщины оказались за нашими спинами.
Действительно, в джунглях — где-то в сотне метров от нас — ощущалось отчетливое движение. Двигался не хищник, боящийся спугнуть свою жертву, и не сама жертва, естественно: двигался хозяин джунглей, не боящийся никого и ничего.
— Ложитесь, — прошептал Орловский.
Все упали на траву. Орловский выставил вперед пистолеты, а я — перочинный нож. Впрочем, я готов был вскочить на ноги и нанести врагу свой коронный джампинг-кик, хотя врагом на этот раз выступал не человек, а нечто более серьезное и устрашающее.
Зверь неторопливо, даже с некоторой ленцой, двигался в нашем направлении. Уже было ясно, что он массивен. Треск сучьев, ломаемых вовсе не у земли, свидетельствовал о многом. С приближением зверя вонь становилась непереносимой: было очевидно, что ее распространителем является именно это, неизвестное пока, животное.
И вот животное показалось. Люська вскрикнула от ужаса, но я зажал ей ладонью рот. Возможно, что, почувствовав приближение зверя, нам сразу следовало бежать, но теперь было поздно. Зверь находился в зоне нашей видимости и досягаемости.
Ростом он был метра три, а длиной гораздо поболе, а уж массой он обладал совершенно неимоверной. Наверное, в него вместилось бы с десяток белых медведей, если бы белые медведи водились в джунглях. Зверь умел длинную морду и передвигался на четырех лапах. По форме он напоминал гигантского муравьеда, а может ленивца. Когти на его лапах были огромны и, насколько я понял, не втягивались. Вскинув одну из лап, зверь ободрал кору с толстого дерева, причем на уровне не менее четырех метров. Вонь исходила от длинной свалявшейся шерсти зверя. Но более вони меня устрашил его раздвоенный язык, то и дело высовывающийся из узкого рта, как бы ощупывая пространство перед собой.
Я посмотрел на Люську, которой продолжал зажимать рот, и увидел совершенно безумные глаза и нос, из которого ручьем текут сопли. Я понял, что жене отвратителен не столько сам зверь, сколько исходящий от него запах. Я бросил перочинный ножик на землю, в осознании, что он в данную минуту мне не потребуется, и свободной рукой вытер Люськины сопли пожухлым древесным листом. При этом я заглянул в Люськины глаза и покачал головой, давая понять: нужно держаться, не издавая при этом ни звука.