Готика Белого Отребья (ЛП)

Быстрыми шагами он пересёк мощенную гравием дорогу, где, как и было обещано, его ждал старый мотель. Он предстал перед ним в виде ветхого трехэтажного здания, вероятно, это был плантационный дом времен Гражданской войны. Несколько стариков сидели на темном крыльце, поскрипывая в креслах-качалках и потягивая пиво. Писатель приветливо кивнул, поднимаясь на крыльцо, зная, что его оценивают. Сердечных кивков в ответ не последовало.
После того, как он прошел через освещенную тусклым светом, довольно потрёпанную, входную дверь, его встретил мрачный, обшарпанный ковер нехорошего цвета, который привел его к стойке регистрации, где…
Это БЕЗУСЛОВНО мать Сноуи!
Служащая была выше своей дочери, но в остальном представляла собой точную копию, за исключением двадцатилетней разницы в возрасте. Те же бледные вьющиеся волосы, розовые глаза, белая, как бумага, кожа, та же фигура с пышной грудью. Точно такое же длинное, узкое и смутно мужественное лицо, не говоря уже о такой же выступающей челюсти, из-за которой на её лице доминировал подбородок.
- Здравствуйте, мэм. Я хотел бы снять комнату минимум на неделю, и я друг Сноуи.
- Эта маленькая дрянь - моя дочь, - сказала женщина скрипучим голосом. - Ну, по крайней мере, вы хоть прилично выглядите и хорошо говорите, в отличие от тех, с кем она обычно якшается. Я так понимаю, вы - образованный джентльмен?
Писатель не хотел хвастаться, когда ответил:
- У меня несколько ученых степеней в Гарварде и Йеле.
- О, никогда о таких не слышала. Должно быть, какие-то общественные колледжи с Cевера, наверно…
Писатель поморщился.
- Как бы то ни было, я - Хэйзел Говард, и добро пожаловать в «Расинку», - oна положила ключ на стойку регистрации. - Ваш - шестой номер, лучший в нашем мотеле.
- Премного благодарен, мэм.
Длинное лицо женщины исказила легкая гримаса презрения, создалось такое впечатление, как будто она внимательно изучала его.
- Ну, я думаю, вы тот самый писатель, который, как я слышала, должен был приехать сюда. Вы же писатель?
Писатель был изрядно удивлён странным вопросом.
- Я действительно писатель, мэм, но совершенно не понимаю, как вы узнали о моём приезде.
Она задумчиво коснулась подбородка.
- Вы довольно забавный, я думаю, вам понравится наш город. Да, и завтра к нам приедет знаменитый телевизионный проповедник… Две знаменитости в одно время, это надо же!
Писатель ответил ошарашенно:
- Я романист-фантаст, и хоть я действительно заслужил признание критиков в литературных кругах, вряд ли могу назвать себя знаменитым. И я откровенно озадачен. Каким образом вы узнали, что я приеду к вам?
Глаза женщины затуманились, словно она пыталась что-то вспомнить, но знала, что это невозможно.
- Действительно, странно. Я знаю, что слышала это от кого-то, но не знаю, от кого…
- Как… странно, - но затем он вспомнил «злого гения».
Доктор Оффенбах? Хотя нет, она не могла знать, что я остановлюсь именно в этом отеле. Я и сам не планировал здесь останавливаться, пока не встретил Сноуи. И я уверен, что не говорил ей, что я писатель…
- А, какая разница, - сказала пышногрудая женщина, - просто ещё одна странная вещь. Как, например, много лет назад, сразу после рождения Сноуи. Я работала уборщицей в библиотеке, помню, как толкала ведро со швабрами в секцию «М», и потом - бах! Книга упала с верхней полки и ударила меня по голове.
- Надеюсь, это была не книга Миченера?[9] - попытался пошутить Писатель.
Ответа не последовало.
- Это была всего лишь тонкая бумажная обложка. И было совсем не больно. Но в ту же секунду, как она ударила меня, в голове у меня что-то вспыхнуло, и я поняла, что мой муж - Бифф - бросил меня. И как бы то ни было, я больше никогда его не виделa.
Писатель счёл это предзнаменованием, но тут же отверг эту мысль. Однако следующий вопрос, который он задал, был вполне уместен:
- Что это была за книга?
- Книга? А, чё-eрт, простое название какое-то… «Смерть молочника», «Смерть мороженщика», или «Смерть…»
Писатель пристально посмотрел на женщину.
- Может, «Смерть коммивояжёра»?
Она щёлкнула пальцами и воскликнула:
- Да! Точно! Она!
Возможно, его отказ от предчувствия был сделан слишком поспешно.
- Как странно. Это пьеса Артура Миллера, одна из самых важных в истории Американской литературы. Исчезновение - там центральная тема, - и тут он понял, что его замечание было ужасным. - Мне очень жаль это слышать, мэм. Какое, должно быть, было ужасное время, потерять мужа сразу после рождения ребёнка.
Женщина хлопнула в ладоши и расхохоталась так резко, так громко и неистово, что Писателю стало неудобно.
- Мистер, когда этот кусок вечно бухого дерьма с вялым членом меня бросил, это был подарок свыше! Если когда-либо человек мог быть более бесполезным, чем корзина для пикника, полная дерьма опоссума, то это был он! Я так сильно веселилась в тот день, что у меня до сих пор похмелье! Че-eрт! Единственный раз, когда у этого козла был нормальный стояк, чтобы кинуть мне палку, была ночь, когда он обрюхатил меня Сноуи… а я даже не кончила тогда!
Вот это я называю избытком деталей, - подумал Писатель. Прежде чем он успел сказать что-либо ещё, Хэйзел резко поднялась на цыпочки, отчего её грудь стала ещё шире. Она посмотрела налево и крикнула:
- Портафой!
Рядом с Писателем, словно по волшебству, возник худой пожилой негр в белых манжетах, белом галстуке-бабочке, чёрных брюках и чёрном жилете.
- Проводи джентльмена в шестую комнату, - сказала она и протянула ему ключ. - Такой знаменитый писатель, как он, заслуживает комнаты с лучшим видом!
- Я... Я… не настолько знаменит, - вставил Писатель.
- Чушь, - сказала женщина. - Спасибо, что выбрали нашу гостиницу, а когда эта распутная, дрянная дочка вернётся с работы, я скажу ей, что вы здесь.
- Спасибо, было приятно познакомиться, - сказал Писатель, после чего она подмигнулa и улыбнулaсь так, что еe можно было бы назвать “скользкой”.
Высокий носильщик тащил самую тяжелую сумку Писателя; на вид ему было около восьмидесяти.
- Мистер Портафой! - встревожился Писатель. - Позвольте мне взять её.
- Я и слышать об этом не желаю, сэр. Если вам будет интересно, то я открываю двери, обслуживаю столики и ношу сумки с тех пор, как “Lucky Lindy” пересёк Атлантику.
Ближе к девяносто, - понял Писатель, когда вспомнил о Чарльзе Линдберге[10].
- Следуйте за мной, сэр.
Прежнюю шикарность отеля можно было заметить невооружённым взглядом. Когда-то дорогой ковёр, превратился в потертую, потрепанную тряпку; обои, давным-давно бывшие элегантными и с византийским рисунком, теперь выгорели и во многих местах покрылись пятнами плесени. Писателю пришло в голову тревожное дежа-вю, но он тут же понял, что вполне мог быть здесь гостем в туманном прошлом, но он не помнил этого. И… Надеюсь, это правда, - подумал он без всякой причины. Он поднялся следом за портье по скрипучей лестнице и по своей навязчивой привычке считал каждую ступеньку, не удивляясь, что они закончились на тринадцати. Почему в столь большом мотеле нет тринадцатой комнаты, когда на большинстве лестничных площадок тринадцать ступенек? По тринадцати ступеням, ведущим к виселице, поднялся осуждённый, - зазвучал в его голове стишок. На тринадцатый день месяца, особенно по пятницам, поездки стали реже. Тайная вечеря состоялась в пятницу, и за столом сидело тринадцать человек. Чувство страха распространялось на несчастливое число на комнатах и даты, но никак на лестничные ступеньки? Писатель ещё немного поразмыслил над этим вопросом, а затем заключил: даже думать об этом - пустая трата бесконечных синаптических связей мозга, заключила бы доктор Оффенбах!
- Надеюсь, у вас была приятная поездка, сэр? - cпросил Портафой, ведя Писателя в затхлый, темный коридор.