Дни войны (СИ)

И в ней, несмотря ни на что, Мила находила недостающую прелесть. Так и теперь, внимая рассказам гостей очага, она почувствовала, как слабость, страх и болезнь отступают, а вместо них приходит прежде незнакомое умиротворение.
«Умиротворение?». Что могло быть умиротворяющего в стычках, заканчивающихся побоями, повешением строптивых, в дележе небогатой добычи или драке за последние сапоги — и те дырявые? Но Мила ощущала это. Чем дальше они шли, тем больше их становилось, как будто к армии примыкали новые отряды — и хотя становилось больше лишь тех же безнадежных оборванцев с оружием, вместе с ними приходило и новое, особое чувство братства — кровавого, быть может, но настоящего.
Впервые она заметила изменение отношения к себе, когда, оправившись от слабости, встала — на третий день, и отправилась на тренировки.
Выйдя в круг, Мила ощутила знакомое покалывание где-то в шее. Напротив, уверенный и спокойный, стоял ее учитель, пара воинов помладше наблюдала в стороне, кто-то сидел на границе очерченного на земле круга. Привычное внимание не удивляло и не расстраивало Милу. Она даже его не замечала. Она и Наставник коротко поклонились друг другу, и исполнили первое упражнение с мечом — они всегда с него начинали. Несмотря на старания скрыть дрожь в пальцах, Мила сделала несколько осечек: ладонь соскользнула с рукояти, и она промахнулась.
— Свободнее, Мила, свободнее. Ты зажата. Дыши ровнее.
Девушка старалась. Словно во сне, она видела себя со стороны: руки, окрепшие, способные удержать тяжелый меч, ноги, быстрые, проворные. Все тело послушно выполняло приказы ума, быстро, еще быстрее. И все же нервное дыхание, сбивчивое, по-прежнему предательски портило работу. Пот лил градом, хотя они лишь начали тренироваться.
— Стой, — Хмель остановил ее жестом, и Мила опустила меч и уселась на землю на скрещенных ногах, — ты готова. Почти. Есть кое-что, что я расскажу тебе, но понять сможешь ты это только сама, одна. Ты слишком спешишь, как будто украшаешь движения. Наше сражение — это не танец, и всегда должно завершиться смертью кого-то одного. Ты понимаешь? — ученица кивнула, — Мила, я говорю очень серьезно. Старайся.
— Я буду.
Она старалась.
— Наставник, ты придираешься! — вдруг вставил один из внимательных зрителей поединка, и Мила недоуменно обернулась, — ты бьешь в полную силу и прибавляешь к удару!
— Мастер меча, брат прав, — добавил другой ученик, — никто из нас не сможет обойти сестру Милу.
— Мила лучше любого из нас!
— Богом клянусь, если ей дадут звание, то заслуженно!
Немыслимая похвала от юношей заставила Милу закраснеться, и она пожалела, что воинский костюм исключает длинное покрывало, под которым она с удовольствием бы спряталась.
На самом деле, Хмель не знал, к чему же еще возможно придраться. Мила, дочь Ревиара, была безупречна. Отточить мастерство воин все равно мог только в бою. Хмель лишь надеялся оттянуть этот момент как можно дальше.
И все-таки он пришел. Даже ученики видели.
— Если я не погибну в первый раз, во второй меня будет уже сложнее убить, — сказала девушка, и Гельвин вздрогнул, — в третий раз это будет гораздо сложнее. Так ты говорил.
— Гарантировать этого тебе никто не может, — ответил, запинаясь, Наставник, — Мила…
Он не сказал: «Может, ты передумаешь?», но его ученица поняла все без слов. Она покачала головой, улыбаясь.
— Если и ты меня начнешь уговаривать, Учитель, это будет нечестно.
Хмель сдался сразу.
— Я знаю тебя очень давно, и никогда не понимал, как ты умудряешься одновременно быть такой тихой и отважной? — спросил он, когда Мила отправлялась к отцу. Девушка опустила глаза, улыбаясь.
— Мы все росли на войне, не так ли?
Гельвин не мог сказать, была ли это боль — странное, щемящее чувство жалости и обиды на судьбу, которое он испытал, размышляя над ее словами.
Вечером он отправился вдоль становища — надеялся побыть в одиночестве, если его можно было так назвать, немного обдумать проблемы с деньгами и прийти к какому-то решению относительно жилья в городе.
Но решение пришло с непредсказанной стороны. Хмеля нашел Прис, мальчик из Храма, и, задыхаясь, позвал к его величеству. Гельвин поспешил, отгоняя сон.
— Сын мой, я заждался, — поприветствовал провидец Наставника, — как твое путешествие? Хватает ли воды вам?
— Хватает, благодаря Всевышнему, — просто ответил Хмель и сел напротив, — идем так быстро, как можем, ваше величество.
— Мне придется ввести порки за это «величество», — укоризненно погрозил пальцем провидец, — не забывай, трона нет. Я хотел поговорить с тобой о войсковых порядках, мальчик мой.
Хмель Гельвин напрягся. Он-то знал, каковы на самом деле были эти «порядки». В воинстве Элдойра в период переселения наблюдался полнейший хаос, и до сих пор никто точно не подсчитал воинов. Переписчики сбивались с ног, но не могли обойти всех в обозах. Оракул улыбнулся, чувствуя смятение Хранителя. Он, конечно, был прозорлив и догадывался, о чем думает Гельвин.
— Я знаю, тяжело соблюдать построение, не говоря уже о ночной тишине и времени дозоров, — мягко произнес Оракул, — и вижу, что Смута стоит за спиной у моих воинов. Хочу твоего совета, Хранитель трона. Я верю, что ты лучше меня увидишь решение. Думай и говори.
Хмель в те две или три минуты молчания, которые прошли с мгновения вопроса, очень хорошо чувствовал холодную струйку пота, ползущую от шеи вниз по спине. Он не задумывался над ответом: ответ был ему известен давно, он размышлял об этом постоянно. Хмель лишь держал необходимую паузу.
— Государь, — решительно произнес он, не увиливая от ответа, — я знаю, что мы слабее южан. У нас много племен, и у каждого своя правда. Многим совершенно все равно, кто правит белым троном. Но горцы служат семье Элдар, как и кочевники. А остальные тревожатся о том, кто теперь хозяин казны…
Оракул слегка двинулся назад. По его непроницаемому лицу нельзя было понять, о чем владыка думает.
— Ты видишь то же, что и я. Можешь не перечислять. Перемирие с Югом, Гельвин. Скажи, что думаешь.
— Я… — Хмель опустил голову, борясь с собой.
Ему очень хотелось жить без войны.
— Нет, господин. Даже если они и согласятся — нельзя.
Слово было сказано.
— Я отказываюсь от трона, — вдруг выдохнул Оракул, и Хмель отпрянул назад: он знал это выражение лица.
Ильмар Элдар поднялся с места, постоял немного, катая свое кольцо-печать между пальцев, обернулся и внимательно посмотрел на Хранителя.
— Я отрекусь от имени всего клана, когда мы войдем в город, — тише сказал он, — по крайней мере, мы сохраним трон, если не династию. Ты дал мне мудрый и честный совет, мальчик мой; и я знаю, как это было тяжело. Так и мне непросто отказаться… Но я не смогу воевать так, как раньше. Я уже старик, и сейчас это понял.
Хмель ощутил нехватку воздуха и вынужден был опустить глаза, чтобы не выдать себя.
— Не так тяжела старость, как приходящая с ней трусость, — мягче добавил провидец, — зная, что не вечен, стремишься продлить драгоценное время, что прежде так бессмысленно расточал. Приходит страх смерти, приходит хитрость, приходит корысть. И иногда этих качеств становится слишком много. Как камни, они тянут к земле. С таким грузом не победить. Богом поклянись, что наш разговор умрет между нами. Гельвин.