Краденое счастье
Лев Абрамович пожал плечами и посетовал, как несправедливо, что из-за одной гниды теперь придется менять весь жизненный уклад.
– Возможно, он не такая уж и гнида, – предположил Зиганшин. – Просто по дурости все время попадался, а к вашей внучке привязывается, потому что ему нравится, что она пугается. Для подобных людей чужой страх – лучшая пища.
– Но Фриде от этого не легче!
– Согласен, – кивнул Зиганшин, – но, думается, ей не придется долго это выносить. Надо же ему на что-то жить, или работать, или воровать, а тут ни на одном, ни на другом поприще не преуспеешь.
– Вы думаете?
Зиганшин сказал, что не видит способа, как человек может прокормиться в их глуши. Разве что шарить в округе по домам дачников, но люди теперь редко оставляют на зиму что-то ценное в своих загородных резиденциях. А лезть к кому-то из постоянно живущих опасно, пришибут.
– Ваши бы слова да богу в уши! – воскликнул Лев Абрамович и ушел, не дав никакого ответа на сделанные Зиганшиным предложения относительно водительских прав для Фриды, замка и собаки.
От визита соседа осталось смутное беспокойство, и после обеда Мстислав Юрьевич, убедившись, что дети надежно закрылись в доме, поехал к участковому, жившему в соседней деревне.
Дорогой он думал, что легко давать советы по укреплению обороны, когда ты состоятельный человек, а беспомощному интеллигентному старику куда деваться? У Льва Абрамовича с Фридой даже нет забора, так, стоят по периметру участка разрозненные кусты черноплодки, символизирующие живую изгородь. Если уж они не смогли крышу покрыть, то на нормальный забор тем более не хватит средств, вздохнул Зиганшин. А если последуют его совету относительно машины, то смогут взять только жуткую рухлядь, которая заглохнет в самый неподходящий момент, так что Фрида окажется совершенно беззащитна.
Участковый перекапывал грядки и при виде Зиганшина с явным удовольствием отложил это занятие.
Мужчины сели на нижнюю перекладину ворот, участковый закурил, а Мстислав Юрьевич просто подставил лицо солнцу. Лето близилось к концу, и в воздухе разлилось светлое и горьковатое предчувствие осени.
Листья уже кое-где меняли цвет на золотой и красный, на клумбах распустились пышные осенние цветы, а ветви яблонь склонились к земле под тяжестью плодов.
Даже сигаретный дым, летевший прямо в нос, вдруг показался Зиганшину приятным.
Хотелось просто сидеть и ловить ускользающие мгновения лета.
– Не знаешь, что за мужик у нас поселился? – спросил он.
Участковый рассказал, Зиганшин присвистнул.
Он ожидал, что ему сообщат биографию обычной уголовной шушеры, а тут человек из пятидесяти прожитых лет почти половину провел в местах лишения свободы, и все за преступления против жизни. Последний срок Николай Реутов мотал за убийство и изнасилование.
Мстислав Юрьевич никогда не считал себя ханжой и полагал, путь к спасению открыт для всех, даже для убийц. Но только не для насильников.
А тут… Лев Абрамович волновался не зря, с подобным субъектом мог бы ужиться разве что Достоевский.
Участковый заверил Мстислава Юрьевича, что провел с Реутовым беседу в жестких тонах и собирается уделять ему особое внимание, ибо среди подотчетного контингента Николай как бриллиант в короне.
Зиганшин слабо улыбнулся, как, наверное, улыбается врач, когда коллега рассказывает о перспективах лечения обнаруженного у него рака четвертой стадии.
Впрочем, участковый – мужик расторопный и дельный, может быть, есть у него какие-то методы держать Реутова в рамочках.
Вернувшись домой, Зиганшин переоделся в форму и поехал к дому Реутова. Проще было бы дойти пешком, но он решил, что на джипе будет солиднее.
Участок зарос высоким бурьяном, всюду торчали ржавые стебли конского щавеля, лишь от шоссе к дому была протоптана дорожка. Сам дом оттого, что в нем долго никто не жил, осел, чуть завалился набок и с маленькими подслеповатыми оконцами имел заброшенный вид. Баня и сарай почти исчезли в зарослях высокой крапивы, а сразу за забором высилась куча мусора – какие-то изогнутые ржавые кровати, кастрюли с прогнившим дном, куски толя и склизкие от старости доски.
Грустно было думать, что человек может жить в таком запустении.
Зиганшин два раза коротко нажал на клаксон. Дверь дома открылась, и к нему вышел хозяин.
Что ж, его внешность вполне соответствовала образу старого сидельца. Тощий сутулый мужик весь в морщинах, непромытый, одетый в какое-то рванье.
Но в деревне мало ли кто как одевается, главное – особый пустой и одновременно настороженно хищный взгляд, какого Зиганшин никогда не замечал ни у кого, кроме сидельцев.
Он вышел из машины. Увидев форму, Реутов инстинктивно отпрянул, и Мстислав Юрьевич шагнул к нему, дружелюбно улыбаясь.
– Добрый день, уважаемый! Слышал, вы наш новый сосед?
– Ага, начальник, – подтвердил Николай, обнаружив серьезную недостачу зубов и прокуренный сиплый голос.
– Вот и славно, – Зиганшин улыбнулся еще шире, – а я в доме под красной черепичной крышей. Заходите, если будет какая нужда.
Реутов нахмурился и ничего не сказал.
– Вот и познакомились. Надеюсь, мы с вами мирно уживемся, без всяких…
Мстислав Юрьевич хотел сказать «эксцессов», но осекся.
– Базару нет, начальник, – с жаром подтвердил Реутов.
На том и простились.
«Злобить его пока незачем, – размышлял Зиганшин, – а тем более раскидываться пустыми угрозами. Пока он не набедокурит, мы ничего не можем, разве что наркоты ему подкинуть. С другой стороны, он хоть и полный отморозок, все же должен понимать, что насиловать женщин под носом у подполковника полиции не самое разумное занятие. А может, тупо дать ему денег, чтобы свалил в город? Нет, не вариант. Он их в три дня пропьет и вернется, зато будет понимать наше бессилие, раз мы готовы откупаться».
* * *Руслан проснулся, как от толчка. Днем удавалось ненадолго забыть, что Инги больше нет, но по ночам мысль о ее смерти безжалостно била, будто ножом, вырывала из сна, и сердце наполнялось тупой безнадежной тяжестью.
Прошел почти месяц после ее трагической гибели, а легче нисколько не становилось.
Он лежал тихо, с закрытыми глазами, стараясь не разбудить жену, но Лиза все равно почувствовала, что Руслан проснулся.
– Руслан, если тебе надо, иди, – шепнула она, зная его привычку по ночам пить в кухне чай, не зажигая света.
Первое время после операции он не поднимался ночью, боясь, что шумом от своих костылей перебудит весь дом, но Лиза с мамой уверяли, будто спят крепко и его ночные прогулки их совершенно не тревожат.
«Наверное, врут», – подумал Руслан, протягивая руку за костылями.
Он осторожно пробрался в кухню, зажег газ под чайником и, подумав, достал из тайника бутылку виски. Может быть, если выпить сто грамм, удастся заснуть хоть на три часа, до утра? У него теперь новая должность, будь она неладна, для которой нужна свежая голова.
Руслан мучительно тосковал, может быть, не по Инге, а по невозможности вернуться в прошлое и все исправить. Ему казалось, что Инга будет всегда, и впереди еще миллион лет на то, чтобы попросить у нее прощение и загладить свою подлость. А теперь придется всегда носить в себе тяжелый груз вины… Тут Руслан одергивал себя и заставлял думать не о собственных горестях, а о трудной и трагической судьбе, выпавшей на долю молодой женщины, бывшей когда-то его любовницей.
Потом понимал, что все его сетования и сожаления не способны ничего изменить и, может быть, так он делает только хуже Ингиной душе.
Руслан ходил в храм, но, странное дело, если после ампутации ноги благодаря церкви он обрел силу духа и желание жить, то сейчас молитвы ничуть не помогали.
В храме негодование, что жизнь так несправедливо обошлась с Ингой, только усиливалось, и он с мучительным стыдом думал, что сам был частью этой несправедливости.
За те три года, что они были любовниками, Инга рассказывала о себе скупо, да Руслан не сильно интересовался, но все же мог понять, что она родилась в семье холодных, живущих напоказ людей и с младенчества была приучена «соответствовать» и «заслуживать».