Назовите его Моше
— Да слышал я все, — сказал он, зевая. — Аппаратура готова, можно начинать.
Взгляды устремились на меня, и мне вдруг очень захотелось именно сегодняшним вечером отправиться в Новую израильскую оперу на представление «Аиды».
— С какого мира ты предпочитаешь начать? — ласково спросил директор Рувинский.
— С этих… трехногих, — сказал я.
Я внимательно оглядел пустыню и не увидел никаких ангелов. Возможно, мне просто померещилось.
Голова моя лежала на широких плечах, которые, действительно, напоминали блюдо, если смотреть со стороны, и я с удивлением обнаружил, что могу перекатывать голову как яблочко на тарелочке. Моя третья нога была выдвинута вперед, я прочно упирался в песок, никакая буря не могла бы сдвинуть меня с места.
Рядом со мной стояли трое — это были старейшины родов.
— Я думаю, — сказал Арс, глава рода Арсов, — что мы можем считать себя в безопасности. Вождь гиптов не решится посылать войска в эту пустыню.
— Я думаю, — сказал Грис, глава рода Грисов, — что нам придется драться. Вождь гиптов непременно пошлет за нами войска.
— Я думаю, — сказал Физ, глава рода Физов, — что мы все умрем тут от голода и жажды. Запаса еды хватит на три дня, а питья — на неделю.
Все трое посмотрели на меня, перекатив свои головы поближе к моей, чтобы не упустить ответ.
Я собирался с мыслями медленно, восстанавливая в памяти все, что происходило с народом и, следовательно, со мной тоже.
Вспомнилось детство — как отец высиживал мою голову в гнезде, а обе мои матери старались вырастить мое тело могучим и цепким. Сначала мне показалось это чуть непривычным — что значит «две матери», но память быстро подсказала: одна мать рожает верхнюю, мужскую, часть туловища, а другая рожает нижнюю, женскую. На третий день после родов обе части присоединяют друг к другу, и в этот день племя устраивает великий пир Соединения с Богом. Отец, прошу заметить, все это время продолжает высиживать голову новорожденного, поскольку сам же ее и производит в результате почкования из собственного ребра. Через месяц после рождения тела голова становится готовой для совместного проживания, и тогда устраивают Праздник Приобщения к Богу, голову сажают на плечи, и вот тогда только и является в мир полноценное существо, готовое воспринять идею Единого Бога.
Этим мы, евреи, и отличаемся от прочих — мы не только верим в единого Творца, но мы соединены с ним процессом Приобщения. У остальных племен, все еще верящих в сонмы нелепых богов, такого нет — подумать только, они сразу после рождения тела присоединяют к нему голову! Это противно воле Творца, да и непрактично в нашем жарком климате — возникают инфекции, голова приживается плохо, соображает туго. Взять хоть вождя гиптов, неплохой, вроде, начальник, и нас, евреев, не обижал, но ведь, если разобраться, дебил дебилом, а все почему — голову ему посадили на плечи через час после рождения, и инстинкты тут же закрепились.
— Мы пойдем вперед, — сказал я, не все еще вспомнив, но и тянуть время с ответом было ни к чему. — Если вождь гиптов послал войско, не миновать битвы. Если нам суждено погибнуть от голода и жажды, значит, на то воля Творца.
Хорошо сформулировал, верно? Особенно, если учесть почти полное отсутствие информации.
Насколько я мог понять, перекатив голову к спине, племя, которое шло со мной через пустыню, насчитывало около двух сотен существ, и я даже в мыслях не мог заставить себя называть своих единоплеменников людьми. Мало того — евреями. Но ведь, по сути, так и было. Мое племя первым на этой планете поняло, что Творец один. Мое племя в течение столетий жило в рабстве у другого племени. Мое племя подняло бунт и ушло в пустыню. И теперь я вел этих… ну, хорошо, буду говорить — людей. Буду даже говорить
— евреев. Так удобнее, все равно придется писать для директора Рувинского отчет о проделанной работе, и, если я буду использовать слишком много непонятных терминов, меня просто не поймут.
А для вас сообщаю: на самом деле эти люди именовали себя «бзогстс», что означало «переходящие». Евреи, в общем.
Каждое утро, когда восходило голубое солнце, а коричневое заходило за горизонт, я поднимал свой народ на молитву. Арс, Грис и Физ, родоначальники, говорили текст, а я поправлял в тех местах, где обращение к Творцу казалось мне не очень почтительным. Ну, например, в первое же утро я обнаружил, что молитву начинают словами «Господь, ты должен нам, сынам твоим…» Что нам Господь должен? Нет, я понимаю, это чисто потребительское отношение: дети всегда считают, что родители им что-то должны. Раз уж родили, извольте заботиться. Но Творец, согласитесь, не просто родитель. И не нас одних он создал, а всю Вселенную, и хотя бы поэтому достоин большего уважения.
Так вот, в первое же утро мне пришлось невежливо прервать Гриса, произносившего молитву, и сказать:
— Отныне начало будет таким: «Слава тебе, Господи, царь всей Вселенной»…
Пришлось объяснять им, что такое Вселенная, но с этим я справился — все-таки, в школе у меня по физике было девяносто баллов. Не уверен, конечно, что они поняли, но обращение к Творцу изменили и даже добавили от себя «и обоих солнц».
Мы двинулись на восток. То есть, это я так говорю — на восток, на самом деле это мог быть и запад, потому что коричневое солнце за этот горизонт заходило, а голубое из-под него выползало. Но для того, чтобы хоть как-то описать направление нашего движения, я назвал эту точку востоком, и да будет так.
И, конечно, через неделю кончилась еда. Надо сказать, что во всем виноваты были безголовые дети. Половинки туловища соединяют, как я уже говорил, на третий день, и до самого обряда Приобщения к Творцу, когда на туловище надевают голову, дети кормятся сами, ничего при этом не соображая, и объяснить им, что провизию нужно экономить, совершенно невозможно.
Когда даже безголовым стало ясно, что племя перемрет с голода, Арс, Грис и Физ явились ко мне и потребовали:
— Ты увел нас от стойбища гиптов, которые кормили нас. И теперь мы погибнем в этой пустыне.
— Я дал вам свободу, — заявил я, — а свобода дороже жизни.
— Согласен, — сказал Арс, перекатывая голову по шейной тарелке со скоростью футбольного мяча.
— Свобода, — добавил Грис, — конечно, дороже жизни, раз ты так говоришь, но еда дороже свободы.
Вот уж, действительно: два еврея — три мнения.
Физ промолчал, но третья его нога решительно поднялась, показывая на запад, и я понял, что он не прочь вернуться со своим родом в рабство.
— Мы пойдем вперед, — твердо сказал я, — и Бог нам поможет.
Я надеялся на Шехтеля, который должен был наблюдать за нами.
Шехтель бессовестно манкировал своими обязанностями. Я понял это неделю спустя, когда мы оказались на дне довольно глубокой впадины. Аборигены едва передвигались от голода, жара днем стояла такая, что плавились камни, и народ был уже готов поверить во что угодно, в том числе в сотню богов, если хотя бы один из них способен был бы ниспослать на землю хоть корочку того, что здесь называли хлебом. Я внимательно осматривал горизонт, надеясь увидеть отблески объективов наблюдательных камер Шехтеля, но видел кругом только песок да скалы. Даже для Синая здесь было слишком сухо и жарко.
Спасти нас могла только манна.
А манну нам мог ниспослать только доктор Фрайман, если бы, конечно, догадался это сделать.
Рано утром, когда коричневое солнце зашло, а голубое взошло, я собрал народ на молитву, которую начал так:
— Слава тебе, Господь наш, царь всей Вселенной и обоих солнц, благослови хлеб наш, дарованный тобой…
Если Шехтель нас слышал, он просто обязан был сделать выводы.
Но прежде Шехтеля народ сделал свои выводы.
Арс, Грис и Физ обступили меня и заявили:
— Господь не дает нам пищи, значит, ему не позволяют это сделать, значит, он не один, значит, богов много, значит, молиться нужно каждому из них.