Призраки (Рассказы)

Два года спустя Пьерлуиджи Орсини был заколот одним из своих грумов в замке Стимильяно, близ Орвието, и подозрение пало на вдову, в особенности потому, что она незамедлительно повелела слугам зарезать убийцу в ее собственной комнате; но прежде он успел заявить, что это Медея подговорила его покончить с хозяином, пообещав в награду свою любовь.
Земля горела под ногами у Медеи да Карпи, так что она бежала в Урбанию и бросилась к ногам герцога Гвидальфонсо II, заявив, что убить грума она приказала лишь для того, чтобы отомстить за свое доброе имя, запятнанное им, и что она абсолютно невиновна в смерти мужа. Невероятная красота вдовой девятнадцатилетней графини совершенно вскружила голову герцогу Урбании. Он заявил, что безоговорочно верит в невиновность Медеи, отказался выдать ее Орсини, родичам покойного супруга, и предоставил ей великолепные покои в левом крыле дворца, в том числе комнату со знаменитым камином, украшенным мраморным изображением Купидона на голубом фоне.
Гвидальфонсо безумно влюбился в прекрасную гостью. Раньше он отличался скромным и кротким нравом, а теперь стал публично унижать свою жену, Маддалену Варано Камеринскую, хотя прежде, несмотря на бездетность, прекрасно ладил с ней; он не только с презрением отнесся к предупреждениям советников и своего сюзерена — Папы, но и зашел так далеко, что стал готовить развод с женой, основываясь якобы на ее безумии. Герцогиня Маддалена, не в силах переносить такое обращение, удалилась в обитель босоногих монахинь в Песаро [20], и тихо угасала там, в то время как Медея да Карпи правила во дворце Урбании, стравливая герцога Гвидальфонсо и с могущественными Орсини, которые по-прежнему обвиняли ее в убийстве Стимильяно, и с Варано, родичами оскорбленной герцогини Маддалены, пока, в конце концов, в 1576 году герцог Урбании внезапно — при весьма подозрительных обстоятельствах — не стал вдовцом и не женился официально на Медее да Карпи два дня спустя после кончины своей несчастной супруги.
Брак был бездетным, но страсть герцога Гвидальфонсо оказалась столь безрассудной, что новая герцогиня уговорила его сделать своим наследником, с большим трудом добившись согласия Папы, маленького Бартоломмео, ее сына от Стимильяно, которого Орсини отказывались признать таковым, утверждая, будто он является отпрыском Джованфранческо Пико — первого мужа Медеи, убитого ею, как она потом говорила, в попытке защитить свою честь. Передать подобным образом герцогство Урбании чужаку, бастарду — значило ущемить явные права кардинала Роберта, младшего брата Гвидальфонсо.
В мае 1579 года герцог Гвидальфонсо скончался, неожиданно и самым таинственным образом, причем Медея запретила кому бы то ни было приближаться к его смертному ложу, чтобы он не раскаялся и не восстановил брата в правах. Герцогиня без промедления провозгласила своего сына герцогом Урбании, а сама стала регентшей, и с помощью двух-трех нещепетильных молодых людей, в том числе некого капитана Оливеротто да Нарни — по слухам, ее любовника, захватила бразды правления с необычайной и ужасающей властностью, отправила армию против Варано и Орсини, а когда те потерпели поражение при Сигильо — безжалостно истребила всех, кто посмел усомниться в законности ее наследных прав.
Тем временем кардинал Роберт, пренебрегший пасторским одеянием и своими клятвами, посетил Рим, Тоскану, Венецию — да что там, отправился даже к императору и королю Испании в поисках помощи против узурпаторши. За несколько месяцев ему удалось настроить всех против регентства герцогини, и Папа торжественно провозгласил завещание в пользу Бартоломмео Орсини недействительным и благословил истинного наследника, Роберта II, герцога Урбании. Великий герцог Тосканы и венецианцы тайно обещали поддержать Роберта, но только в случае, если он сумеет собственными силами восстановить свои права.
Понемногу, город за городом, герцогство перешло к Роберту, и Медея да Карпи оказалась в окруженной войсками горной цитадели Урбании, точно скорпион в кольце огня (это сравнение принадлежит не мне, а Раффаэлло Гвальтерио, летописцу Роберта II). Но, в отличие от скорпиона, Медея не пожелала свести счеты с жизнью. Просто изумительно, как без денег и союзников она так долго держала врагов в страхе. Гвальтерио приписывает это воздействию ее роковых чар, приведших Пико и Стимильяно к смерти и мгновенно превративших честного Гвидальфонсо в злодея, — настолько сильных, что все ее любовники как один предпочитали умереть за нее, несмотря на неблагодарность этой женщины и наличие счастливого соперника; подобные способности мессер Раффаэлло Гвальтерио со всей очевидностью объясняет связями с нечистой силой.
В конце концов бывший кардинал Роберт добился своего и с триумфом вступил в Урбанию в ноябре 1579 года. Его приход к власти был на редкость мирным и бескровным. Ни один человек не был приговорен к смерти, за исключением Оливеротто да Нарни, поскольку он бросился на новоиспеченного герцога и попытался заколоть его кинжалом, когда тот спешился возле дворца. Капитана убили люди герцога, и последним его выкриком стали слова: «Орсини, Орсини! Медея, Медея! Да здравствует герцог Бартоломмео!» — хотя, говорят, герцогиня обращалась с ним бесчестно. Юного Бартоломмео отправили в Рим к Орсини, а герцогиню со всем уважением препроводили в левое крыло дворца.
Ходят слухи, что она надменно высказала пожелание увидеть нового герцога, но тот покачал головой и, как начитанный священник, процитировал строки о сиренах и Одиссее [21]. Примечательно, что он отказался встретиться с ней и выбежал из своих покоев, когда она прокралась туда тайком.
Несколько месяцев спустя был раскрыт заговор с целью убить герцога Роберта, и его, очевидно, возглавляла Медея. Однако юный Маркантонио Франджипани из Рима даже под жесточайшей пыткой отрицал ее причастность, так что герцог Роберт, стараясь избежать кровопролития, просто перевел герцогиню со своей виллы в Сант-Эльмо в городской монастырь Кларисс [22], где охрана присматривала за ней самым тщательным образом. Кажется, что у Медеи не было возможности и дальше плести интриги, поскольку она ни с кем не общалась и никто ее не видел. И все же она исхитрилась послать письмецо и свой портрет некому Принцивалле дельи Орделаффи — юноше, которому едва исполнилось девятнадцать лет, из благородного семейства Романьоле. Он немедленно разорвал помолвку с одной из самых красивых девушек Урбании и вскоре предпринял попытку застрелить герцога Роберта, когда тот преклонил колени во время пасхальной мессы.
На сей раз герцог Роберт вознамерился добыть доказательства виновности Медеи. Принцивалле дельи Орделаффи несколько дней не давали еды, затем подвергли жестоким мучениям и, наконец, отлучили от церкви. Прежде чем содрать с него кожу раскаленными клещами и четвертовать, ему предложили заслужить мгновенную смерть. Для этого нужно было дать показания о соучастии герцогини. Исповедник и монахи, собравшиеся на месте казни, площади Сан Романо, молили Медею спасти несчастного, чьи крики достигали ее слуха, и признать свою вину. Медея попросила дозволения выйти на балкон, откуда она могла видеть Принцивалле — и где он мог видеть ее. Она посмотрела холодно и бросила платок бедному, искалеченному созданию. Юноша попросил палачей утереть ему губы эти платком, поцеловал его и крикнул, что Медея невиновна. Он умер после нескольких часов пытки.
Все это переполнило чашу терпения даже герцога Роберта. Понимая, что его жизнь постоянно подвергается опасности, пока жива Медея, но не желая вызвать скандал (что-то в нем осталось еще от священника), он заточил Медею в монастырь и, прошу заметить, настоял на условии, что ее будут сопровождать только женщины — две детоубийцы, которым он простил их преступление.
«Сего милосердного князя, — пишет дон Арканджело Заппи в его жизнеописании, опубликованном в 1725 году, — можно обвинить лишь в одном жестоком поступке, еще более гнусном оттого, что сам он носил священный сан, пока Папа не освободил его от принесенной клятвы. Говорят, что он приказал умертвить знаменитую Медею да Карпи: он так опасался ее необычайных чар, способных соблазнить любого мужчину, что не только повелел нанять женщин в качестве палачей, но и не допустил к ней священника или монаха и отказал ей в покаянии, хотя в ее каменном сердце, возможно, таилось желание исповедаться».