Герои
– В чем дело? – требовательно осведомился Горст в попытке, разумеется тщетной, держаться солидно.
– Господин, обозу никак не место у этой тропы!
– Не гоже, господин! Пехота задерживается, в то время как…
Хотели как лучше, а получилось как всегда. Горст плечом потеснил офицеров и прохлюпал по грязи в самую трясину. Он вклинился меж вконец грязных солдат и опустил руки в слякотную жижу, нашаривая ладонями ось, а подошвами ботфорт – опору понадежней.
– Тяни! – крикнул он вознице.
Он забыл придать голосу желанную весомость; получилось как петух прокукарекал. Щелкнул кнут. Лошади всхрапнули. Люди со стоном налегли. Чавкнула грязь. Горст напрягся от пят до макушки; струной натянулись мышцы. Мир потускнел. Горст крякнул, рыкнул, зашипел; ярость вскипела так, словно ее внутри, несмотря на сравнительно маленькое сердце, был непочатый край; казалось, стоит открыться какому-то кранику, и эту повозку, да и все вокруг, разнесет вдребезги. Колеса с жалобным скрипом подались и повозка стронулась с места. Еще миг, и усилие пришлось на пустоту; отчаянная попытка устоять на ногах ничем не увенчалась, и Горст во весь рост плюхнулся лицом вперед, вместе с солдатами. Повозка рванулась – возница что есть силы сдерживал лошадей – и заколыхала себе дальше.
– Спасибо за помощь, господин. – Покрытый слоем грязи солдат неуклюже попытался своей лапой очистить мундир Горста, но лишь размазал слякотные пятна еще безобразней. – Прощения прошу, господин. Ишь как оно вышло.
Смазывайте, как подобает, оси, болваны. Удерживайте телегу на дороге, ротозеи-придурки. Делайте, черт подери, что вам положено и как надлежит, нерадивые бездельники, вшивота. Или это так сложно?
– Ничего, – пробормотал Горст, стряхнув услужливую лапу. – Ступай себе, благодарю.
Он одернул мундир. Отдаляясь под промозглой завесой дождя от повозки, он почти слышал, как в спину ему обидно посмеиваются и солдатня, и те офицеришки.
Лорд-маршал Крой, главнокомандующий войсками его величества на Севере, реквизировал себе под временную ставку самое заметное строение в округе, а именно приземистый сельский дом, поросший мхом так густо, что походил со стороны на застарелую навозную кучу. Беззубая старуха и ее древний супруг – до недавних пор, видимо, хозяева дома, – сидели на пороге соседнего амбара, прильнув друг к другу под дырявым платком, и с сонным равнодушием наблюдали, как Горст шлепает по грязи к дощатой передней двери. Судя по всему, Горст их не впечатлил. Равно как и четверку часовых в накидках из промасленной мешковины, слоняющихся у крыльца. Равно как и сборище промокших офицеров в гостиной с низким потолком: при появлении Горста они выжидательно обернулись на дверь, и все как один тут же скисли физиономиями, едва поняли, кто это.
– Гляньте-ка, Горст пожаловал, – съязвил один, как будто ожидал увидеть короля, а оказалось, что это мальчик для выноса горшков.
Здесь был представлен весь цвет армии. Центральное место занимал сам маршал Крой, он непоколебимо восседал во главе стола. Вид, как всегда, безукоризненный: свежевыглаженный черный мундир с жестким стоячим воротником, серебряные листики на котором смотрелись в тон стальным редеющим сединам, уложенным на выпуклом черепе, можно сказать, во фрунт. Рядом сидел его первый помощник, мелковатый полковник Фелнигг, чутко ловящий каждое начальственное распоряжение – спина выгнута, подбородок вздернут. Впрочем, учитывая, что подбородок у него был на редкость мелкий, вздернутость изображала в основном шея, запрокинутая так, что затылок упирался в воротник, а ноздри были обращены к потолку.
«Как не в меру заносчивый гриф, ждущий для кормежки подходящую падаль». Ему бы для этой цели генерала Миттерика – вот где можно разгуляться: крупный, дородный, с упитанным лицом, объемистые черты которого едва умещались на отведенном им природой месте. Если у Фелнигга подбородка почти не было, то у Миттерика он был массивен, да еще и с опрометчиво крупной выемкой посередке.
«Как будто у него из-под усищ свисает задница». Обычно он носил кожаные, почти до локтя краги – наверное, чтобы подчеркнуть воинственность, хотя у Горста почему-то напрашивалось сравнение с рукавицами селянина, которыми тот пускает ветры коровам при запоре.
Увидев заляпанный грязью мундир Горста, Миттерик возвел бровь.
– Опять геройствуем, полковник Горст? – спросил он под чье-то подхихикиванье.
«Запихай это в свой рот-задницу, коровий бурдюк тщеславия». Слова так и чесались на губах, хотя, что бы Горст ни высказал своим фальцетом, шутка непременно обернулась бы против него. Право, лучше лицезреть перед собой целую сотню северян, чем терпеть пытку разговором. Так что вместо слов Горст по обыкновению изобразил неловкую, униженную улыбку и, пристроившись в укромном уголке, скрестил на запачканном мундире руки, а гнев утопил в созерцании умозрительной картины: чванливые головы Миттерика и его свиты воздеты на пики армии Черного Доу – зрелище, быть может, не самое патриотичное, но упоительное, как раз по настроению.
«Что это за мир, в котором такие люди – если их вовсе можно назвать людьми, – смотрят свысока на таких, как я? Да я вдвое ценнее всех вас, вместе взятых! И это лучшее, что может предложить Союз? Если так, то мы заслуживаем поражения».
– Не запачкав рук, не выиграешь войны.
– А?
Отвлеченный от мыслей Горст недовольно покосился. Рядом притулился Ищейка в поношенном плаще и со столь же поношенным, устало-смиренным лицом, потрепанным невзгодами, как непогодой.
Северянин с медленным вздохом стал отводить голову, пока та легонько не стукнулась об облупленную стену.
– А кто-то предпочитает оставаться чистеньким? И проиграть.
Союз с изгоем еще большим, чем он сам, Горста не прельщал. А потому он, как в наглухо пригнанные доспехи, углубился в привычное молчание, и слушал, как перебрасываются репликами сидящие за столом офицеры.
– Так когда они подъедут?
– Скоро.
– И сколько их?
– Я слышал, трое.
– Да нет, только один. Одного члена Закрытого совета и того за глаза.
– Закрытый совет? – вырвалось у Горста сиплым взволнованным фальцетом.
Тошнотворным послевкусием всплыли в памяти гнусные старцы, в одночасье лишившие его звания. «Раздавить все мои чаяния, все мечты с такой же беспечностью, с какой мальчишка давит жука». А затем…
Вот его выводят в коридор, и массивные черные двери захлопываются перед ним, как крышка гроба. Уже не начальник стражи. Не рыцарь-телохранитель. А попросту говорящая фальцетом прибаутка с именем едва ли не нарицательным, означающим неудачливость и позор. Перед внутренним взором по-прежнему плыли кривые ухмылки, слышались гаденькие смешки. И бледное лицо короля – челюсти сомкнуты, взгляд направлен куда-то вбок. Как будто растоптать, уничтожить самого верного, самого преданного слугу было для него не более чем досадным пустяком…
– А который из них будет? – волновался Фелнигг. – Мы его знаем?
– Да какая разница, – досадливо отмахнулся Крой, оглядываясь на окно, за которым широко и шумно шел дождь. – Нам уже известно, что они скажут. Король требует большой победы, вдвое быстрее и вполцены.
– Нет, ну надо же! – запетушился Миттерик. – Черт бы побрал этих царедворцев: суют нос во все щели, даже к нам! Бьюсь об заклад, эти плуты из Закрытого совета обошлись нам уже в такое множество жизней, какое даже наш заклятый враг не…
Громко стукнуло дверное кольцо, и в комнату тяжелой поступью вошел грузноватый старик – лысый, с короткой седой бородой. На первый, беглый взгляд верховной властью от него не веяло: одежда намокла и запачкалась немногим меньше, чем у Горста; деревянная палка со стальным набалдашником напоминала скорее посох, чем регалию власти. Тем не менее даром что в комнату следом не вошел никто, кроме неприметного слуги, а численный перевес присутствующих здесь армейских чинов попросту подавлял, дыхание затаили именно последние – такую непререкаемую, владетельную уверенность и строгую властность источал старик. Вид мясника, по-хозяйски присматривающего себе борова на бойне.