Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

— Ты ее, Ань, уйми. Ты к ней привычная, а нормальные люди в депрессию впадают.
Я может тоже впадаю, да только кого это интересует? В аэропорту на парковке нас ждет его машина, так что через час я уже оказываюсь возле своего дома. Прощаемся. Он уезжает, и только тут я соображаю, что забыла спросить у него Федин телефон. Мой-то мобильник пропал вместе с сумочкой. А с ним — и все номера канули в лету…
Может мама даст мне немного денег, чтобы я могла купить себе какой-нибудь дешевый аппарат? Симку-то мне бесплатно новую выдадут, но ее ведь еще куда-то вставить надо…
Мама то плачет, то смеется, то принимается поить меня чаем по двадцатому разу. Потом вдруг спохватывается:
— Ты же устала, наверно, очень…
Да, правда, чувствую себя совершенно разбитой. Но прежде чем забраться в свою такую уютную, такую привычную, такую родную кровать, все-таки заставляю себя сходить в ванну.
Смыть с себя все — подвал, читинскую больницу и читинскую же парикмахерскую, самолет и мамины слезы.
* * *
Утром встаю по будильнику. Надо на работу, но как представлю себе, во что превратится мой первый рабочий день, так тошно становится. Работа института просто встанет! Каждый придет ко мне, чтобы задать одни и те же вопросы. Но что делать? Вариантов-то нет… Хорошо, хоть во втором моем институте студенты уже на каникулы разбежались. Теперь мне там до сентября по идее можно не появляться.
Беру у мамы в долг на телефон. В обеденный перерыв схожу куплю себе аппарат и получу новую симку. Но едва появляюсь в институте, как мне на рабочий номер звонит следователь.
Вежливо, но очень настойчиво он вызывает меня на допрос — мол, начальник ваш уже в курсе, согласие дал.
Приезжаю. Заново пересказываю все то, что уже имела честь сообщить господам полицейским в Чите. Как-то между делом узнаю, что мой сводный брат Гюнтер Унгерн покончил с собой. Прислушиваюсь к себе, пытаясь почувствовать в связи с этим хоть что-то, но нет — ничего. Странно, но из всей троицы моих похитителей в живых теперь остался только молчаливый Фонарь. Правду говорят — молчание золото… Хотя ведь есть еще Павел. Тот самый человек, которому я собиралась мстить даже с того света. Спрашиваю о нем. Мой визави кивает и принимается листать толстенное дело, что лежит перед ним.
Если оно такое уже сейчас, когда все только началось, каким же оно станет после окончания следствия?
Из подколотого файла следователь достает фотографию.
— Он?
Киваю. Хотя тут Павел много моложе, узнать его не трудно — то же улыбчивое и открытое лицо. На голове краповый берет.
— Павел Михайлович Коротченко. Бывший спецназовец. Вышел в отставку по состоянию здоровья. Хотя на самом деле турнули, просто решили это сделать по-тихому, не вынося сор из избы. Зато права ношения крапового берета лишили…
Вот как. То-то он так взбеленился, когда я его про такую перспективу спрашивать стала.
— Ну что ещё о нем? Ищем. В федеральный розыск объявлен.
На выходе из полицейского участка (или все-таки отделения?) вижу картину, к которой мне, по всей видимости, уже пора начать привыкать: все та же девица, на этот раз одетая в полицейскую форму, которая обтягивает ее совсем не по-уставному, обнимает моего Федю. За член она его, правда, не хватает, вокруг слишком людно, зато целует с увлечением. И не могу сказать, что он этим фактом сильно возмущен! Однако я уже так давно хотела его увидеть, что даже висящая у него на шее дама не может мне испортить момент встречи.
Подхожу и решительно дергаю его за рукав. Оборачивается. И тут же, в одно мгновение, разом делается густо-малиновым. Даже не предполагала, что взрослые мужики способны так краснеть.
— Ань, я…
Девица меряет меня ироничным, самоуверенным взглядом и, чмокнув Федьку на прощание в щеку, идет прочь. При этом походка ее такова, что какой-то мужичок, заглядевшись, спотыкается и чуть не падает.
— Ань…
Поворачиваюсь к этому коту блудливому (предупреждали ведь меня, что гуляет он исключительно сам по себе!), вынимаю из сумки носовой платок, решительно вытираю ему физиономию, перепачканную красной вампирской помадой «прицесски», а потом целую его сама. Всерьез, без шуток. А что такое? Если всем остальным можно, почему же мне одной нельзя?
По-моему у него шок. Стоит прямой и деревянный, как палка, на которую опирается. Отстраняюсь. Повторяю свой маневр с платком. Ну вот! Теперь готов к следующему использованию.
ПрЭлЭстно. Разворачиваюсь и ухожу.
— Ань!
Торопливо хромает следом.
— Ань, погоди. Постой, пожалуйста. Ань!
Но я только ускоряю шаги, а потом и вовсе запрыгиваю в троллейбус. Он остается стоять на тротуаре. Растерянный и одинокий. Ну и черт с ним! Из-за него вот теперь еду неизвестно куда. Даже на номер этого проклятого троллейбуса и то не взглянула!
В итоге телефон себе так и не покупаю. И пусть! Мама, если захочет, вполне может мне на работу позвонить. А никто другой зато меня тревожить не станет. То есть это я так думаю. На деле же все заканчивается тем, что на следующий же день на выходе с работы попадаю в теплые, но непримиримые объятия Ксении. Я и забыла, что она звонить не любит, зато приехать и подкараулить для нее — раз плюнуть.
— Ты куда пропала-то? По домашнему тебя мама к телефону звать отказывается (Вот это новость!), мобильный — вне зоны доступа, а на работе тебя просто не поймать. То вышла, то еще не вошла, блин. Садись давай!
Понимаю, что спорить с ней — себе дороже. Сажусь. Дорогой все-таки заезжаем за мобильным телефоном и симкой.
— Мама ведь будет волноваться, — ерничая говорит при этом Ксения.
Еще через час мы уже входим в дом Ванцетти. Здесь Серджо, Виктория Прокопьевна и Викуся, которая бодро осваивает просторы детского манежа. Еще через полчаса подтягивается Стрельцов с Машкой. А потом прибывает и Федор.
Посматривает на меня воровато. Зато по крайней мере физиономия не в помаде. Уже достижение!
Звонит мама. Телефон новый и на нем, слава богу, нет той дурацкой мелодии.
— Телефон купила?
— Наверно да, раз ты разговариваешь со мной.
Выпад игнорирует. Верный признак — очень сильно озабочена чем-то другим.
— Анна! Мне только что звонил из Германии адвокат. Сказал, что занимается наследственным делом твоего отца и твоего сводного брата. Просил тебя связаться с ним.
— Зачем?
— Ну как зачем? Наверно теперь ты единственная наследница. Короче говоря, запиши телефон и обязательно, после того как переговоришь с ним, набери мне.
Мама бодра и, судя по всему, полна самых блистательных надежд, а мне почему-то становится тошно. Не нужно мне это наследство, каким бы оно не было. Уж больно тяжелое оно и досталось так, что никому не пожелаешь… Так что адвокату этому звонить не собираюсь. Но он проявляется сам. Упускаю из виду, что мама наверняка продиктовала ему мой номер. И зачем я только купила себе новый мобильник?
Он представляется как герр Вебер и принимается обстоятельно докладывать мне, по какому поводу звонит. Все так, как и думала мама: жена моего отца, мать Γюнтера умерла уже давно. Теперь на тот свет по очереди отправились мой отец и мой сводный брат. Кроме меня наследников нет. Так что теперь, ну, конечно, после того, как я должным образом оформлю все документы, в моем распоряжении окажется квартира в Берлине, две машины и счет в банке.
— Не могу сказать, что очень весомый. За последнее время герр Унгерн, ваш брат, его довольно сильно опустошил, но все же…
Понимаю, что если откажусь, мама мне этого не простит никогда. Мы долгие годы жили бедно, как церковные мыши, так что все перечисленное адвокатом для нас — просто дар небес. Одно «но»: для того, чтобы оформить бумаги, придется ехать в Германию, а денег на это у нас просто нет… Значит нужно будет брать кредит… Эх!
Возвращаюсь в гостиную. Федор тут же отводит глаза. Зато Виктория Прокопьевна сияет мне навстречу улыбкой.
— Опять мама? Она нас тут всех буквально затерроризировала.