Тайна Змеиной пещеры (Повесть)

Идя за бричкой, люди вполголоса вспоминали, кому какое добро сделал в свое время мельник. Вспомнить было что. Всю свою жизнь он только и делал, что творил добрые дела, тогда как о нем люди плели небылицы.
Вспомнил и Антон, как дед сделал для его матери высокую табуретку, на которой было удобно стирать, ходил к ним в сад подкашивать разраставшуюся траву. Отцу за председательскими делами все некогда было смотреть за домашним хозяйством.
Однажды дед оставил в саду среди сплошного покоса два куста какой-то травы. Антон с братом спросили у деда про них. Дед перекрестился, оглянулся и, хоть и не было никого рядом, заговорил шепотом:
«Эта трава особая. Тронь ее — весь сад высохнет на корню».
Долго братья ходили вокруг тех кустиков. Примерялись и так, и эдак, а тронуть не смели. Жаль было сада — ну как высохнет?
Не давала покоя им та колдовская трава ни днем, ни ночью. Хотели подойти к ней, но в кустах тех раздавался глухой топот. Братья, обгоняя друг друга, убегали и останавливались, чтоб перевести дух, у самого порога хаты.
Все прояснилось, когда поспели вишни. Из той травы выпорхнуло два выводка куропаток. Братья нашли гнезда: обыкновенные ямки, устланные пухом. И трава вокруг них была обыкновенная — пырей вперемежку с, полынью. Все было обыкновенно и никакой тайны. Дед тоже был обыкновенным хитрецом, которому удалось обвести ребят вокруг пальца.
— А как же топот, который мы слышали? — допытывался у старшего брата Антон.
— Какой там топот, — смеялся старший брат. — Это у тебя сердце в груди топало так, что в ушах отдавалось. Чудак, это же от испуга кажется. А может, куропатки убегали.
И все же не зря о мельнике плели небылицы, не зря боялись его левадинские ребятишки. Где пройдет, что скажет — всему селу остается загадка. А что не разгадано, то — тайна. Одни ее судят, другие — рядят, и всяк на свой лад. Только дед, как ни в чем не бывало, знай сеет и сеет притчу за притчей, одну другой таинственней. Уж это точно, сам он пустил слух о том, что по ночам оборачивается сычом и сторожит ветряк от злого человека. Заберешься в ветряк — и станешь собственной тенью.
Дома Антона ждала новость. Приходила из конторы посыльная и сказала, что председатель вызывает в контору его, Яшку Курмыка, Сережку-цыгана и Ваську.
Мать, передав это Антону, спросила:
— Чего натворили?
Ответа она не дождалась. Антон не мог сказать ничего вразумительного, так как и сам не знал, зачем отец вызывает всю их четверку к себе. За хорошее вызывать не стал бы: некогда ему, а плохого они ничего не сделали. Сено копнили дружно, даже бригадир их похвалил. Придет черед, ребята на току станут зерно лопатить и еще, как обычно, будут помогать всюду, где понадобится их помощь колхозу. Потому, что осенью в школе они будут держать ответ перед учителями за все, что сделано летом.
Вскоре четверка друзей стояла у порога в председательском кабинете и переминалась с ноги на ногу. Председатель был занят и, казалось, не обращал на ребят никакого внимания. Начинало ломить ноги. Лучше без остановки бегать целый день, чем вот так стоять на одном месте, не зная, что тебя ждет.
Антон знал: если отец будет ругать их за что-нибудь, то ему достанется больше всех, да еще и с домашней добавкой. А там еще и мать… Не будет, одним словом, ничего хорошего.
Вот отец положил ручку, которой писал, поглядел в окно, встал. Ребята с облегчением вздохнули. Еще ничего не прояснилось, но если председатель встал, то, наверное, займется, наконец, ими, скажет, зачем вызывал и, если надо, отвесит каждому его долю.
— Зачем пришли? — обратился он к ребятам. — Чего молчите?
— Звали нас, — выступил вперед Яшка.
«Ему что, Яшке, — подумал Антон, — у него здесь отца нет, тот живет где-то в Киргизии. Чего ему бояться. А со мной никто не знает, что будет».
— Да, звал, — подтвердил председатель. — Приехал из района, а тут новостей мешок. Ветряк сгорел. Дед Кравец чуть живой. Всякое говорят, — председатель помолчал. — Вы что делали на ветряке? Отчего пожар случился?
Этих вопросов никто не ожидал. Ходили играть, а потом… Встречаются же такие неинтересные ситуации. И вопрос ясен, и обстоятельства ясны, а ответ в горле застрянет, и никак его оттуда не вытолкнешь. Все тебе понятно: ты ни в чем не виноват, а вот, поди, попробуй докажи, так оно было или не так, правду ты говоришь или, как все трусы, выкручиваешься.
— Ветряк не шутка. Кормилец. Работать работает, а есть не просит. А дед Кравец для колхоза, считай, сокровище. Вечный труженик. Такого мельника днем с огнем во всей округе не сыщешь.
Переглянулись ребята: «Ну, кто ответит?» Яшка почему-то отступил. Тогда и собрался с духом Антон:
— Папа, мы ничего не делали.
— Ты помолчи, с тобой разговор особый, — остановил Антона отец. — Ну, скажи ты, Пухов.
Васька зарделся до ушей. Не ждал он, что ему придется держать ответ. Он был и ростом пониже, чем другие, и бойкостью не отличался. На него никто и внимания не обращал в серьезных делах.
Пухов решил оправдать доверие председателя:
— Это я все натворил, дядя Грицько.
— Как это натворил? — переспросил его председатель.
Васька стушевался. «Неужто перестарался?» — подумал он и приготовился к худшему. Замолчал, но тотчас же решил все исправить.
— Поджигал не я, но вина моя, — скороговоркой выпалил Васька.
«Это отец приучил его брать вину на себя», — подумал Антон.
Председатель поинтересовался, кто же поджигал?
Тут уж не вытерпел Сережка:
— Чего он мелет? Гроза в ветряк ударила!
— Конечно, гроза, — с радостью согласился Васька. — Только мельник побежал меня спасать, и так вот с ним вышло.
Председатель неожиданно для всех улыбнулся. Глупыши, мол, сами на себя наговаривают.
— Тут одна бабонька слух пустила, что пожар — это ваша работа. Ну, да у нее языка. Иной раз намолоть может столько, что ветряк позавидует. На наше счастье мельнику лучше стало. Поживет еще дед и сам вам спасибо скажет. От меня тоже за то, что вытащили деда из огня, благодарность. Верно в общем и в частности действовали. Я даже не ожидал такого. Хорошо, что с этим у вас по-мужски получилось. Но позвал я вас не за тем. Самый трудный разговор впереди.
Председатель прошелся по кабинету, поглядел в посиневшее предвечернее окно. В поисках продолжения трудного разговора торопливо подошел к ребятам, остановился.
— Садитесь на скамейку, а я вот так постою.
Ребята уселись. Председатель нашел наконец нужные слова:
— Я обещал вам звуковое кино показать за то, что вы на сене поработаете. А вот теперь выходит, что ничего такого не будет.
У Антона приподнялись брови. Как же это? Он всем ребятам толковал, что кино будет. Собрал целую ораву. Ездили, копнили и вдруг — на тебе. Хорошенькое дельце!
Неожиданными были для Антона отцовские слова. Он даже заерзал, сидя на скамейке.
Отец заметил это:
— Бригадир не дождался меня и оставил вот тут на столе записочку. Чтоб мои глаза ее век не читали. Про бригадира не скажешь так, как про ту бабку, что языком мелет на зависть ветряку. Ему приходится верить. Вот он пишет, что «…до полуночи, пока луна светила, все работали хорошо. Потом цыганчук свалился с арбы, чтоб ему все хорошо обошлось. Я им сказал: отдыхайте до утра, а утром, как полагается, обратно же продолжить работу до горячего солнца. Согласились и остались ночевать под скирдой. Я уехал. Приезжаю чуть свет на покос… батюшки-святы — все копны разворочены, девчонки голосят, а четверых молодцов вовсе нету: твоего, Пухова, Курмыка и цыганенка. Кто копны разворотил, догадаться нетрудно.
Григорий Иванович, будь добр, не присылай больше таких помощников — обойдусь».
— Вот такое получается кино, — заключил председатель.
Антону хотелось крикнуть: «Не верь, папа!», но отец уже однажды остановил его, и поэтому он обратился к друзьям:
— Чего молчите?
— Ты чего за них прячешься? — голосом, не обещающим ничего хорошего, спросил отец.