Тайна Змеиной пещеры (Повесть)

— Да, Антон, чуть не забыла: отец твой приехал.
Ей-ей не брешу.
— Иди ты! — не поверил Антон.
— Ну честное-пречестное слово, приехал.
— Ладно, Афонька, — Яшка положил Рыжему руку на плечо. — Искупишь свою вину — тогда простим. А если не согласен, можешь заявить. Тебя же и посадят. А бате посоветуй пойти рассказать, какой привет он получал и от кого.
Афонька не сказал в ответ ни слова.
* * *
Свадьба меньше собирает людей, чем собралось их во дворе бывшего председателя. Да что там во дворе! Полно было и в хате. Не пир горой шел, не общее собрание колхозников, нет — наведался с фронта свой человек. Живой, с красным рубцом над правой бровью. В полинялой то ли от солнца, то ли от стирки солдатской форме. На воротнике гимнастерки — петлицы с красными треугольничками.
Григория Ивановича нужно было видеть каждому. Не поместившиеся в хате, заглядывали в раскрытые настежь окна. И кому какое дело до того, что ему дали на побывку всего-навсего два часа, что он хотел обнять детей и жену, спросить их и самому сказать о чем-то, самом главном. Где там! Женщины наперебой спрашивали солдата: «Нашего не видели?» «А нашего?» «А моего?» «А с нашим где расстались?» «А с нашим? Сразу? Жаль». Сережка спросил про своих.
— Отец и мать хорошо воюют, — ответил ему Григорий Иванович.
Стариков интересовали дела на фронте. Какие немцы из себя? Убиваемы ли? Закованы в железо или как? Отчего наши войска города сдают? Так пойдет, и до Левады докатится.
Жена солдата продиралась сквозь толпу к каждому, кто слушал, — ну как же не послушать счастливого человека! — рассказывала свой сон. Какие цветы ей приснились на окнах. Вот они, цветы в доме, люди пришли посмотреть на них. Занавески солдатка открыла. Как во сне решила сделать, так наяву и поступила. Пусть люди смотрят на ее цветы.
Антон влез в хату через окно. Вскарабкался по спинам с Яшкиной помощью и сразу же попал в отцовские объятия. Сильно прижался к его небритому лицу, подумал: «До чего же он родной, этот похожий на отца, солдат. Тяжело дышит». Отцовское дыхание Антон запомнил с тех пор, когда отец возил его на велосипеде в школу, в первый класс. Вот также он и тогда дышал. Только тогда от езды, а теперь, наверно, от волнения.
Два часа пролетели, как две минуты. Отец простился, слился с людским потоком, который и вынес его на крыльцо.
На общем колхозном дворе ездовые снаряжали обоз. Только теперь Антон обратил внимание, что многие из тех, что толпились вокруг отца, были с лопатами и котомками. Левадинцы собирались в дорогу: их позвали рыть противотанковые рвы.
Отец уезжал в район на пароконных дрожках. Антон с сестрами проводил его за село. Настроение у Антона было хорошее: «Если отец первый раз вернулся, так и во второй вернется». На прощанье он неожиданно даже для самого себя спросил:
— Пап, если меня возьмут окопы рыть, можно а? Мы с ребятами.
— Можно, — сказал отец.
Антон бежал домой вприпрыжку. Теперь он скажет матери, а сестры подтвердят, что отец разрешил ему. Не маленький же он. Отец это уже понял.
Окопники сели в арбы, но тронуться в дорогу не могли: у одной упряжки не было ездового. Люди уезжали на две недели, а лошадей надо было воротить обратно в Леваду: в поле непочатый край работы.
Петю Ваштрапова председатель назначил, главным над всем обозом. Кирпичный завод в колхозе не работал, всякое строительство прекратилось. Петя в армию не годился, за ним признали какую-то болезнь. С тех пор он и начал выполнять разные, как он говорил, ответственные поручения.
Антон сказал Ваштрапову о разрешении отца и попросился в ездовые.
— Не возьму, — наотрез отказался Ваштрапов. — Что мне с тобой в дороге делать? Плакать сообща?
— Не имеете права не взять, я доброволец, — настаивал на своем Антон.
Петя Ваштрапов хотел было уже отмахнуться, но на всякий случай все же спросил:
— Тебе сколько лет?
— Тринадцать! — выдал Антон свой последний и как оказалось ненадежный козырь.
— Если бы еще полстолько, тогда бы взял.
Чудо помогло Антону выкарабкаться из этого разговора победителем. В самую нужную минуту к нему подошли Яшка и Сережка.
— Дядя Петя, нам с Яшкой и Сережкой как раз будет в три раза больше. Нам на троих больше сорока лет.
Ваштрапов колебался недолго. Решил взять. Все-таки три таких парня за одного должны бы управиться. Два дня туда, день там для отдыха лошадям и два дня обратно.
— Эх, горе не беда — полезайте в арбу. «Антон чего-то сам по себе стоит, — рассудил Ваштрапов. — Яшка тем более шустрый малый, а цыганок при лошадях — сущая находка. Выходит, что экипаж на все сто».
Наспех собранный узелок мать положила в передок арбы. Наконец, тронулись.
На улице к ребятам в арбу забрался Петька Таганок. Он сказал им, что Рыжего теперь не боится и будет дружить только с ними. И если ребята хотят, он может поехать тоже рыть окопы. Таганок был очень доволен тем, что весь страх перед Афонькой из него вышел. Он даже внешне изменился.
Ребята посоветовали ему остаться дома и вместе с Васькой Пуховым наблюдать за тем, что будет делать Афонька. Таганок спрыгнул на ходу и помчался во двор к Пуховым.
Первый день ехали неплохо. Ночевали в степи в копнах житной соломы. Ребята слушали привычный храп лошадей, считали звезды и вслух мечтали о том, как наши соберутся с силой и так ударят, что немцы побегут без оглядки.
Потом пошли дожди. Плетеные из пеньки шлеи и веревочные постромки начали раскисать и рваться. Хлебнули лиха. Ехали промокшие, ночевали в холодных клубах. В Васильковке налетел немецкий самолет. Один самолет, а страху на всех такого нагнал, что и вспомнить муторно. Как он из пулеметов строчил на бреющем полете! Только чудом все живыми остались.
Вернулись обозники в Леваду на седьмой день.
А Левада тем часом бурлила и ждала их возвращения. Нужны были лошади и подводы, колхоз собирался в эвакуацию.
Антон удивился, застав отца дома. Он был в своей гражданской одежде. Выходит, что его не послали снова на фронт. Как такое могло случиться, он и сам не знал. «Вызвали, — говорит, — в кабинет и предложили демобилизоваться». Говорил, а глаза хитровато щурились.
Пока отцу поручили возглавить эвакуацию: угнать весь скот, сдать его какой-нибудь воинской части и непременно возвратиться домой. При любых условиях.
— А если Леваду захватят немцы? — опросил Антон. — Все равно вернуться?
— Ты задаешь мне слишком трудные вопросы, — сказал отец.
Тут пришел к нему нынешний председатель и попросил Антона пойти погулять. Антон прикрыл за собой дверь и тут же опустился на табуретку. Он не мог уйти, не выяснив самого главного — почему отец не на фронте? Разве эвакуировать скот — это настоящее дело для командира орудия? Как теперь Антону гордиться отцом? Немецкие самолеты шныряют над украинскими селами, стреляют в мирных людей, а его отец не на войне. Выгнать скот — пустяки. Это хоть кто сможет.
Приглушенный голос отца слышался из глубины комнаты. Отец сидел у окна. Гость, наверно, ходил по комнате. Все, что он говорил у самой двери, Антон слышал отчетливо, а когда голос удалялся, почти ничего нельзя было разобрать.
Хоть гость и не кричал, Антон все же понял, что он на кого-то очень сердит. Только на кого?
— Дочухались, досиделись пока германец половину Украины захватил. Что же дальше? Бросать хату, да тикать?
— Тикать некуда, — говорил отец. — Ты, Архип, человек беспартийный, пожилой. Сиди дома. Дело и здесь найдется.
— Ты тоже беспартийный, а сидеть здесь и дожидаться германцев не хочешь — уходишь в эвакуацию?
— Посылают. Еще вернусь. А ты тут поглядывай, на ус мотай, — на кого можно будет рассчитывать, если потребуется.
— Неужто еще не все прахом пошло? Ты еще на что-то надеешься?
— Пальцы слабы, пока в кулак не собраны. Будем все врозь — быть беде. А если соберемся — откуда и сила возьмется. — Наверно и отец, как показалось Антону, заходил по комнате. — А немца бояться нечего. Сильно прет да быстро остановится. Мы, скажу тебе, воевать с ним не хотели, вот и отступаем. Не собрались, не сжали кулак вовремя. А теперь от нас именно это требуется. У немца в тылу тоже война начинается.