Кожное лекарство (ЛП)

В жутком, мерцающем свете фонаря они посмотрели друг на друга, и лица их исказил ужас.
Оба быстро отвернулись к гробу спиной.
Хайден облизал губы, но во рту тоже пересохло.
Что-то происходило.
Он мог притвориться, что это не так, но вокруг повозки будто формировалась особая атмосфера, и оба мужчины её чувствовали.
Но они же мужчины, в конце концов! Взрослые люди, которые должны сделать порученную им работу!
Из гроба донёсся глухой удар, затем шорох.
— Сынок, — еле-еле выдавил из себя Гуд, — во имя всего святого, глянь, что там происходит… Что за херню я слышу?!
У Хайдена от ужаса сдавило грудь, и он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он перегнулся через сиденье, сжимая в одной руке ружьё, а в другой — фонарь.
Волоски на коже поднимались дыбом. Мороз пробирал до костей… Но далеко не из-за сырой апрельской ночи!
Он глянул на гроб; пламя фонаря отбрасывало на его крышку пляшущие тени.
Медные шляпки гвоздей были ещё на месте.
Все до единого — Господи Иисусе, порядка сотни! — вколочены в крышку гроба.
Только… Только Хайдену показалось, или прямо на его глазах пять или шесть гвоздей выскочили из дерева?!
Словно что-то выдавливало их изнутри гроба?!
Хайден почувствовал, как ему на плечи словно опустилась тяжёлая гранитная могильная плита.
Его будто парализовало. Конечности не слушались.
Воздух сгустился, и в нём витало то, из-за чего сердце практически останавливалось в груди.
Он смотрел, как ещё два гвоздя выскальзывают из крышки гроба с протяжным скрипом. И с громким стуком падают на дно повозки.
— Какого хрена?! — сухим, надтреснутым голосом прохрипел Гуд.
На небе вновь появилась луна, освещая мертвенно-бледное лицо мужчины.
— Посмотри на меня, сынок! Что это было?
— Гвозди… — попытался ответить Хайден, но в лёгких не осталось воздуха.
Туда словно насыпали мелкого песка.
— Гвозди… Они выпадают из крышки…
— Тебе снова всякая хрень мерещится! — рявкнул Гуд. — Или тело просто раздулось после смерти и теперь приподнимает крышку… Случается такое…
Но Хайден лишь затряс головой.
Подобные вещи не происходят в холодное время года.
А затем оба услышали, как…
Как по внутренней поверхности деревянной крышки гроба скребут ногти.
В глазах обоих мужчин застыло выражение животного ужаса.
Огромного, безысходного кошмара, который плескался в темноте ночи, окружал их, заключал в свои ледяные объятия и оборачивал плотным саваном.
Темноту заполнили шёпоты.
А затем…
Бам! Бам! Бам!
Колотящие о дерево кулаки.
Гуд резко втянул в себя воздух.
— Скорей! Скорей! — крикнул он лошадям, взмахивая хлыстом. -
Торопитесь, сукины вы дети! Скорее!
А Хайден не сводил взгляда с гроба. Интересно, будет ли дробовик хоть чем-то полезен против того, что пытается выбраться изнутри?
Что бы ни происходило сейчас, добром это не закончится…
Это неестественно.
Тайны, секреты, мистика, алхимия и спиритизм — всё смешалось в голове мальчишки.
В той беспроглядной, вонючей темноте что-то дышало и мыслило. Нечто гораздо более мерзкое, чем Хайден мог себе даже вообразить.
Повозка летела вперёд меж холмов по скрипучему деревянному мосту, перекинувшемуся через несущийся ледяной поток.
— Осталось всего пару миль! — крикнул Гуд.
Повозка гремела по дороге, ведущей к пункту назначения, а лошади неслись так, словно за ними гнался сам дьявол.
А может, так оно и было…
Гуд с опаской косился то на Хайдена, то на гроб.
— Держись! Только продержись! Я… Я уже вижу впереди огни!
Хайден поверил ему на слово.
Он боялся повернуться к гробу спиной и взглянуть на дорогу самому.
Он не мог отвести взгляд. Он даже моргнуть боялся, хотя морозный ветер бил его по лицу и выедал глаза.
Только Хайден этого даже не ощущал. Не ощущал онемевших пальцев, сжимающих борт повозки. Не ощущал ледяного могильного холода, пробиравшего его до костей.
Всё, что сейчас его волновало, — это гроб.
Вся вселенная сузилась в данный момент до одного единственного деревянного ящика.
Гроб был тёмной звездой, а он, Хайден, пылинкой, попавшей на гибельную орбиту.
И юноша мог лишь смотреть, как гвозди, один за другим, вываливаются на пол повозки.
И слушать глухие, скребущие и шуршащие удары изнутри.
Внезапно что-то в голове Хайдена щёлкнуло.
Его накрыл дикий, животный ужас, и парень заорал:
— Я убираюсь отсюда! Я спрыгну на ходу! Это безумие…
Но Гуду удалось усадить его обратно.
— Закрой рот, сынок, закрой, мать твою, рот!
«Закрой рот». Единственная мысль, что крутилась сейчас в голове старика…
От одной мысли о том, что он может остаться наедине с этим гробом и его содержимым…
Гуд понимал, что в одиночку не справится. Не сможет.
Уиспер-лейк уже рядом. На другой стороне, где виднелись вышки, грузовые стрелы и десятки покосившихся хибар рядом с горными шахтами.
За его спиной что-то громко щёлкнуло, треснуло, и Гуд, даже не оборачиваясь, понял, что одна из медных пластин оторвалась от крышки гроба… А значит, скоро за ней последует следующая и следующая… А потом…
Рядом шумно, тяжело дышал Хайден.
Его трясло так сильно, что он не мог удержать ружьё. Оно бесполезно валялось у его ног.
Они въехали в город, и то, что находилось в гробу, казалось, почувствовало это, улеглось на место и затихло, затаившись.
Гуд и Хайден дружно вздохнули, но не расслабились до тех пор, пока не нашли гробовщика и не избавились от этой проклятой вещи.
— 3-
Они нашли Хайрама Каллистера.
Полного, даже жирного Хайрама Каллистера, гробовщика и мебельщика.
Он готовил тела для погребения и создавал гробы, в которых их отправляли в последний путь.
Дешёвые гробы из сосны или дорогие, импортные, из красного дерева, которые доставляли по железной дороге для богатых шахтёров и железнодорожников.
В отличие от своего младшего брата Калеба — совладельца «Похоронного бюро братьев Каллистеров», который работал при свете дня, — Хайрам предпочитал искусственное освещение от лампы.
А когда Хайрам не занимался обработкой дерева, он запирался в своих комнатах на втором этаже и рассматривал коллекцию порнографических снимков.
Большую их часть ему доставлял друг из Нового Орлеана. Там такие вещички были легко доступны для узкого круга ценителей… Но не за малую сумму.
Хайраму никогда не удавалось поладить с женщинами.
Да и с людьми вообще.
По крайней мере, с живыми.
В детстве он был пухлым, домашним ребёнком, и затем превратился в грузного, неприглядного мужчину с несколькими подбородками, свисающими к груди, как куча розовых поросят, тянущихся к корыту.
Ему нравились печенья и сладости.
Из-за патологии потовых желез он постоянно обильно потел.
Его руки всегда были ледяными, и при разговоре с людьми он начинал заикаться.
Дети часто тыкали в него пальцами на улице.
Нередко он по ночам ел ириски, шоколадки и взбитые сливки. Посреди морга, рядом с укрытыми простынями телами, вытирая мокрый лоб и нос носовым платком.
Ведь именно морг был его миром — миром гробов и химикатов, трупов и серебристых сверкающих инструментов.
Мир тусклый и закрытый для посторонних, пропахший йодом, спиртом и другими менее приятными вещами.
Но это был мир Хайрама. Такой, каким он его желал.
А Калеб пусть забирает себе день.
Ведь он и сам был похож на солнце — красивый, очаровательный, уверенный в себе.
Днями он утешал вдов, а вечера проводил в игорных домах и борделях, развлекая собеседников похабными историями о мёртвых.
Люди называли Калеба «любимым другом», а Хайрама — «упырём и ассоциалом», распуская о нём нелицеприятные сплетни.