Москва, Американская ССР (СИ)

Пять пуль разом поразили чудовище, и оно выронило дубину. Но только автоматная очередь по ногам заставила его упасть на колени. Ближе всех к нему оказался Говард. Его винтовку заклинило, а в следующий миг она оказалось бесполезной. Могучие объятия охватили техасца, и лишь его медвежья сила не дала человеко-зверю сокрушить ребра врага. Страшная пасть, способная перекусить шею человека, потянулась к горлу. Правая рука с ружьем была прижата к телу. Но боксер нанес врагу левой сокрушительный удар в челюсть. Томагавк Красного Быка, просвистев, врезался в основание шеи, и волосатые лапы бессильно упали. Человечек подбежал сзади и мечом с двух ударов снес обезьяноподобную голову. Извергая кровь, обезглавленный великан рухнул наземь. Все это время Хэм азартно щелкал фотоаппаратом.
Узкоглазый меченосец аккуратно вытер клинок, поправил очки, поклонился своему противнику, а затем — спасителям.
— Капитан Юкио Маэда. В мирное время — доктор философии и доцент Токийского университета. Безмерно благодарен вам за помощь. Саскватч напал первым, но он уже был ранен. Похоже, какие-то мерзавцы охотились на него или убили его самку и детенышей. Теперь мы с вами разделим грандиозное открытие!
Он внимательно осмотрел зубы чудовища.
— Удивительно! Не мегантроп, не гигантопитек, а какой-то огромный неандерталец вроде родезийского человека. Да, он ведь на четвереньках не бегал, лишь сутулился. У нас в Японии таких называют горными людьми, но они, скорее всего, уже вымерли. Подумать только, не зубы, не скелет даже, а целый труп! Сам Мондзю, будда мудрости, послал его японской науке, а Хатиман, бог войны, привел на помощь вас.
Только теперь японец присмотрелся к своим спасителям.
— Рад приветствовать вас, товарищи, хотя мое командование и не ладит с вами. Вы, товарищ генерал, наверное, сам Красный Бык? А вы главный американский коммунист? А вы знаменитый Хемингуэй? Ну а выдержать объятия саскватча и при этом боксировать может только Роберт Говард. Я очень люблю ваши книги, хотя читать вас, Хэм, у нас считают признаком излишнего миролюбия, а увлекаться Говардом — несерьезностью и даже варварством. Но я уверен: если воин пишет стихи, то он образован, как истинный самурай.
— А про негра Бена Карутерса с фермером Рено в Японии что-нибудь слышали? — улыбнулся чернокожий.
— Знаю и о вас и очень рад познакомиться. Хочу предупредить: всех вас приказано при встрече задержать и доставить нашему командованию. Но не могу же я сражаться с вами шестерыми! Хотя свою родовую катану никому не отдам.
Японец ловко отсек саскватчу кисти рук и протянул одну Хэму.
— Сейчас главное — сберечь останки для науки. Если бы не эта война… Вы тут самый образованный человек. Надеюсь, у вас найдется соль, чтобы сохранить руку? Другую руку и голову я возьму с собой, а тело заберут мои солдаты. Я не могу, не нарушая военной тайны, сказать вам о численности и расположении моего отряда. Посоветую лишь: не идите на юг. Напоритесь на наших, мормонов или макартуровцев… Я надеюсь: скоро настанет эпоха великого мира. Мира между мировыми империями. И тогда мы встретимся в Токио — или Москве!
Вежливо откланявшись, Маэда исчез в зарослях.
* * *
Уже под вечер путники заметили над деревьями дым костра. Хэм с Говардом отправились на разведку. На поляне расположились два десятка солдат в камуфляже с затейливыми трезубцами на кепи. Их язык напоминал русский. Выслушав разведчиков, Красный Бык решительно произнес:
— Это бандеровцы. Они истребляли наших братьев черноногих и кроу. Самый жестокий индеец не сделает над воином у столба пыток того, что эти койоты творили над женщинами и детьми. Они все должны умереть. Как только стемнеет, нападем. Действуйте ножами. Когда схватятся за оружие, стреляйте и не жалейте патронов.
Никто не возразил вождю, что не стоит рисковать схваткой с более сильным отрядом, когда на хвосте рейнджеры Маккарти и японцы. Все понимали: перед ними индеец, мстящий за смерть братьев. Хотя сиу издавна враждовали со своими северными соседями.
Ночь опустилась на землю. Затаившись в лесу, бойцы ждали, пока бандеровцы после песен и выпивки заснут вокруг костра. Бесшумно, словно пума, Красный Бык первым прыгнул вперед с ножом и томагавком в руках и свалил часового. Половина отряда погибла во сне под ножами, прежде чем командир, по-волчьи чуткий, вскочил и поднял тревогу. Вождь бросился навстречу ему, томагавком выбил пистолет из руки и всадил нож в горло. Тем временем Говард палил из двух револьверов по проснувшимся бандеровцам, а Бен поливал их свинцом из автомата. Через несколько минут все было кончено. Красный Бык окинул взглядом командира. Крепкие белые зубы скалились из-под густых седеющих усов. Мазепинка была отделана волчьим мехом, а на ремне красовались бляхи в виде волчьей головы.
— Гринь Вовкулаб, Зеленый Оборотень. Это он собственноручно вспарывал животы беременным и вместо плода зашивал волчонка.
— Такого даже эсэсовцы не делают. Это не человек, — безжалостно произнес техасец.
Индеец одним движением ножа снял скальп и принялся деловито натягивать его на согнутую кольцом ветку — чтобы тот не скукожился. Тем временем бойцы беспощадно добивали раненых. Вдруг один из лежавших приподнялся и сказал:
— Не убивайте, прошу вас! Я корреспондент, только корреспондент!
Невзрачный, неприметный человечек осторожно встал на колени и дрожащими руками вытащил из нагрудного кармана удостоверение. Он даже не был ранен — просто отполз в кусты, но они оказались слишком густыми, чтобы скрыться. Фостер заглянул в документ.
— Мусий Слымак, «Свободная Колыма», орган Сибирской Освободительной Армии. Так ты дважды предатель! Сначала вы разоряли Сибирь, потом ушли с американцами на Аляску, были посланы в Канаду усмирять индейцев и там переметнулись к Бандере.
— Сволочь шаламовская! Где теперь твой шеф — на службе у Геббельса? — презрительно скривился Хэм.
— Я не убивал, никого не убивал! В СОА всякое бывало, а бандеровцы еще страшнее зэков. Но я ни одного человека не убил, не бил даже, Христом-богом клянусь!
Заметив, что убивать его самого, похоже, не собираются, человечек осторожно улыбнулся.
— Варлам Тихонович — умнейший человек, потому и выжил. Я ему, конечно, не чета… Да я в этом Союзе только и делал, что выживал! — всхлипнул он. — Я же крестьянин, простой хлебороб с Украины, из Запорожской области. Род наш, правда, не казачий. Но Слымаки были в селе лучшими хозяевами. Больше десяти работников кормили и хлеба занять никому не отказывали. А лодыри неблагодарные у нас все забрали, на глухой хутор отселили. Сами потом в своем колхозе голодали. А мы выжили и тихо в город перебрались. Еще и целую тонну зерна зарытой оставили. В колхозе наворовали. Чтобы знали голодранцы, как чужим добром разживаться.
Слымак, казалось, не замечал, как темнеют лица делегатов. Наконец Бен не выдержал:
— Да вы же несколько семей голодом уморили! Хоть бы продали то зерно.
— Как вы вообще до голода дошли? Вам же дали трактора, — полюбопытствовал Рено.
— Дали… Один трактор на все село. Да полсотни лошадей.
— А волы? Черноземы конями лучше не пахать.
— Порезали их перед тем, как в колхоз идти. А что? Не свое — так и беречь нечего. Все равно в колхозе все дадут. Так они, дураки, думали.
— Или ты, парень, врешь, или вы, русские — идиоты, каких свет не видел! — хлопнул себя по ляжке фермер.
— Я на таких добрых хозяев, как ты, работал в молодости. Потому и ушел в армию, что понял: все силы на ваших полях оставлю и умру нищим, — сказал индеец.
— И как же ты дальше выживал? — спросил Хэм, еле удержавшись, чтобы не добавить ругательство.
— Устроился в городе на завод, потом на рабфак. У самого Луначарского рекомендацию выманил. В пединститут поступил. Один комсомолец поднял шум, что я-де классовое происхождение скрыл. А я на него самого донес: троцкист, мол, и девчонка у него из Галиции. Его посадили, а я еще год проучился. Потом, когда Ежова сняли, все равно попался. Загнали на Колыму. Ох, и холодно там! Плевок на лету замерзает, только тогда на работу не ведут. На Аляске и то теплее, а здесь так вообще курорт. И работа тяжелая, а кормили одним хлебом да рыбой. А я вот выжил. На работе жилы не рвал, на большую пайку не зарился. Убегать не стал, а то бы меня уголовники по дороге схарчили. И — всем угождал: паханам, вертухаям. Жаль, в пидоры не попал: ни рожей не вышел, ни задницей. Они — люди последние, зато всегда сытые. А вот в стукачи не пошел, хоть и звали. Не то бы кончили меня зимой сорок первого, когда восстание началось. А так оказался на хорошем счету и у Варлама Тихоновича, и у командующего нашего, махновца Рябоконя. Пригодилось образование: и под пулями бегать не надо. Ранения ни одного.