Материнский инстинкт (СИ)

Вхожу в здание.
Огромный холл абсолютно пуст. Слышны лишь мои шаги, которые из-за прекрасной акустики, кажется, отражаются от стен и оглушают. Стараюсь не смотреть по сторонам и идти как можно тише. На стенах все те же барельефы, фрески и прочие предметы искусства, сплошь изображающие радость материнства. Такое чувство, что я попала в средневековый роддом с пропагандистскими «плакатами» на стенах, чтобы будущим мамашам было приятнее отгуливать последние дни беременности. В другой ситуации, при условии ребенка желанного я бы и сама с удовольствием поглазела на стены, радуясь новому статусу — Мать, но сейчас просто тошнит от всего этого «сахара». Кажется, что это не огромный каменный холодный дом, а какой-то карамельный дворец, пряничный домик, настолько елейно и сладко все, что вижу вокруг.
Впереди огромная винтовая лестница, которая ведет на второй этаж. Здесь не на что смотреть и поднимаюсь все выше. Второй этаж как под копирку списан с первого. Мне становится все хуже — понимаю, что на всех этажах ждет одно и то же. Везде пустые холодные комнаты, на стенах которых пропаганда счастливого ожидания ребенка и воспитания оного в гармонии с окружающим миром. Знаю, что никогда и ни при каких условиях не смогу испытать того же по отношению к своему отпрыску, который словно ядом отравляет все мое сознание, доводя практически до безумства. 1
А тем временем поднимаюсь на последний этаж и не могу поверить своему счастью — в этой комнате больше нет картинок на стенах, но спинным мозгом чувствую, что на этот раз я не одна. Сквозь огромное окно (кстати, единственное в этом здании) льется какой-то болезненный сумеречный свет. По всей видимости, сумерки — единственное время суток, доступное в этой реальности. Возле окна стоит кресло. Мне плохо видно, кто в нем сидит, но вижу только взъерошенный затылок, который кажется смутно знакомым. В несколько прыжков, словно заправский каскадер, преодолеваю расстояние от лестницы до окна и поворачиваю кресло. Мне жизненно важно узнать, чей затылок я увидела. Чувствую, что ничего хорошего эта встреча мне не принесет, но остановиться не могу.
С гадливой усмешкой на меня смотрит этот урод-насильник. Несколько минут не могу прийти в себя и при этом не вижу ничего — черная пелена застилает глаза и мутится рассудок. Тем временем слышу голос, который гулким эхом разносится под потолком:
— Ну что, принцесса, рада меня видеть?
— Нет, нет... это не можешь быть ты. Я не могу снова оказаться с тобой наедине, не вынесу больше этого!
— Не волнуйся, милая. На этот раз я не причиню тебе вреда.
— Неужели? — начинаю приходить постепенно в себя. Во всяком случае, теперь вижу его мерзкую физиономию гораздо отчетливее, но удовольствие увиденное никакого не несет. Одно отвращение и липкий страх.
— Можешь даже не сомневаться, куколка, - смеется мой отвратительный собеседник.
— Да перестань же ты называть меня этими отвратительными словами! Какая я тебе «куколка», «принцесса», «милая»? Ты издеваешься? Это же невыносимо! — Хочется, как минимум зарыдать, а как максимум выброситься в окно. Мне все надоело! Я устала.
Тем временем урод продолжает смеяться, обнажая ряд местами подгнивших кривых зубов. Снова ощущаю его зловонное дыхание. К горлу подкатывает тошнота.
— Ну ладно, уговорила. А теперь по существу.
— Я вся внимание. 
— Ну, это похвально. В тот вечер ты вела себя хорошо и тебе полагается приз! Приз в студию!!! – орет он и хлопает в ладоши.
— Ты в своем уме? Решил в викторину со мной сыграть? Я не настроена сейчас получать подарки. Тем более что один подарочек у меня уже есть.
— Ха, а ты намного умнее, чем мне казалось. Обычно женщины такие глупые. А ты ничего так — была бы моя воля, я бы повторил с тобой все снова и прямо сейчас, — уродец подмигивает и кривит рот в жуткой плотоядной ухмылке. На нем грязная, заношенная практически до дыр одежда.
Из раздумий выводит его мерзкий голос:
— Но дело в том, что у меня совсем мало времени, а нужно тебе еще кое-что показать. Без этого наше свидание было бы бессмысленным. Подарок у меня для тебя шикарный. Я уверен, что тебе понравится.
— Валяй! — на меня накатила вдруг такая апатия, что намерься он меня изнасиловать снова — я бы не возражала. А наоборот, скорее всего, даже уснула. Со скуки. Мне так все надоело.
— Смотри внимательно.
Смотрю на него, но первые несколько секунд совсем ничего не происходит. Но вдруг в его руке появляется, будто из воздуха, белый сверток, который он со всей мочи швыряет на пол. Слежу за полетом странного предмета и все жду, когда же раздастся звук удара. Однако звук совсем глухой, как если бы об пол кинули кусок вареной колбасы.
— Подойди и разверни мой презент. Тебе это понравится — я уверен! — Гадливая усмешка не сходит с его лица. Узкие глазки на довольно широком лице смотрятся, по меньшей мере, не пропорционально. Мне не хочется смотреть больше на него, и медленно подхожу к свертку. Разворачивать его страшно — кажется, что именно в нем кроются все мои проблемы. Но делать нечего — разворачиваю.
На полу лежит ребенок. Вот он — подарок. Я знала, что так будет. Мне никогда от него не избавиться и он всегда будет со мной, как напоминание. На ребенке (кажется, это мальчик совсем еще грудного возраста) нет живого места. Кровь, ссадины, синяки. Глаз затек, нос разбит. Он очень похож на меня в тот вечер, когда я впервые посмотрела на себя в зеркало после насилия. Те же ссадины, побои. Ноги и руки младенца связаны, а рот заклеен скотчем.
— Нравится подарочек?
— Ты урод! — Я в бешенстве смотрю то на ребенка, то на его папашу. — У тебя совсем нет мозгов!
Я задыхаюсь от ярости.
— Ты не мог, не имел права появляться! Пользуешься тем, что я не смогу тебе отомстить?
— Ага. Безнаказанность всегда доставляет удовольствие.
— Ты просто ненормальный псих, который подсунул мне этого ребенка! Я не хочу его, убери его!
— Еще чего. У меня и без орущего крысеныша слишком много дел. Не хватало еще подгузники кому-то менять. Так что забирай это бесценное сокровище себе и делай с ним, что хочешь. Можешь съесть даже.
— Пошел вон! Какой же ты мерзкий, отвратительный, больной псих! И ребенок твой не лучше! Я вас обоих ненавижу – будьте вы прокляты!
Шум проезжающего под окном трамвая разбудил меня. Я вся мокрая от слез и пота. Мне никогда еще не снились такие сны и, честно говоря, лучше бы и дальше не снились. 
Но теперь я знала одно — чтобы я не делала, проблема никуда не денется.
  
Глава 9
 
Время летело быстро, и вот не успела оглянуться, а май уже на пороге. Зацвели деревья, зазеленели кусты, и после работы все чаще ходила в парк и просто сидела на лавочке под цветущей сиренью и упорно делала вид, что в жизни моей все хорошо. Ребенок внутри рос, наверное, даже развивался, но я не желала о нем даже думать. Ощущала себя стеклянным сосудом, в котором плескалась чья-то жизнь. Но разве банке не все равно, что в нее положено — варенье или соленые огурцы?
Второй моей проблемой была любовь к Роме. Она стала своего рода допингом, необходимым глотком воздуха, без которого я не могла жить. Думала ли, что смогу так полюбить? Да, надеялась на это, всегда ожидая именно такой любви. Но зачем она мне сейчас? Так не вовремя. Это стало моей болью — я не могла рассказать ему о своих проблемах, не могла рассказать, что мучает меня, что не дает спокойно жить. Он постоянно пытался вывести на откровенность, узнать, что гложет, не дает покоя, но как я могла признаться? Он бы сразу бросил меня, а как мне жить, когда его рядом не станет?
Иногда обманывала саму себя, говоря, что та ночь пять месяцев назад мне только приснилась. Как будто не шевелился внутри ребенок, угрожая с каждым днем все сильнее моему счастью и моему будущему. Только он — корень всех бед. Я нашла врага, с которым, хоть и не могла бороться, но могла вымещать на нем всю свою боль и обиду.
Каждую минуту сожалела, что не сделала тогда аборт. Что послушала врача. Что испугалась. Ведь, в сущности, какая разница, будут ли у меня в этой жизни еще дети? Истеку ли я кровью или выживу?