Материнский инстинкт (СИ)

— Я, по-моему, просил так меня не называть, — его напускная строгость заставила улыбнуться. Только Рома мог в один миг развеселить меня, заставив забыть обо всех печалях и тревогах, словно не было их в моей жизни. Жаль, это быстро проходило. — Неужели так сложно запомнить? Что же ты вредная такая у меня, а?
«У меня»... эти слова согрели душу, подарив тепло и ощущение уюта, которого мне так не хватало. Наверное, со времени гибели родителей и брата.
— Будешь, значит, ландышем, — засмеялась, представив выражение его лица в этот момент, — или лютиком, раз ромашкой быть не нравится. Но по мне так очень красивый цветок.
— Я говорил тебе, что с тобой чертовски сложно? — хмыкнул Рома, но голос его потеплел.
— Конечно, говорил, — снова засмеялась, словно не творился в моей жизни полный хаос. — Примерно тысячу раз. Но ничего другого я тебе всё равно предложить не смогу, поэтому придётся терпеть меня такую, непростую. Согласен?
— Ну, а что ещё остается? Я же люблю тебя, — его бархатистый тембр будоражил кровь, волновал. Только Рома так действовал на меня. Никогда и никто раньше не дарил мне таких эмоций, не был так предан и терпелив.
И за это я мучила его?
И разве могла по-другому?
Могла. Но не хотела.
— Вот и договорились! Ты приехал?
Я ждала его возвращения каждую минуту и боялась его до зубовного скрежета. Не знала, чем всё обернётся и как буду вылезать из того болота, в котором застряла, кажется, до скончания мира. Но я любила Рому, и радость от встречи с ним перевешивала в моём сознании всё остальное.
Снова, словно бешеный страус предпочла спрятать голову в песок, словно это могло хоть от чего-то спасти. Пока что мне везло, но как долго ещё это могло продолжаться, не знал, наверное, никто.
— Да, и уже очень скоро буду у тебя. Ты рада? — мне показалось, в его голосе кроется какая-то тревога, будто он в чём-то подозревает меня, но не может сам понять, в чём именно. Наверное, ощущал, как много скрываю от него, просто сам до конца не мог разобраться в своих ощущениях. Рома прав, но изменить что-то я пока что не в силах. Врать ему тяжело и больно, но я настолько запуталась, изолгалась, что из этого не выпутаться. Остается только надеяться на чудо, что поможет мне.
— Что за глупые вопросы? — спросив, снова засмеялась, моля всех богов, чтобы он не почувствовал моего напряжения, что сковывало изнутри стальными цепями. — Когда тебя ждать?
— Раз рада, значит, примерно через час жди в гости.
— Договорились, — выдохнула с облегчением и повесила трубку.
Разговор в любом случае нужно было заканчивать, потому что почувствовала, как завозился под боком ребенок, снова проголодавшись. Этот вечно голодный комок плоти — моя главная проблема, проклятие и беда одновременно. Нужно было от него избавляться, но я на протяжении всей беременности так и не нашла способ, а тот выход, который предложила мне хитрая гадалка оказался пустышкой, радужным мыльным пузырем.
Значит, нужно было его спрятать в стенах этой квартиры, раз отдать, пока не решилась. Накануне вечером в ближайшем магазине купила упаковку подгузников для новорожденных и пачку влажных салфеток, поэтому менять ему пеленки нужды не было. Жаль, что нельзя было оставить его без еды, чтобы он совсем не мешал мне жить. Как бы я не приноровилась кормить его, будто бы даже смирившись с этой участью, меня всё равно раздражал этот процесс. Но Рома ни в коем случае не должен был его увидеть. Или даже услышать.
Выход нашла неожиданно. Пусть это и казалось диким, но иной вариант в моём воспалённом мозгу родиться просто не мог. Наверное, я окончательно сошла с ума, раз в голову лезли настолько дикие идеи.
Когда это началось? Когда волна безумия захлестнула меня окончательно, лишая воли, превращая в дикое затравленное животное? В ночь изнасилования, когда курила на кухне, напиваясь до беспамятства? Или когда врач отказался делать аборт? А может, я так изначально и была, да только события того дня поставили на моём здравомыслии жирный нестираемый крест?
Но тогда у меня не было времени думать о душевном здоровье, когда на счету каждая минута.
Наспех покормив, дождалась, пока уснул. После дрожащими руками распечатала лейкопластырь и залепила ребенку рот. Жалела ли его в тот момент?
Нет.
Ребенок, казалось, даже не почувствовал новой угрозы, что исходила от меня. Наверное, он до такой степени привык к моим издевательствам, что удивить его чем-то было сложно. Да и что может понимать новорожденный? Главное, чтобы было тепло, сухо и сытно. Так, во всяком случае, мне казалось, в этом убеждала себя ежесекундно, оправдывая своё зверство.
Оставалось придумать, куда его положить, чтобы Рома случайно не наткнулся на него. Вышла на балкон и нашла там коробку, настолько огромную и вместительную, что в нее мог поместиться не только ребенок, но и кто-то значительно крупнее, имей он на то желание. Вернулась в комнату и закутала мирно спящего младенца в огромное банное полотенце — приличную одежду я так ему и не купила. Не видела смысла тратиться, была уверена, что долго он всё равно не проживет. Вынесла на балкон малыша и положила того в коробку.
Он даже не проснулся — до того крепко спал. Ну а мне ничего другого и не требовалось. Главное, чтобы как можно дольше спал и не привлекал своими криками ненужного внимания. Не хотела о нём заботиться, не хотела даже думать, насколько дико и глупо поступаю. Главным было спрятать его надёжнее, а там хоть трава не расти. Постояла несколько минут, глядя на младенца, тихо вздохнула и пошла выбирать одежду, в которой встречу Рому. Мне хотелось думать только о том, как увижу его, как смогу прикоснуться, обнять.
Рома приехал даже несколько раньше, чем обещал. Стоило мне только взглянуть на него, как моё сердце заныло — так красив он был в тот момент. Такой высокий, сильный, надежный, с бесконечно голубыми глазами, в которых хотелось утонуть. Я любила его, любила, несмотря ни на что. Хотелось кинуться ему на шею, зарыдать, во всём признаться.
Мне хотелось, чтобы хоть кто-то пожалел меня, но разве это возможно? Разве достоин жалости человек, совершивший за короткое время столько страшных ошибок? Как объяснить кому-то то, что на моём балконе спит в пластиковой коробке ребенок с заклеенным ртом, ребенок, которого я родила, и смерти которого жду каждую секунду? Кто в состоянии понять, что сподвигло меня на такой шаг, что стало причиной моего сумасшествия?
— Ты выглядишь просто... — Рома стоял с расширенными от удивления глазами. Счастливая улыбка озарила его и без того слишком красивое лицо. Он был настолько красив, что практически больно смотреть. Светлые волосы, выгоревшие на солнце, золотистый загар — всё в нём было прекрасно. Но самое прекрасное в нем то, что вся эта красота, весь он до остатка принадлежал только мне. И больше всего на свете я боялась его потерять.
— Феноменально, потрясающе, великолепно, умопомрачительно, шикарно? Ты это хотел сказать? — спросила, затаив дыхание.
Я боялась смотреть ему в глаза, боялась, что он прочитает в моем взгляде всю ту правду, что так тщательно старалась от него скрыть. И что после этого наступит? Конец и полный крах. И если благодаря тому, что Рома был в моей жизни, любил меня, была еще жива, то после его ухода рухну окончательно в пропасть, из которой нет пути назад.
Хотя разве уже не сидела на дне самой глубокой в мире ямы по горло в собственном дерьме?
— Поверь мне, этих слов совершенно недостаточно! — одним рывком он взял меня на руки, закружил, одновременно покрывая лицо и шею поцелуями — невесомыми, легкими, словно прикосновения крыла райской птицы. От его обжигающего дыхания мороз по коже и кружилась голова. Сотни бабочек начали свой полет в животе — я впервые почувствовала себя женщиной: живой и нормальной. Впервые после той роковой ночи я готова рискнуть, попробовать отдать Роме не только свою душу, но и тело — измученное и истерзанное, но всё еще живое.
Я не знаю, как долго мы целовались и даже не догадываюсь, как нам удалось воздержаться, но мой организм пока что не готов отменять запреты — после родов прошло еще слишком мало времени.