Агент, бывший в употреблении

— Ну заходи же. Специального приглашения, что ли, ждешь?
— Зачем вы убили парня? — спрашиваю.
— Не убили, а всего лишь усыпили. Ну, поднимайся уже!
Лестница, крутая и узкая, не подходит для разговоров. Только когда мы оказываемся на втором этаже, ТТ спрашивает:
— Этот мерзавец, он твой телохранитель или он следит за тобой?
— Он мой водитель.
— Тогда зачем вчера вечером он прятался за углом?
— Самодеятельность. Ты из-за этого изменил время?
— А как же.
— Смотри, чтобы ему не причинили вреда.
— Все, что нужно, он уже получил.
— Когда вы его отпустите?
— Может, и отпустим, но не сразу.
Вид помещения, в котором мы оказываемся, можно назвать жалким. Старый письменный стол, несколько стульев с ободранной обивкой, столик с разбросанными на нем газетами.
— Садись, — бросает Табаков, устраиваясь за письменным столом.
Некоторое время он с умеренным любопытством изучает меня, потом решает заговорить:
— Смотрю я на тебя и диву даюсь: беспокоишься о каком-то водителе, а о себе подумать не спешишь.
— А чего мне бояться?
— Да хотя бы вот этого!
И с этими словами достает из ящика стола 9-миллиметровый браунинг.
— И этого!
Рядом с браунингом появляется глушитель.
— Неужели не догадываешься, что после того, как ты имел нахальство пробраться в мое убежище, у меня не остается другого выхода, как только пристрелить тебя.
— Не верю, что ты можешь поступить так с другом юности.
— Зачем мне делать это самому, когда есть люди, которым я плачу. Позову парней, скажу им, что делать, потом ненадолго выйду в соседнюю комнату и вернусь, когда они вынесут твое тело.
— Ты этого не сделаешь, — качаю головой.
— Не провоцируй меня!
— Ты этого не сделаешь, — настаиваю. — Ты никогда не делаешь ничего, что не сулит тебе выгоды. Мое же убийство ничего, кроме неприятностей, тебе не принесет. Возможно, мелких неприятностей, но все же… Так какой смысл?..
— Хорошо, — кивает ТТ. — Отложим вопрос экзекуции на потом. К нему всегда можно будет вернуться. Зачем ты пришел?
— Просто пришел посмотреть, как ты, как у тебя дела, поговорить о том, о сем…
— А нельзя ли без этого паясничания? — прерывает меня Табаков. — Как я, как у меня дела — вряд ли тебя волнует. Переходи сразу к делу — кто тебя послал и с какой целью?
— Вот это мужской разговор, — киваю с уважительным видом. — Я тоже против хождений вокруг да около; кто же не знает, что время — деньги; но как раз те, кто меня послал, велели мне быть поделикатнее, действовать, если можно так выразиться, в шелковых перчатках. Вот я и начал несколько абстрактно.
— Сказка о шелковых перчатках звучит прямо-таки трогательно, — кивает в свою очередь Табаков. — Чудная идея, вот только прибегли вы к ней поздновато. Не знаю, Эмиль, в курсе ли ты, но до тебя у меня перебывало немало твоих коллег, и все они были экипированы не шелковыми, а боксерскими перчатками.
— Не понимаю, о чем ты.
— Значит, решили не обременять тебя лишней информацией. Я мог бы ее восполнить, но в данный момент мне недосуг.
— На что ты намекаешь, говоря о боксерских перчатках?
— Намекаю? Засветить бы тебе хук, а потом спросить, считаешь ли ты это намеком.
Он смотрит на меня, желая убедиться, что я не прикидываюсь дурачком, потом протягивает руку к коробке с сигарами, достает одну и держит ее как указку, показывая на коробку, как на какое-то наглядное пособие. Вот только слова, которые он при этом произносит, к теме сигар никак не относятся:
— Я битый. Возможно ли назвать такую пакость, которую не подстроили мне твои дружки? Не говоря уже о том, что вынудили покинуть страну. Я не жалуюсь: нет худа без добра. Но они и на этом не успокоились. Сколько могли сорвать сделок — сорвали. Сколько можно было сочинить клеветы — сочинили. Писали доносы местным властям. Пытались экстрадировать в связи с якобы совершенными мною преступлениями. Сожгли одну машину. Взорвали другую. Еще и года не прошло, как в меня стреляли.
— Не может быть!
— А почему я, по-твоему, скрываюсь? Думаешь, боюсь простудиться?
— Хорошее убежище ты себе устроил, — замечаю, чтобы переключить его на другую тему.
— Вряд ли такое уж хорошее, раз ты сумел меня обнаружить.
И чтобы я не слишком возгордился, спешит добавить:
— Хотя вряд ли ты нашел бы меня, не позволь я тебе этого сделать. Или ты думаешь, я не заметил, как ты тут рыщешь?
— Ладно, Траян. Согласен. Не понимаю только, зачем ты в таком случае решил показаться.
— Да потому что мне осточертело прятаться от всяких идиотов.
— Ну и?..
— И я решил изменить тактику.
Он встает и берет со стола коробку с сигарами:
— Перейдем в другое место.
Чтобы перейти в «другое место», мы пересекаем три комнаты, обставленные с той изысканной роскошью, оценить которую способны лишь ценители антикварной мебели, персидских ковров, лиможского фарфора и венецианского хрусталя. Комната, в которой мы устраиваемся, — кабинет. Обстановка тут почти такая же, с той лишь разницей, что письменный стол здесь громаден, и еще более громаден книжный шкаф, занимающий всю стену и заставленный книгами в старинных кожаных переплетах.
— Я вижу, ты по-прежнему любишь литературу, — замечаю из вежливости.
— Эти книги не для чтения, а для интерьера, — уточняет ТТ.
— Ты что, не мог приобрести что-нибудь посовременнее, что обложился таким старьем?
— Хватит плоских шуточек. Вернемся к делу.
Нелегко его переключить на другую тему. Он садится за стол и ставит перед собой коробку с сигарами.
— Долго ты будешь торчать у меня над душой?
У Табакова это приглашение сесть. Подчиняюсь.
— Скажешь ли ты, наконец, кто тебя прислал?
— Этот вопрос — лишний.
— Значит, ты все еще там.
— А где же мне еще быть?
— Не хочется говорить: «На кладбище», но для человека, рискующего так, как рискуешь ты, это самое подходящее место.
— Всему свое время.
— И зачем тебе все это, Эмиль? Денег, что ли, не хватает? Или ума?
— Пожалуй, и того, и другого.
Он открывает деревянную коробку, еще раз достает сигару, отрезает умелым движением ее кончик и закуривает.
— «Ромео и Джульетта», — замечаю. — Я их тоже люблю.
— Извини, — бормочет ТТ, пододвигая ко мне коробку. — Не знал, что ты куришь сигары.
Некоторое время молчим, сидя по сторонам письменного стола и обмениваясь облаками дыма. Приятный дым, если любишь тяжелые ароматы.
— Будешь молчать, пока не докуришь сигару? — лениво интересуется хозяин кабинета, достаточно насытившись никотином.
— Жду, пока у тебя пройдет плохое настроение. Хотелось бы ошибаться, но у меня такое ощущение, что ты питаешь ко мне некоторое недружелюбие.
— Стыда у тебя нет, — добродушно рычит ТТ. — Я среди ночи впускаю тебя в дом, угощаю сигарой за сто шиллингов, а ты обвиняешь меня в недружелюбии. Ну ладно, говори, что тебе велено сказать, ведь тебя для этого прислали.
— Все также бодрствуешь по ночам? — спрашиваю.
— Такая у меня привычка. Работаю по ночам. Как товарищ Сталин, мир его праху.
Затягивается и добавляет:
— Ты приехал, чтобы узнать, какой у меня график работы?
— Почему ты в каждом моем слове ищешь какой-то скрытый смысл? — возражаю. — Разве нельзя нам просто по-дружески поговорить?
— Агент — и друг! Ты что, за идиота меня держишь?..
Из-под стола вдруг доносятся какие-то странные звуки.
— Спокойно, Черчилль, спокойно, — произносит Табаков с такой лаской, какой я у него никак не подозревал.
— Черчилль? С покойниками разговариваешь?
— Это мой пес, — объясняет ТТ. — Такого бульдога ты в жизни не видел.
И с трогательной нежностью произносит:
— Выходи, Черч, вылезай, дружок, посмотри на дядю агента.
— Не надо на меня науськивать собаку!
— Не бойся, я свое дело знаю. Если решу его натравить на тебя, от тебя останется кучка костей да ботинки.