Агент, бывший в употреблении
Не спрашиваю, кто такая Марта и почему ее вариант лучший, потому что в этот момент из-под стола показывается пес и смотрит на меня с некоторым любопытством.
— Черчилль, иди сюда, толстячок! — приветствую его.
Покачивая боками, он приближается ко мне, словно желая посмотреть, что из этого выйдет. Поглаживаю его по спине, чтобы в свою очередь посмотреть, что из этого выйдет. Не исключено, что выйдет нечто неприятное, но раз уж протягиваешь к собаке руку, то лучше это делать без страха. Поначалу Черчилль апатичен, но это только поначалу, потому что я нащупываю его слабое место: он тает от удовольствия, если почесать у него за ухом.
— Одно-единственное существо на этом свете любит меня, и ты уже покушаешься отобрать его у меня, — бормочет Табаков и возвращается к своим бумагам.
Украдкой наблюдаю за ним, продолжая поглаживать собаку. Говорят, что с течением времени собака начинает походить на своего хозяина. В случае с ТТ и его бульдогом все произошло наоборот. Бульдожью физиономию афериста смягчили в какой-то мере глубокие тени под глазами, в ней появилась какая-то грусть. И все же это бульдог с характерной мощной челюстью. Он говорит с мягким рычанием в голосе, едва открывая рот, а его редкая улыбка напоминает оскал, озаряемый зловещим блеском золотых коронок.
Он невысок, но широкоплеч и массивен, не будучи при этом толстым, к чему, по-видимому, прилагает немало стараний. Ту же цель преследовал его портной, когда кроил неброский серый костюм, в котором ТТ выглядит почти стройным. Упоминаю об этих деталях только для того, чтобы подчеркнуть, что его внешний вид внушает доверие. Изысканно одетый, импозантный и уверенный в себе мужчина, которому можно доверить если не жизнь, то деньги. Мягкий хрипловатый голос и неторопливые движения также согласуются с образом этакого большого добряка. Прямо как тигр, умеющий прикинуться большим котом.
Что касается лица, то в нем ничего примечательного. Говорят, глаза — окна души. Эта максима, без сомнения, известна Табакову, поскольку он почти постоянно держит занавески на своих «окнах» задернутыми. В общем, то же лицо, какое я видел много лет назад, — упитанное, невозмутимое и почти без печати возраста. В этом преимущество мужчин, которые знают, когда и сколько требуется прибавить в весе. Морщины у таких почти незаметны.
— Изучаешь меня, пытаясь определить, сильно ли я постарел? — замечает вдруг ТТ, отрываясь от бумаг.
— В том-то и дело, что нисколько не постарел.
— Преимущество уравновешенных людей, — хозяин кабинета опускает свою тяжелую челюсть, изображая на лице некое подобие улыбки.
— Преимущество людей, убежденных в своей правоте, — льщу ему. — Теперь понимаю, на кого ты похож.
— А я все время жил с убеждением, что похож исключительно на самого себя, — отвечает он, убирая улыбку.
— Верно. Ты неповторим. Но своим кротким и невинным выражением лица ты напоминаешь Карапуза.
— Какого еще Карапуза?
— Того самого, твоего благодетеля, если ты еще не забыл его.
— Карапуз. Вот, значит, как вы его называете. — ТТ снова изображает на лице некую полуулыбку.
Однако эта тема его не привлекает, и он торопится ее сменить:
— И что ты скажешь, если я отправлю тебя к Марте?
— Скажу, что не понимаю тебя. Ты даже собаку ко мне ревнуешь. И в то же время, не колеблясь, отправляешь к своей жене.
— Бывшей жене. Откровенно говоря, Марта никогда меня не интересовала.
— Персональная антипатия или пренебрежение к женскому полу вообще?
— Не наглей. И не пытайся залезть в мою сексуальную жизнь: молния на моей ширинке давным-давно застегнута.
И, чтобы поставить точку, заключает:
— Так что, раз тебе некуда пойти, пойдешь к Марте.
— Она может возразить.
— Не возразит. Разве ты еще не понял, что я не знаюсь с людьми, которые мне возражают? Единственное исключение — ты. Но если я терплю тебя, то это не значит, что я готов болтать с тобой ночи напролет, переливая из пустого в порожнее. Да, это скрашивает мою бессонницу, но здесь как-никак нелегальная квартира, а не адвокатская контора.
— Надо ли это понимать как конец дружеским отношениям?
— Я этого не говорил. Где мой офис, тебе известно. Проходя мимо, поглядывай на рекламный щит в глубине. Если он освещен, значит, вечером я настроен принимать гостей. Если темно — меня нет. А теперь, чтобы ты не улегся на тротуаре, Мориц отведет тебя в одну из спален. И не вздумай утащить с собой моего пса.
И, обращаясь к бульдогу, нежно произносит:
— Черч, мой мальчик, иди к папе!
На другой день едва минуло 16.00, останавливаю свой БМВ перед уже знакомой калиткой.
— Позавчера, когда я вас увидела, что-то подсказало мне, что меня ждут неприятности, — доверительно сообщает мне Марта, соблаговоляя впустить меня в палисадник.
— Искренне сожалею, но я прибыл согласно воле вашего мужа.
— Бывшего мужа. Именно его я имела в виду, говоря о неприятностях. Допускаю, что вы просто игрушка в его руках. Так же, как и я.
И, мученически вздохнув, приглашает:
— Ну, входите же.
— Спасибо. Я только позволил бы себе спросить, нельзя ли мне загнать сюда мою машину? Знаете, в этом городе угоняют ужасно большое количество автомобилей.
— Как же не угонять, если Вена на самой границе Восточного блока.
— Но ведь блока уже нет?
— Блока, может, и нет, но его бандиты на месте. Хорошо, я открою ворота, чтобы вы загнали машину, хотя есть риск, что вы потопчете мне грядки.
Элегантный способ, которым я припарковал во дворике машину, ее удовлетворяет, и мы с моей сумкой наконец допускаемся в дом.
— Я приготовила вам спальню внизу. А мои апартаменты наверху, поскольку жить в нашем городе становится все более опасно.
И дополняет холодно-любезным тоном:
— Устраивайтесь. Вам что-нибудь нужно?
— Ничего не нужно, — уверяю. — Не стоит превратно истолковывать тот факт, что я приехал ко времени, когда пьют чай.
— А вы нахал, — отмечает она. — Как только увидела вас позавчера, сразу поняла, что проблем не избежать. И что вы предпочитаете — чай или кофе?
— Выбор предоставляю вам, — отвечаю галантно. — Я привез и то, и другое.
Упаковки, о высоком качестве содержимого которых свидетельствуют красноречивые этикетки и которые я достаю из сумки, делают отношение Марты ко мне немного теплее. Процесс потепления ускоряется, когда приношу из машины большую круглую коробку.
— Это шляпная коробка?
— Не совсем. Это торт от «Захера».
— Я почти забыла его вкус. Мне ничего не стоит усесться с важным видом за столик в кафе «Захер», но если ты сидишь одна, то люди думают о тебе бог знает что.
Разговор происходит на кухне, где хозяйка уже готовит чай и расставляет тарелочки для торта.
— А почему такая красивая женщина, как вы, сидит где бы то ни было одна?
— Вы щедры на комплименты. Я это еще позавчера отметила. Но, если вы хотите получить ответ на ваш вопрос, то обратитесь к Табакову. «Мужчина-собственник»… Вам знакомо это выражение?
— Вы хотите сказать, он вас ревнует?
— Ни о чем таком и не мыслила говорить.
— Может, в таком случае это вы его немного ревнуете?
— К кому? К собаке? Не припомню, чтобы он испытывал к кому бы то ни было, кроме как к Черчу, сильное чувство. Говорю же вам: «мужчина-собственник», таков мой благоверный.
Продолжение беседы протекает уже в гостиной. Мы сидим визави в глубоких креслах за низеньким столиком. Перед нами чайный сервиз с большим фарфоровым чайником и шоколадный торт. Старательно пытаюсь сосредоточиться на этих предметах, поскольку стоит мне немного отвести от них взгляд, как он падает на роскошные, точно кем-то изваянные, бедра в тонких бежевых чулках. Не то чтобы дама назойливо выставляет напоказ свои прелести — просто эти кресла ужасно нескромные. И сведены ли ноги, чуть раздвинуты или скрещены, вид одинаково вызывающий. Только сейчас замечаю во всех деталях, как преобразилась Марта. Ни банного халата, ни пеньюара, ни стоптанных тапочек. Несмотря на холодноватый прием, женщина учла то обстоятельство, что ей предстоит встреча с незнакомым существом противоположного пола. На округлом теле — белая блузка, воздушная, как легкое дуновение ветра, серая, достаточно короткая юбка, согласующаяся с модой и сезоном, изящные туфли на каблуке средней высоты — ничего общего с теми обычными в наши дни башмаками, в которых находят сочетание скалолазные ботинки и ходули.