Агент, бывший в употреблении

— Да разве ты не видишь, что именно эту роль тебе и отвели — роль палача!
— Это потому, что они не знают о наших отношениях… никто не знает… даже Манасиев.
— А сам-то ты знаешь?
— Что «знаю»?
— Единственно важное: знаешь ли, как поступить, когда тебе предадут героин и прикажут: «Подложи этому дурачку!»?
— Знаю. Я сразу предупрежу тебя.
— И где ты меня найдешь, чтобы предупредить?
— Где скажешь.
— А как же я тебе скажу, если до этой секунды ты молчал как рыба, и продолжал бы молчать, если бы я не задал тебе встряску, чтобы расшевелить!
— Прости, браток. Я так запутался с тех пор, как Манасиев навязал мне эту кошмарную операцию, что, может, и вправду сделал что-то не так.
Он осматривается по сторонам, дабы убедиться, что нас никто не подслушивает, хотя в этот обеденный час кафе явно не кишит осведомителями, и доверительно шепчет:
— Я еще вчера думал тебе сказать об этом, но не решился. Если бы сказал, ты сразу понял, что я не собирался тебя предавать. Эмиль, я больше не вернусь в Болгарию.
Эта торжественная декларация заслуживает того, чтобы быть отмеченной соответствующим заказом, который я и делаю официантке в белом фартучке и белом чепчике. А когда порции торта и напитки принесены, кратко инструктирую Петко, как ему следует поступить в том случае, если его желание помочь мне не лицемерно.
— Придешь в условленное время на аллею позади Художественно-исторического музея. Когда тебе передадут героин, ты возьмешь его, выслушаешь инструкцию и пойдешь направо. Я найду удобный момент пересечься с тобой и возьму у тебя пакет. Потом — каждый своей дорогой.
Собираемся вставать, как вдруг мне приходит в голову спросить:
— А этот негодяй Бобби, где он остановился? Не верится, чтобы в «Захере».
— Еще чего, в «Захере»! Он в гостиничных комнатах над «Сити-баром», возле которого ты меня поджидал.
Итак, найти Бобби просто. Я знаю, где находится «Сити-бар», знаю Бобби, и все же, как уже не раз говорилось, вещи редко оказываются столь же однозначными, какими выглядят. Надо добраться до этого негодяя раньше, чем он смекнет, что я его ищу, иначе он сбежит или натравит на меня всю местную наркомафию. Заявиться прямо в бар было бы глупо, но и торчать в гостиничном холле мне тоже не пришлось, поскольку никакого холла там не оказалось. При входе с одной стороны — бар, с другой — лестница, ведущая к номерам, а посредине — окошечко, за которым сидит администратор, и доска с висящими на ней ключами. Ко всему прочему, ни я, ни Петко не знаем настоящего имени Бобби.
— Я хотел бы снять номер, — сообщаю я дежурному.
— На какой срок?
— На один вечер.
— На один вечер можно. Оплата вперед.
Плачу, беру ключ и поднимаюсь по лестнице, не спрашивая, какой этаж, поскольку гостиница размещается на единственном верхнем этаже — втором. Бросив беглый взгляд на доску, выясняю, что номеров здесь около дюжины. Мой находится где-то возле лестницы, где, по-видимому, шумно. Меня это устраивает: труднее будет заснуть. А делать этого мне не следует.
Интерьер настолько жалок, что даже не заслуживает описания. Воздух сперт и полон запаха нестиранного постельного белья. Какое никакое, а открытие: я до сих пор и не подозревал, что грязное постельное белье может так влиять на атмосферу. Оставляю дверь слегка приоткрытой — настолько, чтобы иметь возможность видеть все передвижения в коридоре. И принимаюсь за свое привычное занятие — ожидание.
Мое бдение начинается часов в шесть вечера и заканчивается где-то около полуночи. В это время замечаю, как по коридору проплывают полинялые джинсы Бобби. Бесшумно следую за ним. Он открывает третью по счету дверь после моей и только хочет ее закрыть изнутри, как замечает, что его действию препятствует чья-то нога. Моя. Он испуганно поднимает взгляд, узнает меня и в то самое мгновение, когда собирается закричать, ощущает своей мордой удар моего кулака.
— Отойди в сторону, — говорю. — Так-то ты встречаешь гостей.
— Да ты мне зубы выбил, — с трудом выговаривает он окровавленным ртом.
— Ну и выплюнь их, чтобы не мешали, — советую ему, запирая дверь.
Его слегка покачивает, но не похоже, что он под кайфом. Во всяком случае, не очень. Несмотря на свой неряшливый вид, Бобби относится к той аристократической касте наркоманов, которые нюхают исключительно кокаин. К тем, которые под действием наркотика становятся буйными, но быстро сникают, как тряпка, как только его действие сходит на нет.
— Садись, располагайся, — приглашаю его и толкаю к продавленному креслу.
— Ты мне зубы выбил, гад, — продолжает он, вытирая рот грязным платком.
— Это я уже слышал. Теперь хочу послушать остальное.
— Дай хоть умыться.
— Потом умоешься. Если доживешь.
Комнату попеременно заливает то красный, то фиолетовый цвет — от висящей как раз за окном неоновой вывески «Сити-бар», которая светится прерывистым светом. Как пульсация. Такая же, какую я чувствую в висках при виде этого подонка, причинившего мне столько неприятностей.
Подонок тянет время, делая вид, что оказывает себе первую помощь при помощи несвежего носового платка.
— Если будешь молчать, — предупреждаю его, — мне придется выбить тебе оставшиеся зубы.
Красный. Фиолетовый. Красный. Фиолетовый.
— Кому ты меня сдал в Цюрихе?
— Сарафу.
— Кто такой Сараф?
— Мой шеф. Раньше был компаньоном Вале.
— И почему ты меня сдал?
— Пришлось. Чего тут объяснять.
— Объяснишь. Никуда не денешься.
Красный. Фиолетовый. Красный. Фиолетовый. Когда загорается очередной красный, замечаю, что и Бобби весь красный. Того и гляди, его хватит удар.
— Ты что, делаешь только то, что тебе угодно, что ли? И я так же. Вот и все. Везде общие правила.
— Как Сараф сообщил обо мне в Софию?
— Спроси его самого. У него везде связи.
Допрос продолжается по заведенному порядку. Они намеревались подставить меня, чтобы свалить на меня вину Вале.
— Это ты организовал его побег?
— Кто же еще.
— …Чтобы потом его убили.
— А на что он им был нужен, раз не успел тебя убрать. Кроме того, он много знал. И уже много успел разболтать. А трафик надо время от времени чистить. Профилактика.
Потом спохватывается:
— А как ты догадался, что мы здесь?
— Если я раскрою все секреты — без работы останусь. И вопросы тут задаю я.
И чтобы не показаться чересчур грубым, добавляю:
— Вы свой «мерседес» невидимым, что ли, считаете? Иногда хоть перекрашивайте его.
Ухожу, но прежде чем уйти, бросаю:
— Забудь, что видел меня. Иначе — мортус.
Красный. Фиолетовый. Красный. Фиолетовый.
Похоже, выхожу на красный свет. Что поделаешь — зеленого на этом светофоре нет.
Прохладное утро. Прогуливаюсь вокруг величественного Художественно-исторического музея и время от времени поглядываю то на аллею позади здания, то на свои часы. Без пятнадцати девять.
Ровно в девять отмечаю, что Петко уже устроился на скамейке. Через минуту к нему приближается мужчина в традиционном тирольском костюме из серой ткани с зелеными отворотами и соответствующей шляпе, украшенной перышком. Он садится рядом с Петко, и между ними начинается разговор, содержание которого остается для меня тайной из-за большой удаленности от меня собеседников и уличного шума. Беседа оказывается слишком скоротечной. Когда в очередной раз выглядываю из-за музея, мужчина с перышком уже удаляется по аллее. Выжидаю, пока он исчезнет из виду, и приближаюсь к своему другу. Петко слегка наклонился на одну сторону, поглощенный чтением раскрытой на скамейке газеты. Из раны на груди по рубашке стекает на газету струйка крови. Очевидно, тиролец воспользовался глушителем. Вена — город хороших манер. Тут даже стреляют тихо, не желая никого беспокоить шумом.
Я ему сказал, что когда-то спас его в Мюнхене, чтобы теперь, в Вене, свести с ним счеты, но это была просто жестокая шутка. И вот она сбылась. Единственная разница в том, что счеты с ним свел кто-то другой. Прощай, Петко. Не мне быть твоим судией.