Звонница (Повести и рассказы)
Но он прислушался к совету товарища. Ни словом не обмолвился о своей борьбе в лагере, рассказывая при допросах одно: увидел, как побежали люди, присоединился к ним, и в числе немногих удалось уйти от погони. Взывать к справедливости было бесполезно, зато простодушное поведение и откровенное вранье спасли ему жизнь.
Балуева отправили на фронт, где он привык громко кричать «ура». Больше он не заботился, топая в сырых керзачах, о своем уникальном горле. В части никто не знал, что рядовой пехотинец был готовым профессиональным диктором, поэтому его не просили зачитывать приказы, приветственные поздравления командиров. Со временем он свыкся с обыденностью бытия и с какой-то жесткой непредсказуемостью решений, исходящих свыше. Жив, и на том спасибо!
6Гвардии рядового Дмитрия Балуева демобилизовали в конце войны по ранению. Вернувшись в родной город и увидевшись с родителями, засобирался вечером к наставнику.
— Не ходи, Дима, — попросила мать, — умер диктор. В блокаду умер от голода.
Через неделю Дмитрий вышел на работу. Начал преподавать немецкий язык в местной школе. Других предложений фронтовику не поступило. Никто не вспомнил о его голосе, да и радиовещания в городе не стало. Друзья-товарищи воевали, а после войны не все из них вернулись домой. Те же, кто пришел с фронта, ни разу не заговорили о великолепном тембре Балуева, не до того…
В ночной тишине мирных будней бывший солдат мысленно благодарил тех, кто помог ему спастись, вспоминал зарубежных далеких товарищей, выживших на этом свете не без его участия. В душе он гордился содеянным, но не считал совершенное подвигом. На его глазах немало истинных героев погибло в боях, но никто никогда не узнал о мужественных поступках, за которые в иных обстоятельствах оказали бы высшие почести. Впрочем, что им, солдатам, до наград и почестей? Многие, очень многие мужья, женихи, братья, сыновья, жены, дочери, матери и сестры не вернулись с войны. Некоторые из вдов проживали свой век, до конца веруя, что их любимых насильно удерживают оккупационные американские и английские власти. Выросшие дети пропавших без вести отцов тоже хранили в сердце надежду и с этой верой, надеждой и невысказанными словами любви потихоньку старились.
На людях Дмитрий Сергеевич редко вспоминал войну и вообще не упоминал о плене. Говорить о пленении солдат в стране стало немодно, считалось это постыдным фактом в биографии. Ревностно слушал по радио речь дикторов. Она, по мнению ветерана Балуева, была красива, но далека от совершенства, от того уровня, эталоном которого оставалась дикция старого наставника и Левитана. А еще он с нескрываемой болью смотрел по телевизору фильмы о войне, отражавшие ее чересчур лакировочно. Как рассказать поколениям, не пережившим военного лихолетья, что за счастье было выпить болотную жижу, пропущенную через пилотку, выхватить из рук упавшего солдата винтовку, чтобы успеть выстрелить первым?
Незадолго до смерти Дмитрий Сергеевич Балуев, перебирая редкие фронтовые снимки, внезапно открылся супруге и поведал ей, как, будучи военнопленным, стал диктором в концлагере, как создал подпольную организацию, о существовании которой он промолчал в разговоре с сотрудником СМЕРШа в январе 1944 года.
— Дмитрий, — воскликнула супруга, — теперь не те времена. Расскажи о себе. Какой это будет урок молодым! Бог наградил тебя голосом, благодаря чему ты спасал товарищей. Каждому что-то дается, да не каждый способен воспользоваться необыкновенным даром во благо людей. Напиши воспоминания, а я тебе помогу. И про Тропинина Володю напиши. Такой славный парень!
— Нет, дорогая, — нежно обняв супругу за плечи, промолвил Дмитрий Сергеевич. — Дела давно минувших дней в нашем государстве теперь вспоминают только по заказу власти. А она как не верила в существование организации, так и не поверит. Тем более мы сохраняли строгую конспирацию. Слова к делу не пришьешь.
— А вдруг найдутся свидетели! — не унималась супруга. — Тебя могут представить к званию «Героя»!
— Понимаешь, у нас издавна так ведется: без бумажки ты — букашка, — грустно покачал головой Дмитрий Сергеевич. — Кто из нас в то страшное время думал о сборе письменных доказательств своего участия в движении сопротивления? Нет, ничего я не хочу. Рассказал тебе, облегчил душу, а то вроде бы даже стыдился прошлого пленения. Меня не станет, сама решишь, поделиться ли с кем моим рассказом. Мне уже будет все равно. А сейчас пусть услышанное тобой останется между нами.
Но воспоминания не покидали ветерана. В мечтах он надеялся, что раздастся телефонный звонок или постучат в двери, и свидетель далекого лихолетья принесет бывшему руководителю лагерного подполья горячий привет от спасенных им. Вот тогда… На высокое звание Дмитрий Сергеевич не притязал, а восстановить справедливость хотелось. Он верил, что в Союзе, в европейских странах, в Германии наверняка жил кто-то из очевидцев тех далеких событий, жил, вспоминая лагерного диктора под номером 973 на руке и на робе. Каждый день этот диктор рисковал жизнью, вселяя в заключенных надежду на скорое освобождение. Не потому ли в народе говорят: надежда умирает последней.
Да, душа жаждала справедливости. Но никто из товарищей по несчастью не искал Дмитрия Сергеевича, и он никого не разыскивал из тех, кто остался жив благодаря лагерному подполью. Все, видно, поросло быльем. Супруга, зная любимого как кристально честного человека, ни на минуту не сомневалась в услышанном. Переживая, что ничего изменить не может, хранила, как и обещала, молчание. И даже когда муж ушел из жизни, она долгие годы никому не рассказывала о его фронтовой судьбе. Однажды за чашкой чая со знакомым журналистом она вдруг рассказала ему все, что знала о молодом Димке, о бывшем военнопленном дикторе. Рассказала и неуверенно спросила:
— Может, ничего и не надо вспоминать?
— Мы и так многое забыли… — прозвучало в ответ.
Отдавая дань памяти русскому солдату Дмитрию Сергеевичу Балуеву, журналист изложил услышанное короткой повестью.
Пермь — Очёр 2008 г.
РАССТРЕЛ
Повесть
Азъ есмъ съ вами и никтоже на вы [1].
Глава 1
Раскинулась по пермской речке Данилихе одноименная старинная деревня. Бревенчатые избы с пашнями огородов растянулись вдоль берегов на версту, образуя два конца, верхний и нижний. В половодье нижний конец, несмотря на обустроенный когда-то защитный ров, подтапливало желтой студеной водой, и местные жители по каждому маю, сетуя на судьбу, черпали из погребов изб и амбаров ржавыми ведрами коричневую жижу. К пятнадцатому году к селению вплотную подвинулись городские дома. Оказавшись в данилихинских краях, чужой человек не сразу разбирался, где заканчивалась деревня, а где начинался губернский город Пермь.
Дом Громовых, пятая по счету пятистенка на верхнем конце деревни, построен был на высоком пригорке. Потомственный речник Филимон Громов полсотни лет назад знал о весеннем коварстве смирной летом речки и венцы дома аккуратно уложил на пустой возвышенности. В прошлом году самого деда Филимона схоронили, а дом стоял, и никакие разливы ему были нипочем. Разве что приходилось домочадцам крышу изредка перекрывать.
Хозяйство у Громовых издавна велось по-семейному дружно, без ругани и споров, хотя глава семьи Владимир Филимонович в прежние годы частенько дома не жил. То в навигации месяцами пропадал, то в затоне сутками мастеровал. До самой пенсии служил он рулевым на пароходе Любимова, но, выйдя на пенсию, остался верен Каме. Недели не бывало, чтобы не сходил на реку и пристань. Об этой привычке отца в семье знали. Когда наступал погожий денек, хозяин протирал суконкой старые сапоги, а дети привычно спрашивали:
— На реку, папаня, собираешься?
— Да, надо попроведать Камушку. Как она там без меня?