Парижский оборотень

Еще там были Дюма, Гарибальди и даже поспешный набросок большой короны и герба, а под ними подпись — Наполеон Третий.
Бертран впервые попал в такое положение. По правде говоря, он немного ошалел и потому, прежде чем осознал свою ошибку, написал: «Бертран Кайе, Монт-д’Арси».
Затем он все понял. Это же просто выдумки. Жестокая шутка, начатая первым посетителем и продолженная последующими.
— Вы умеете читать? — спросил он.
Девушка покраснела и отрицательно помотала головой.
Постепенно картинка прояснялась. Она носила очки по той же причине, что и вела альбом: чтобы скрыть свое несчастное, униженное положение.
— Вы больше ничего не будете писать?
Он, желая ее порадовать, добавил короткое стихотворение:
 
 
Моя любимая!
 
Услышь желание!
 
И поскорее мне
 
Назначь свидание!
 
 
Но Бертран никак не мог избавиться от стеснения, и девушка, Тереза, предложила немного поиграть. Он снимает с себя один предмет одежды, а она, в награду за это, — два. Последовал короткий спор о том, засчитывается ли ему головной убор. Нет, настаивала девушка, ведь так можно всю уличную одежду посчитать. И предложила начать с того, что есть. Бертран поддался ее настрою и снял уже расстегнутый сюртук. Она сняла жабо и кружевное болеро. Выяснилось, что ее костюм, на первый взгляд незамысловатый, состоит из неисчислимого количества предметов: нескольких нижних юбок, лифа, корсета, подвязок и прочих мелочей. Она с победной улыбкой снимала вещь за вещью, оглашая их названия. Наконец она осталась в одном чулке и нижней рубашке, а Бертран, стягивая с себя последнее, не удержался и воскликнул:
— Ничья!
— А вот и нет, — фыркнула она и, сняв чулок и очки, не тронула сорочку. Лишь указала на нее со словами: — Я победила.
— Но очки — это жульничество, — возразил юноша.
— Все честно, — заверила Тереза. — Победа за мной, и в наказание ты снимешь с меня рубашку сам, только чур, руками не касаться.
Она присоединилась к обнаженному Бертрану, который, по-прежнему немного стесняясь, ретировался в постель.
— Как же я это сделаю? — спросил он с нервным смешком. — Без рук-то?
— А на что тебе пальцы на ногах и зубы?
Он принялся неуверенно стягивать тонкую ткань с ее тела зубами.
— Порвется же, — сказал он.
— Купишь мне новую, — пригрозила она, но тут же хмыкнула и успокоила: — Это очень дешево.
Он вновь взялся за дело.
— Ээээ! Да ты меня кусаешь! Святые угодники…
Зубами он зажал ее кожу вместе с тканью. Услышав крик девушки, он почувствовал, как сквозь сорочку сочится кровь. Он обвил Терезу руками. Хотел было отпустить, однако им овладела непонятная ярость. Придавливая жертву к кровати одной рукой, второй он зажал ее рот. Тереза, почувствовав ладонь у себя на губах, в отместку укусила его, не забывая бешено отбиваться кулачками.
Ранним утром Жак с Раулем решили подшутить над приятелем:
— Давай-ка бросим Бертрана тут одного. Вот испугу-то будет.
Когда мадам предъявила им счет, они заплатили только за себя. Шампанское, аренду бального зала (!) и прочие изыски, присутствующие на бумаге, они оставили другу.
— Он заплатит, — уверили они сводню. — Он у нас богатый.
— Точно? — спросила мадам. Впрочем, она еще вчера заметила, что одет он был лучше остальных двоих.
— Очень богатый, — повторили они.
Мадам сразу сообразила, что в таком случае ей надо придумать что-нибудь еще и добавить к счету. Воодушевленная этой мыслью, она проводила клиентов и отправилась составлять новый и еще более шикарный счет. Местные не особо охотно заглядывали в ее заведение, и потому заезжих гостей нужно было использовать в полную силу.
Жак и Рауль вернулись в гостиницу, собрали книги и стали ждать Бертрана. Но он все не появлялся.
— Давай вернемся, посмотрим, что с ним, — сказал Жак. Но при дневном свете их ночная эскапада представлялась довольно постыдной. Никому из них не хотелось возвращаться в тот дом среди бела дня.
Тем временем хозяин гостиницы настойчиво прощался с жильцами:
— Если господам угодно задержаться, то им придется заплатить еще за сутки.
Рауль, весело насвистывая, предпочел умыть руки и убраться подальше, рассудив, что дело нечисто и лучше как можно скорее уехать, иначе слухи о его приключениях дойдут до родителей.
Жак, в свою очередь, не находил себе места. Бравада предыдущего вечера сменилась угрызениями совести. Его размышления прервал хозяин:
— Вы бы вещички приятеля из комнаты тоже унесли, а то ему придется платить за номер.
— Хорошо, я их возьму, — ответил Жак, — а на случай его возвращения сюда оставлю записку. — И, подумав, что проблема решена, он связал книги Бертрана в стопку, черкнул короткую записку другу, мол, книги забрал и с ними домой уехал, а затем отбыл восвояси.
Возвратившись в деревню, он нервно ждал новостей. А когда услышал, что Бертран лежит дома больной, его волнение усилилось. «Теперь-то все всплывет», — казалось ему. Но ничего не происходило. Наконец он осмелился спросить мать:
— Что случилось с Бертраном?
— А-а, — отмахнулась она, — разве поймешь, что в их доме творится? Говорят, Галье, негодяй, избил его чуть не до смерти. Старый развратник! Но себя не переделаешь!
Жак промолчал, зная, как мать относится к семейству Кайе. Ему было достаточно чувствовать, что его шкура в безопасности, и потому он принялся с нетерпением ожидать близкого отъезда на дальние угодья, где ему предстояло работать все лето. В середине августа он должен был вернуться, но тут же отбыть в Париж для занятий на медицинском факультете. И хотя в тот год разразилась война, планы его матушки ничуть не изменились. Лесничихе все казалось недостаточно важным в сравнении с ее заветными мечтаниями.
  
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
В то утро, когда Жак с Раулем ушли, оставив Бертрана один на один с необходимостью оплатить большую часть услуг, хозяйка заведения отправилась к себе сочинять новый счет, призванный стать истинным шедевром. Закончив, она принялась дожидаться пробуждения гостя. Время было не раннее, но девушки частенько залеживались в постели с клиентами, и мадам, ничего не подозревая, занялась своими делами.
В десять ее опять начало мучить нетерпение, и она постучала в дверь комнаты Терезы. Ответа не последовало.
«Ох уж эти богачи», — с отвращением подумала сводня, оскорбившись подобным неприличием. Она спустилась вниз и добавила в счет плату за еще один день аренды. Цифра переросла сто франков. Но найдется ли столько у гостя? Впрочем, можно согласиться снизить цену до содержимого его карманов. «Включая эти его дорогие часы», — решила она.
Во второй раз мадам постучалась в комнату в одиннадцать. Опять никакого ответа. Она приложила ухо к двери и услышала тихий стон. Повернув ручку, хозяйка вошла.
Тереза — но в каком виде! — лежала одна на кровати и негромко стонала. Все простыни были в бурых пятнах крови. Гостя и след простыл.
На крики мадам в комнату сбежались девушки.
— Позовите доктора, — приказала хозяйка.
— Полицию тоже надо вызвать, — сказала одна из девиц.
— Нет! — выкрикнула мадам. — Не сметь! — Отношения с властями у нее не сложились, и меньше всего на свете ей хотелось впутывать в дело закон. Если и впрямь понадобится, то полицию можно вызвать в последний момент.
Когда Терезе промыли и перевязали раны и она наконец смогла заговорить, мадам начала допытываться:
— Как ты ему позволила так с собой обращаться?
— Кажется, я потеряла сознание.
— И за все это ты не получила ни сантима?
— Откуда мне было знать, что он собирается делать?
— В Париже за такое бешеные деньги платят, — заметила мадам, для которой Париж служил arbiter elegantiarum [57] во всех вопросах, касавшихся прейскуранта и обычаев заведений, схожих с ее собственным.