Парижский оборотень

— Мадам Лабуве!
— Да, месье! Сейчас! — откликнулась консьержка и примчалась к нему так быстро, что ее изобильная грудь плясала в такт шагам.
— Вот ключ, — сказал он. — Пожалуйста, приберитесь на славу.
От удивления консьержка лишилась дара речи.
А он вдруг улыбнулся. Теперь он мог улыбаться, ибо сумел вновь стать частью рода человеческого.
— У меня сегодня гости.
Она все поняла и улыбнулась в ответ.
— Ах, месье, — только и проговорила она. А потом довольно хмыкнула. — Приберусь. Все так вычищу, что с пола есть сможете.
Он вздрогнул, но взял себя в руки, сердечно попрощался и ушел. Она смотрела ему вслед, стоя на морозе. «Хм. Такие пустяки, а он уже ведет себя по-человечески. Молодежь принимает подобные вещи слишком всерьез. Но, в конце концов, что еще есть в нашей жизни?»
Софи не опоздала. Он встретил ее на углу улицы и провел через лабиринт дворов и тесных коридоров к себе в комнату.
— Я запомню дорогу, — сказала она с улыбкой.
Она не могла не заметить, как убого его жилище. В окно смотрело не небо, а стена соседнего дома. Стулья были тяжелые и неудобные.
Они сели на кровать и взялись за руки. Закружившись в веренице мыслей и чувств, они смущенно молчали. Что теперь им делать, раз они остались вдвоем? И они не делали ничего, просто сидели и смотрели друг на друга.
Наконец, охрипнув от всеподавляющей любви, он извинился за бедность обстановки. Она, ласково и робко, ответила такой же банальностью.
Они, наверное, просидели так минут двадцать или больше, обмениваясь натужными фразами, когда Софи овладела странная и неотступная мысль. Что она делает в этой комнатушке? Кто этот юноша, чью руку она так крепко держит в своей, словно умрет, если отпустит? К чему это?..
И ее охватил ужас, какой бывает только в конце ночного кошмара, перед самым пробуждением, когда все естество кричит о том, что происходящее не может быть правдой, но страх реален, как никогда.
Софи резко выпустила руку Бертрана и встала.
— Вы же не уходите? — воскликнул он.
— Мне пора, — произнесла она.
— Не надо, — взмолился он.
Ее взгляд затравленно метался по комнате, словно ее поймали и заперли в клетке. Софи и впрямь чувствовала себя в ловушке. Надо выбираться отсюда! Она оказалась в кошмаре наяву. Похоронила себя заживо! Софи поспешила к двери, но Бертран поймал ее за руку и задержал.
— Отпусти! — испуганно прошептала она.
Он хотел отпустить ее, но пальцы не слушались. Бертран медленно притянул девушку к себе. Она закрыла лицо рукой, будто защищаясь. Глаза в страхе распахнулись.
— Не надо! — умоляла она. — Не делай мне больно!
Внезапно Бертран отпустил ее.
— Я не хотел обидеть вас, — с мукой в голосе сказал он. Потом отвернулся и добавил: — Можете идти, если пожелаете. Проводить вас на улицу?
Ее минутный ужас исчез. Чего она так перепугалась? Ей стало очень стыдно. Повинуясь порыву, Софи обвила Бертрана руками.
Его руки остались недвижны. Настала его очередь испугаться. Он осознал, что на мгновение утратил контроль над собой. Как он посмел сжать ее в объятиях! Лучше бы им вовсе не встречаться. Лучше бы он убил себя.
— Бертран, — тихо и нежно окликнула его Софи.
Он не ответил.
— Бертран, — в отчаянии она сорвалась на крик, — ты что, не любишь меня?
— Я люблю тебя так сильно, что лучше бы совсем… — со вздохом начал он.
— Тогда не мешкай, обними меня, — перебила она.
Он послушался.
— Крепче обнимай, — сказала девушка.
Он опять повиновался.
— Еще крепче, — прошептала она. От сомкнутых вокруг нее рук, от близости его тела она ощутила такое блаженство, что голова закружилась, а дыхание стало прерывистым. Напряжение сменилось слабостью, Софи показалось, что она вот-вот истает, растворится. Однако кое-чего недоставало. Если бы он сжал ее еще сильнее. Смял ее. Растерзал! Искалечил!
— Держи, держи меня крепче, — тяжело дышала она. Софи все еще мечтала исчезнуть в нем, но не могла. В отчаянии она закричала: — Сделай мне больно, Бертран! Не жалей!
Его руки тисками сомкнулись вокруг ее тела. Боль вспышкой пронзила Софи, но она почувствовала небывалое возбуждение, точно из самого ее нутра выпустили птицу и та неистово и оглушительно запела. И тогда тело Софи наконец растворилось. Стало трудно дышать.
Они по-прежнему стояли у кровати.
— Мне больно, — проговорила она. Он мгновенно отпустил ее. Софи посмотрела ему в глаза. Сначала в один, потом в другой. Она искала в них объяснения только что пережитой радости. Но видела лишь необыкновенные, огромные, темные глаза под густыми бровями, неуместные на таком мальчишеском лице.
Она была благодарна ему. И пыталась как-то выразить эту благодарность. Но что она могла сказать? Что сделать? Они опять сели на постель и взялись за руки.
— Какие у тебя длинные ногти! — воскликнула она.
— Не смотри на них, они уродливы.
— Не говори так. Никакие они не уродливые, а очень красивые и блестящие. Но почему такие большие?
— Потому что… — начал он и запнулся. — Это у меня… болезнь.
— Болезнь?
— Да.
— Чем ты болеешь?
Он чуть не бросился ей в ноги и не выложил все начистоту. Но сдержался и попробовал сменить тему.
— Она называется онихогрифоз [96], — сказал он.
— Онихо… Как?
— Онихогрифоз, — повторил Бертран.
Софи звонко рассмеялась.
— Запиши это слово для меня.
— Давай-ка лучше на твои ногти полюбуемся, — предложил он. — Похожи на гладкие драгоценные камни. — Он поднес их ко рту и поцеловал. Ощутил соблазн прикусить кончики ее пальцев зубами, что сразу и сделал, но нежно.
Однако ей все равно было больно. Она хотела вскрикнуть и отдернуть руку, но не стала. Разве это не способ выразить ему свою благодарность?
— Кусай их, если хочется, — принялась настаивать она, а когда он замешкался, спросила: — Не хочешь?
Он вспомнил, что испытал подобное в детстве, когда рассказал маме про боль в паху и она решила посмотреть.
Бертран поборол свой стыд и ответил:
— Хочу. — Но желание уже пропало. — В другой раз, — добавил он.
— В следующий раз, то есть завтра, — уточнила она. И встала. — Ох, так поздно! В столовую я сегодня не успею.
Короткий зимний день сменился холодными серыми сумерками. Бертран с девушкой поспешили на улицу, чтобы найти для нее извозчика.
Дома Софи ждал Барраль. Тетя Луиза тоже была там и молчала, всем своим видом выказывая крайнее негодование.
Мать сразу принялась бранить дочь. Однако Барраль почувствовал такое облегчение, что только и смог сказать:
— Слава Богу, вы в безопасности. Слава Богу.
— Ты где была? — спросила мадам де Блюменберг. — Мы все сошли с ума от беспокойства, весь дом из-за тебя переполошился.
— Я просто гуляла, — беспечно ответила Софи и отправилась к себе в комнату.
После ужина они остались с Барралем наедине.
— Я так волновался, — признался он. — Думал, в вас попал вражеский снаряд и поклялся отомстить проклятым германским гуннам.
Она улыбнулась.
— Милый Барраль.
И во второй раз за время его длительного ухаживания положила свою ладонь на руку офицера.
Глубоко тронутый, он сжал ее пальцы и заговорил дрожащим, искренним голосом:
— Дорогая, что вы думаете о моем письме? Вам не показалось, что я был излишне дерзок?
— Почему же, нет, — неуверенно ответила она. Он неверно истолковал причину ее смущения. — С чего бы мне считать вас дерзким?
— Значит, я могу? Могу? — едва не вскричал он.
— Что, Барраль?!
— Вы позволите мне… То есть… могу ли я… вас поцеловать?
Она опять улыбнулась. Он казался ей глупым мальчишкой.
— Конечно, можете, — тихо сказала она.
Он взял ее лицо в свои руки и посмотрел ей в глаза.
— Милейшая моя Софи. — Его голос срывался. Ей же было просто любопытно, что случится дальше. Он нежно коснулся своими губами ее прекрасных губ, чью девственную чистоту так боялся осквернить. Ничего особенного не случилось. Птица не выпорхнула и не оглушила Софи своим пением. Тело не напряглось, как пружина, и не собиралось распадаться на части. Пустота. Его поцелуй напоминал разбавленное сахарной водичкой теплое молоко, которым нянюшка потчевала ее на ночь.