Подвиг продолжается

Синюков выдержал ошалелый взгляд штабиста и добавил:
— Впрочем, разоруженный нами полк неминуемо будет проезжать мимо. Вот вы и вернете недостаток!
— Ты с нами шутки не шути! — угрожающе прошипел штабист, и его изуродованная шрамом щека нервно задергалась. — Мы шуток не понимаем!
— Тогда разбудите Петренко. Может быть. он... поймет?..
Видимо, совет возымел действие, ибо все двадцать солдат побежали к своему штабу, увлекаемые экспансивным командиром. Несколько минут было выиграно...
Пока Синюков выяснял отношения с петренковским уполномоченным, Левченко сбегал к дежурному по станции, чтобы получить от него разрешение на выезд, но вернулся ни с чем: дежурный, должно быть, предупрежденный отрядом, заупрямился и жезла не дал.
«Что ж, придется ехать без путевки», — решил Синюков. И вовремя. По путям бежал петренковский штабист с выросшим вдвое против прежнего отрядом солдат, которые размахивали карабинами и орали:
— Братва, в ружье!
Заскочив в кабину машиниста, Синюков крикнул:
— Трогай!
Машинист понимающе кивнул. Бронепоезд рванул с места и, набирая скорость, выехал из опасной зоны.
  
8
 
В эту ночь Яков Ерман не уходил из Совета. До полуночи он шагал по погруженному в полумрак кабинету, освещенному крохотной настольной лампой, и напряженно прислушивался. Временами ему чудились далеко за рекой Царицей пулеметные очереди. Он с надеждой посматривал на телефонный аппарат, ожидая тревожного звонка. Но звонка не было.
Город спал спокойно.
После полуночи, приткнувшись на диване, забылся и Яков Ерман.
...В 8 часов утра председателя исполкома разбудил легкий толчок в плечо. Он открыл глаза.
Павел Алексеевич смотрел на Ермана воспаленными после бессонной ночи глазами и широко улыбался.
Ерман сел.
— Ну, как?
— Все в порядке, товарищ Ерман.
Синюков присел на диван рядом и рассказал, как прошла ночная операция.
...Всего, таким образом, захвачено: русских карабинов — вагон, пулеметов «максим» и «кольта» — свыше шестидесяти, кроме того, шесть орудий, патроны, снаряды, гранаты, лошади, фаэтоны, два вагона обмундирования и столько же всякого награбленного барахла — ковров, перин, одеял, самоваров.
— Итак, выходит, отряд анархистов обезоружен?
— Да. Если кое у кого и осталось по винтовке, то угрозы Царицыну, я думаю, это уже не представляет.
— Ну, молодец! — восхищенно проговорил Ерман. — Или хитрый ты, или отчаянный, или везет тебе — просто не знаю!
— А хитрым и отчаянным всегда везет, Яков Зельманович! — смеется Синюков. — Тем паче, если таких отчаянных целый батальон!
— Орлы, орлы! Ничего не скажешь... Только без хвастовства! Потери есть?
— Если не считать ночи, потерянной для сна, — нету!
Теперь уже Ерман смеется:
— Намек ясен! Можешь отдыхать до пяти часов. В пять — заседание штаба обороны.
Но прилечь Синюкову так и не удалось. То и дело в штаб являлись разоруженные утром анархисты. Смиренно (куда только девалась их воинственная удаль!) просили разрешение на беспрепятственный выезд «домой». Получив удостоверение о «демобилизации», одни уходили молча, другие высказывались напоследок:
— Слыхали мы про вас, но не верили, что такую братву разоружить можно. Это не город, а черт знает что — всех подряд чистит... Нас-то вы объегорили — ладно, а вот скоро подъедут другие, они вам, братишки, покажут!..
Однако раньше других показал свои немирные намерения Петренко. Он давно распространял слухи в народе, что-де, мол, в Царицынском Совете засели кадеты, а в штабе обороны дела и того плоше: прежние офицерики в погонах и кокардах на самом там видном месте, а что до Минина — то ведет он дружбу с длинновласыми попами-расстригами!.. И вот навести порядок, мол, призван он, Петренко.
12 мая, едва рассеялся утренний туман, взбунтовавшийся отряд Петренко произвел первый орудийный залп, нацеленный в самое сердце Царицына — его Совет...
Снова Павлу Синюкову пришлось вести диалог с бесшабашным Петренко, теперь уже на грозном языке пушек. И еще одна угроза Царицыну была ликвидирована. Взбунтовавшийся отряд разбит, а сам Петренко схвачен (нагнали его у самой Карповки) и под конвоем отправлен в Москву.
  
9
 
Город еще переживал последние события, когда в Царицынский Совет прибыла делегация калмыков и поведала о разбое, творимом в калмыцких степях бандитствующими шайками — по всей видимости, остатками рассеянных под Царицыном анархистских и прочих «самостийных» отрядов и групп.
— Совсем покой не давал, все забирал, скот угонял, жена угонял, ничего не признавал! — жаловались делегаты.
И решено тогда было направить в степи сотню кавалерии 1-го революционного батальона имени Совдепа. Две недели кряду гонялся за бандами возглавивший экспедицию помощник Синюкова, тоже царицынский рабочий, Петр Макеев, «молчун», как в шутку называли его товарищи, подтрунивая над его крайней скупостью на слово.
К концу мая, обросший, пропахший насквозь пылью, вернулся Петр Макеев и доложил, что за чем посылали его отряд — выполнено. Хорошо ли, плохо — распространяться о том не стал, рассуждая так, что не дело оценку давать самому себе. Пусть, мол, калмыки говорят, была ли со стороны его какая заслуга.
И дня через три калмыки действительно появились у здания Совета, пригнали табун отборных коней — подарок макеевскому отряду.
* * *
Но были и горькие, черные минуты в жизни батальона... Однажды, когда особо стали наседать белоказаки под Царицыном, пришел приказ бросить в прорыв одну из лучших рот батальона. Возле Кривой Музги, в первом же бою, пришлось ей принять на себя всю тяжесть вражьего удара... Погибла полностью рота...
Страшную весть эту принес бывший матрос, чудом уцелевший в той жестокой сече, весь в крови, с вытекшим глазом, со вспухшей, словно вывернутой, сабельной раной возле плеча.
С трудом вытянул он из-за пазухи порубленное, простреленное ротное знамя, передал Синюкову и, колыхнувшись, рухнул без чувств на пол...
Так в боях и походах, в тревогах и мечтах о счастливом грядущем проходил восемнадцатый год...
Ерзовка, Пичуга, Дубовка, Горный Балыклей, Александровка — станицы и села, как вехи, на нелегком пути батальона, который и восстанавливал, и утверждал новую власть. А зимой ушел батальон на Царицынский фронт.
Разбросала людей война. Кто погиб, а чей след затерялся в буче сражений... Но когда много позже случалось Синюкову узнавать вдруг в каком-нибудь уездном непреклонном милицейском начальнике бывшего бойца батальона, сердце его озарялось жгучей и светлой радостью: добрая закалка годилась и теперь.
  
В. ЮДИН
 
 ТЕЛЕГРАММА ЛЕНИНА 
 
 
 
  
1
 
Тревожный август 1918 года выдался знойный. Вячеслав Усачев, сбежав по широким ступенькам Дома Советов, остановился в тени массивной колонны.
Над улицей висела пыльная хмарь. Мимо, направляясь на западную окраину города, где уже несколько дней гремели ожесточенные бои, проходили наскоро сформированные на заводах вооруженные рабочие отряды. Красный Царицын, сдерживая яростный натиск белогвардейских полчищ, отдавал фронту последние резервы, всю свою энергию.
Усачев, провожая глазами пропыленные спины красногвардейцев, мысленно повторил только что состоявшийся разговор с комиссаром внутренних дел Царицынского Совета Иваном Петровичем Изюмским.
— Исполком Царицынского Совета, — сказал Изюмский, — решил назначить вас помощником начальника 1-го участка милиции.
Усачев искренне удивился. Изюмский заметил его замешательство.
— Ничего, оправитесь. В осажденном городе очень важно поддерживать революционный порядок. Нужны кремневой закалки, честные и решительные люди. А вы — из таких.