Похищение Прозерпины (Рассказы гроссмейстера)

В номере Арнольда на высокой подставке стояла небольшая статуэтка из розового мрамора — «Похищение Прозерпины». Мускулистый гигант с волнистой бородой держал на груди отбивающуюся Прозерпину. Волосы ее были распущены, покрывало слетело с покатых плеч, лицо выражало муку, губы раскрылись в беспомощном крике. Одна рука отталкивала гиганта, другая в отчаянии была поднята вверх.
Почти теряя сознание, Полинс вдруг увидела над собой гадкое лицо Дэвиса. Отвращение вернуло ей силы: она стремительно вырвалась и бросилась к двери. В этот момент что-то грохнуло: зацепившись за ее платье, мраморная скульптура упала и разбилась вдребезги.
Полинс замерла. Ужас сжал ее сердце; она нагнулась, пытаясь собрать, соединить осколки, — ничего не получалось.
— Что я наделала! — шептала перепуганная Полинс. Ей припомнились слова хозяина отеля: «Будьте осторожны, эта статуэтка стоит четыре тысячи гульденов. Это копия. Оригинал в Риме, в вилле Боргезе, но все равно большая ценность. Лучше держитесь подальше от хрупкой вещицы».
Четыре тысячи, да ведь это же больше ее годового заработка! Боже мой, что делать, что теперь скажут дома? Незаметно склеить, как-то собрать кусочки? Нет, слишком мелкие осколки, все пропало…
Испуганная, ошеломленная девушка только теперь заметила, что Арнольд вновь пытается обнять ее, бормоча, что он заплатит за разбитую статуэтку, даст ей еще много денег.
— Деньги! — вспыхнула Полинс. — Только и знаете — деньги!
Резко поднявшись, она нечаянно взмахнула осколком статуэтки, который держала в руке, и тотчас услыхала крик Арнольда. Схватившись за лицо, Дэвис бросился к зеркалу. Полинс повернула ключ в двери и выбежала из комнаты.
— Что с тобой, Полинс? Что это у тебя в руках? — засыпали ее вопросами подруги.
Полинс держала холодную тонкую руку Прозерпины. Мраморные пальцы были отбиты и торчали острыми зубцами бело-розового камня. Только сейчас, она поняла, почему так закричал Арнольд. Прозерпина отомстила насильнику.
С тех пор Полинс не появлялась в отеле. Арнольд тоже старательно избегал русских и, пожалуй, правильно делал: вряд ли эти встречи были бы им приятны. Евгений внимательно караулил Вано: горячий, вспыльчивый грузин грозил расправиться с «грязным Мефистофелем, покупающим честь и душу».
Подруги Полинс сказали, что хозяин уже уволил ее с работы.
Встретив управляющего, Евгений спросил его о судьбе горничной.
— Откровенно говоря, я считаю, что Полинс ни в чем не виновата, — сказал управляющий. — По-моему, и хозяин так думает, но он сделает все возможное, чтобы не обидеть гостя. И будет прав. Сами посудите: в прошлом году в наших отелях побывало больше десяти тысяч туристов из-за океана, и сейчас, перед началом летнего сезона, опасно портить с ними отношения. Можно создать плохую рекламу. А разве вы не так бы поступили?
Евгений пожал плечами.
— Конечно, денег она заплатить не сможет, — продолжал управляющий. — Думаю, дело увольнением и кончится. А жаль; после этого печального инцидента Полинс трудно будет устроиться в другом отеле…
Настал день отъезда. Евгений с товарищами спустился в просторный застекленный вестибюль отеля; пока служащие грузили в машины их багаж, они прощались с хозяевами, администраторами.
Погода вдруг резко изменилась. За огромными окнами бушевал снежный буран. Поля цветущих тюльпанов за ночь покрылись толстым слоем снега.
К гостинице подъезжали все новые туристы, чтобы провести у моря пасхальные праздники. Разодетые дамы, выходя из машин, морщились, недовольные погодой, и зябко кутались в дорогие меха. Старушки рыбачки, экономившие деньги на трамвайных билетах, медленно проезжали мимо отеля на велосипедах. На белой скатерти свежего снега оставались длинные темные полоски следов. Полураздетые ребятишки, привыкшие уже к теплой погоде, шлепали босыми ногами по мокрому снегу, наперегонки устремлялись к автомобилям, чтобы первым открыть дверцу и получить монетку.
— Скверная погода, — сказал Алимову служащий отеля. — Но для вас это хорошо: я слыхал, что, когда вы собираетесь в путь, непогода в России считается хорошим предзнаменованием.
Алимов молча слушал голландца.
— Евгений! — вдруг услышал он шепот.
В углу вестибюля притаилась знакомая фигурка. Узнав об отъезде русских, Полинс пришла проститься, хотя вряд ли ей хотелось появляться в отеле. Русские шахматисты бросились к ней, наперебой расспрашивая, пожимая руку.
Евгений последним подошел к Полинс.
— Здравствуйте, Полинс. Как дела? — спросил он девушку.
— Спасибо, Евгений. Хорошо…
В ее голосе было столько горя… Евгению захотелось помочь, успокоить ее, вновь вызвать улыбку на милом лице, но он хорошо понимал, что помочь ничем не сможет.
— Какая ужасная погода, — прервала молчание Полинс.
— Да…
Друзья уже звали Евгения в машину. Все было готово, нужно было спешить в аэропорт.
— Прощайте, — тихо сказала Полинс. — Мне было так хорошо со всеми вами! Я буду долго вас помнить.
Пожав Алимову руку, она выбежала из отеля, боясь расплакаться Из машины Евгений видел, как ветер ожесточенно трепал концы ее голубой косынки.
  
 
 
 
УЧЕНИК ЧИГОРИНА
 
В центре огромного синего купола висит огненно-желтая луна; вокруг нее, как у святого на иконе, мерцает зеленоватый венчик. По соседству ни звездочки — луна не терпит конкуренции; если где-нибудь, около самого горизонта, и появится на миг маленькая светящаяся точка, то сразу же спрячется, напуганная собственной смелостью. Вокруг тишина — резкая, тревожащая…
— Вы нас извините, товарищ гроссмейстер, — сказал спутник Светлова, председатель колхоза.
— За что извинить? — не понял Светлов.
— Лошадку на вокзал не прислали! Мы думали…
— И хорошо, что не прислали! — перебил Светлов. — Так приятно пройтись! Такая погода!
— Да, погода хоть куда! — охотно согласился председатель.
Они вошли в маленький лесок, изрезанный резкими косыми тенями деревьев. Голые ветви берез, переплетаясь вверху, создали ажурную крышу. Широкие приземистые ели бережно держали в зеленых лапах клочья рыхлого снега. Все вокруг было окрашено в нежные голубые тона. Временами казалось, будто это не ночь, а только вечер; вот-вот наступит кромешная тьма.
— Вы, значит, нам лекцию прочтете и сеансик дадите? — осторожно осведомился председатель.
— Да, — кивнул Светлов. — А у вас много шахматистов?
— Хоть отбавляй! Только мы всего двадцать пять досок поставили. Говорят, больше нельзя, Фида так решила, международный конгресс.
— А у вас был кто из шахматистов?
— В прошлом году приезжал гроссмейстер Фрол, — ответил председатель.
— Кто, кто? — не понял Светлов.
— Сало Фрол, — повторил спутник, и Светлов улыбнулся. Председатель переделал фамилию гроссмейстера на более знакомое в деревнях мужское имя.
Светлов только что вернулся из поездки с Флором на конгресс Международной шахматной федерации — ФИДЕ (председатель называл ее «Фида»). Никакого решения об ограничении числа досок конгресс не принимал — это была чья-то выдумка. Вспомнилась Светлову далекая, жаркая Аргентина, их выступления в различных городах Америки и Европы. Но там не было ни одного выступления, похожего на то, что ему предстояло сегодня. Сеанс в колхозе, где шахматистов «хоть отбавляй», — такого чуда не могла ему показать ни одна страна мира. Пришло на память, как один из городов Англии в последний момент отказался от выступления гроссмейстера Пауля Кереса: в городе с миллионным населением не оказалось необходимых тридцати шахматистов.
Лесок кончился у самой деревни. Из труб валил черный дым. Во тьме угадывались крытые соломой овины. Широкая дорожка привела к ярко освещенному изнутри зданию, — как сразу догадался Светлов, колхозному клубу. Во всю длину большой, ярко освещенной комнаты огромным прямоугольником были составлены столы. Внутри этого огражденного пространства было пусто, лишь на круглом столике стоял графин с водой, стакан чаю и накрытая салфеткой тарелка. «Заботливые», — невольно улыбнулся Светлов.