Философские письма
Перевод, сделанный мной, столь далек от силы и изящного остроумия оригинала, что я вынужден серьезно просить прощения у автора и у тех, кто понимает английский язык; однако поскольку у меня нет иного средства познакомить вас со стихами Милорда... то вот мой перевод:
Что видел я в Италии?
Горделивое чванство, интриги и бедность,
Высокопарную лесть, мало доброты
И множество церемоний:
Нелепую комедию,
Кою инквизиция* часто требует
Именовать религией,
Но которую мы здесь называем сумасбродством.
Напрасно благодетельная природа
Тщится обогатить эти прелестные края:
Священники пагубной рукой
Удушают прекраснейшие ее дары.
Мнимо великие монсеньоры,
Одинокие в своих великолепных дворцах,
Живут там знатными тунеядцами
Без денег и без слуг.
Для малых мучеников тягостного ярма,
Лишенных свободы,
Они сотворили обет бедности;
В праздности они возносят молитвы Богу
И вечно соблюдают голодный пост.
Эти прекрасные священные пределы пап
Кажутся населенными дьяволами,
И их злополучные обитатели
Прокляты в раю.
Быть может, мне скажут, что стихи эти принадлежат еретику. Но ведь сплошь и рядом делаются переводы, и довольно скверные, из Горация189 и Ювенала190, имевших несчастье быть язычниками. Вы отлично знаете, что переводчик не должен отвечать за мысли оригинала; единственное, что ему доступно, - это молить Бога за свой перевод; что я и делаю, прося милости Бога к моему переводу стихов Милорда.
*Без сомнения, он подразумевает здесь фарсы, разыгрываемые некоторыми проповедниками на городских площадях. - Примеч. Вольтера.
Письмо двадцать первое
О ГРАФЕ РОЧЕСТЕРЕ И Г-НЕ УОЛЛЕРЕ
Всему свету известна репутация графа Рочестера. Г-н де Сент-Эвремон191 много писал об этом, однако он познакомил нас со славным Рочестером лишь как с ловеласом и прожигателем жизни, я же хочу рассказать о нем как о талантливом человеке и большом поэте. Среди других творений, блиставших пламенной силой воображения, присущей лишь ему одному, он сочинил несколько сатир на те же темы, что и наш знаменитый Депрео. Я не знаю лучшего средства для совершенствования вкуса, чем сравнение между собой великих талантов, работавших над одинаковыми сюжетами.
Вот каким образом высказывается г-н Депрео против человеческого разума в своей сатире на человека192:
Между тем, его можно видеть подбитым ветерком.
Убаюкивающим самого себя собственными химерами.
Он - единственное основание и опора всей природы,
И десятое небо вращается лишь для него.
Он здесь повелитель всех живых существ;
Но ты спрашиваешь: кто может его отрицать? Быть может, я
Этот мнимый повелитель, издающий для них законы,
Этот царь животных - сколько у него самого царей?
А вот как изъясняется граф де Рочестер в своей сатире на человека, правда, читателю необходимо постоянно помнить о том, что мы даем здесь свободные переводы английских поэтов и что природа нашего стихосложения и деликатная пристойность нашего языка не способны адекватно выразить буйную вольность английского стиля.
Сей разум, ненавистный мне, исполненный ошибок,
Принадлежит не мне: он твой, ученый доктор.
Сей разум легковесен, беспокоен, спесив,
Он - надменный соперник мудрых животных,
Полагающий, что занимает место между ними и ангелами,
И воображающий, что являет собой образ Бога здесь, на Земле.
Подлый, назойливый атом, верующий, сомневающийся, дискутирующий,
Раболепствующий, вздымающийся ввысь, низвергающийся стремглав и
вдобавок еще отрицающий свое падение,
Он говорит нам: "Я свободен", и в то же время грозит нам своим
оружием; , Его неверный и лживый взор думает проникнуть вселенную.
Ну же, преподобные дурни, блаженные фанатики,
Сочиняйте груды вашей схоластической ерунды!
Вы - отцы фантазий и священных ребусов,
Создатели лабиринта, в котором вы сами заблудились;
Давайте же путаные объяснения ваших тайн
И спешите в Школу, чтобы поклоняться своим химерам.
Есть и другие ошибки - ошибки тех ханжей,
Что сами себя присудили к нудному ничегонеделанью.
И этот запертый в уединении мистик, гордый своею ленью,
Сподобившийся покоя в лоне божьем - на что он способен?
Он мыслит.
Нет, злополучный! Ты не мыслишь, ты спишь!
Бесполезный Земле, причисленный к мертвецам,
Твой раздраженный разум коснеет в неге.
Проснись, стать человеком, стряхни с себя дурман!
Человек создан для действия, ты же притязаешь на роль мыслителя!
Истинны ли или ложны эти идеи, верно лишь одно: они выражены с энергией, выдающей поэта.
Я поостерегусь исследовать этот предмет как философ и бросить сейчас кисть ради компаса. Единственная моя цель в этом письме - продемонстрировать гений английских поэтов, и потому я буду продолжать в той же тональности.
Во Франции много слышали о знаменитом Уоллере193. Похвальное слово ему произнесли господа де Лафонтен, Сент-Эвремон и Бейль, однако широко известно лишь его имя. В Лондоне он пользовался примерно такой же репутацией, как Вуатюр194 в Париже, и, думается мне, он с большим правом ее заслужил. Вуатюр появился во времена, когда мы только-только выходили из варварства и когда еще царило невежество. Стремились к остроумию, но пока что им не обладали; хватались за ловкие обороты, заменявшие мысль - ведь фальшивые бриллианты легче отыскать, чем драгоценные камни. Вуатюр, от природы обладавший фривольным и легковесным талантом, был первым, кто блистал на заре французской литературы; если бы он явился после великих людей, украсивших собой век Людовика XIV, он либо остался бы неизвестен, либо о нем говорили бы с худо скрытым пренебрежением, либо, наконец, он должен был исправить свой стиль. Г-н Депрео хвалит его, но лишь в своих ранних сатирах, т.е. в то время, когда собственный вкус Депрео не сформировался; он был молод и находился и том возрасте, когда о людях судят по их репутации, а не в соответствии с собственным их достоинством; впрочем, Депрео в своих похвалах и и критике часто бывал несправедлив. Он хвалил Сегрэ195, которого не читала ни одна живая душа; он бранил Кино196, которого весь свет знает наизусть, и ничего не сказал о Лафонтене. Уоллер, лучший поэт, чем Вуатюр, был, однако, далек от совершенства: его галантные стихи дышат грацией, но небрежность делает их тягучими, и часто их обезображивают ложные мысли. К его времени англичане не научились еще писать в соответствии с правилами. Его серьезные произведения исполнены силы, которой трудно было бы ожидать от его остальных, вялых пьес. Он написал надгробное слово Кромвелю, которое при всех своих недостатках считается шедевром: дабы почувствовать это творение, надо знать, что Кромвель скончался в день, когда бушевал ураган исключительной силы. Вещь эта начинается так: