Black Sabbath. Добро пожаловать в преисподнюю!

И в самом деле, даже через много лет после того, как Оззи Осборн совершенно затмил своей сольной карьерой группу, которую он когда-то покинул, он все равно приходил в сильнейшее возбуждение, слыша имя Айомми; он называл его «Дартом Вейдером» и другими, менее смешными и более обидными эпитетами.
– Я сейчас пытаюсь больше никого не ненавидеть, – печально рассказывал он мне. – Но я много лет ненавидел Тони Айомми. Если бы ты мне тогда сказал, что мы снова будем играть вместе, я бы расхохотался тебе в лицо и послал на хрен.
Гизер был совсем другим. Самый младший в группе (на полтора года моложе Айомми), Теренс Майкл Джозеф Батлер был младшим из семи детей в семье дублинцев, недавно переехавших в Бирмингем, добрых католиков, искавших хорошую зарплату за хорошую, честную работу. Гизера в семье просто обожали.
– Меня избаловали донельзя. Братья давали мне деньги, сестры давали мне деньги, родители давали мне деньги, в общем, я был самым богатым в семье.
Он улыбался щедрой ирландской улыбкой, но за милыми кудрями и пушистой растительностью на лице прятались глаза, темные и блестящие, как у старой вороны.
Гизер вырос в Астоне, буквально на соседней с остальными улице, и в детстве его водили на матчи «Астон Виллы», где он вовсю размахивал бордово-синим шарфом; он даже был одним из счастливых обладателей сезонного абонемента. В подростковом возрасте музыка стала нравиться ему больше футбола. Во-первых, это было просто безопаснее.
– К концу шестидесятых, когда стали бесчинствовать скинхеды, я не мог ходить на игры, потому что меня жестоко избивали. Неважно, что ты фанат «Виллы»: если у тебя длинные волосы, скинхеды все равно изобьют тебя ногами.
Впрочем, это было уже неважно.
– Как только появились The Beatles, я отчаянно захотел стать «битлом».
Он убедил маму заплатить десять шиллингов (50 пенсов) за убитую двухструнную акустическую гитару школьного приятеля, когда ему было одиннадцать. Впрочем, более-менее нормально он стал играть только после того, как брат подарил ему новенькую шестиструнку; которую купил в единственном месте в городе, где торговали гитарами – в «Музыкальном магазине Джорджа Клэя» в бирмингемском торговом центре «Буллринг». Обошлась эта гитара в 8 фунтов – недельную зарплату среднего рабочего. Младшему, как всегда, досталось все, что он хотел. Начал он с того, что выучил все песни с первой в жизни купленной пластинки – Please, Please Me The Beatles, – а потом постепенно собрал коллекцию едва ли не всех значительных пластинок, выпущенных в шестидесятые.
– Я скупал The Beatles, Rolling Stones, The Kinks. А когда появились Mothers Of Invention, моя музыкальная жизнь совершенно изменилась.
Гизер начал отращивать волосы.
– В школе я всегда был немного бунтарем.
В пятнадцать лет он слушал Фрэнка Заппу и стал «настоящим, реальным хиппарем». Его внешность подняла немалый шум на улицах Бирмингема.
– Я был единственным, кто носил бусы, кафтаны и прочую подобную хрень. Ну, типа, чем больше внимания привлечешь, тем лучше.
Тогда же он объединил силы со школьным товарищем, Роджером Хоупом, по прозвищу Доуп, полученному не только потому, что оно рифмовалось с фамилией, но и по другой, более пикантной причине [2]. Доуп тоже воображал себя битлом, как и Гизер, который начал играть и на электрогитаре, бюджетной Hofner Colorama со скрипучим усилителем Selmer. Они создали свою первую полупрофессиональную группу с причудливым названием The Ruums.
– Это было просто странное слово, которое вокалист вычитал в научно-фантастической книге.
Научно-фантастические рассказы и романы были еще одной общей темой для Гизера и Доупа.
– Моим любимым писателем в детстве был Герберт Уэллс. Я до сих пор обожаю все классические книги – «Машину времени», «Человека-невидимку». Они были такими необычными. Я жил тогда в Астоне, дерьмовейшем месте на Земле, а поскольку воображение у меня всегда было сильным, научная фантастика уводила меня в другие миры, которые могли бы существовать, и вдохновляла меня.
Гизер был достаточно умен, чтобы понимать, что лучшая научная фантастика – на самом деле не о космических путешествиях или видениях будущего, какими бы ни были место и время действия: она всегда о настоящем.
– У Герберта Уэллса это определенно так: его книги – об обществе. Он писал о будущем, но его книги всегда были комментариями о времени, в котором он жил.
Одно из его любимых произведений Уэллса – «Облик грядущего», в котором в двадцать первом веке появляется единое мировое государство, которое решает все проблемы человечества; «это определенно комментарий об обществе».
Вместе с «кем-то еще на басу и моим приятелем на ударных» The Ruums стали играть каверы по пабам и иногда на свадьбах.
– А потом, году в шестьдесят шестом, мы увлеклись Moby Grape и кое-каким соулом, например Knock On Wood и Уилсоном Пикеттом, еще немного Sam and Dave.
Они работали вполне в духе расширения сознания, характерного для тех времен:
– Если нам нравилась какая-то песня, мы ее играли. Неважно, соул это, прогрессив, «кислота» или еще что-нибудь, мы это играли.
Их музыка стала тяжелее, они заменили ритм-секцию более музыкально одаренными ребятами и нашли нового, более волосатого певца, который действительно умел завывать. К тому моменту Гизер уже отрастил волосы и усы, а теперь и музыка стала соответствовать образу.
– Тогда был некий андеграунд, и можно сказать, что я к нему принадлежал – и с музыкальной, и со всех прочих точек зрения. Любовь и мир, чувак.
По крайней мере, так обстояло дело в местных клубах, где они играли, подражая The Penthouse и Mothers of Invention и знакомясь с другими молодыми психоделическими блюз-коллективами вроде первой группы Роберта Планта, Listen.
– Они играли музыку в духе Западного побережья, типа Moby Grape и Spirit. А мы больше походили на Cream и Джими Хендрикса.
Их сценические одеяния тоже стали весьма фриковыми.
– Помню, я красил глаза черным, чтобы походить на Сатану – прямо как Артур Браун. Но тогда я о нем ничего не знал. А потом сходил на его концерт, и у меня просто крышу снесло. Ну, типа, вот как играть надо, теперь понял?
Он брал у сестры тушь для ресниц и раздавал ее всей группе.
– Мы все похоже одевались, с дурацкими здоровенными цветами, торчащими из головы, и прочим подобным, и куча, куча бусин, просто сумасшествие какое-то.
Гизер и остальная группа накачивались «черными бомбардировщиками» – концентрированными спидами в капсулах. Все становились «настолько эмоциональными», что под конец выступления разносили сцену.
– Барабанщик ломал установку. Я хватал пивные бутылки и швырял их в стену. А потом нас вышвыривали и говорили, чтобы мы больше не возвращались. В общем, снова сыграть концерт в каком-нибудь клубе можно было, только сменив имя.
Именно так The Ruums превратились в The Rare Breed, потом в The Future, а потом опять в The Rare Breed.
– А потом пришел Оззи.
К моменту знакомства с Оззи Гизер учился на бухгалтера в колледже имени Мэттью Боултона, который сейчас входит в состав Бирмингемского городского колледжа. Внешность друг друга им не понравилась. Шел 1967 год: Оззи уже превратился из тедди-боя едва ли не в полную противоположность, как в музыкальном, так и в культурном плане, хипповскому мировоззрению Гизера. Единственное, что их объединяло, – любовь к The Beatles и песне Soul Man группы Sam & Dave, а также привычка не спать всю ночь, приняв амфетамины.
– Мне не верят, когда я об этом рассказываю, – улыбается Оззи. – Но когда-то я носил короткую скинхедовскую прическу и мохеровый костюм. Если ты так не выглядел, тебя не пускали в ночные клубы.
Ночные танцевальные клубы были открыты 24 часа в сутки и даже по выходным. Большой клуб в центре Бирмингема, в который часто ходил Оззи, назывался «Миднайт-Сити».