Латгальский крест

Унылое поле упиралось в березовую рощу, на кромке громоздились огромные валуны, похожие на стадо отдыхающих бизонов. Эти гигантские камни остались в Латгалии с ледникового периода. Ледник полз и тащил глыбы за собой – так нам говорили в школе. Пыльная дорога взбиралась на холм, там, на самой макушке, остановился велосипедист. Черный силуэт велосипеда с дамской рамой и женщина в летнем сарафане. Она стояла спиной ко мне и смотрела вниз, на кладбище.
Гимн наконец закончился.
Я испытал почти физическое облегчение. Женщина на холме легко запрыгнула в седло, чуть помедлила и быстро покатила вниз. Ловко виляя меж камней и выбоин, она пронеслась мимо наших автобусов, стоявших на обочине. Летящий сарафан, загорелые коленки, выгоревшие волосы.
Один из шоферов свистнул вслед, остальные громко заржали. Мне стало стыдно, будто я имел к ним какое-то отношение, к этим солдатам. И еще: если бы за два месяца я уже не ошибся дюжину раз, то сейчас готов был поспорить, что это была она. Голая латышка с острова.
 
4
 
Когда мне было около семи, я научился становиться невидимкой. Оказалось не так сложно, главное – молчать и не шевелиться. Мы могли сидеть за обеденным столом – отец, мать, брат, – и если я включал режим невидимости, то меня обычно не замечали от супа до десерта. Допив компот и тихо съев раскисшие абрикосы и изюм, я мог неслышно выскользнуть из-за стола и, мягко ступая, выйти в коридор, аккуратно открыть входную дверь и прошмыгнуть на лестничную клетку. А оттуда по ступенькам вниз и на улицу – на волю.
Впрочем, быть невидимкой не всегда плюс. Однажды из- за этого чудесного дара меня чуть не потеряли. Дело было на юге – мы всей семьей приехали навестить деда, тот отдыхал, как и полагается настоящему генералу, на Черном море, в Сочи. Разумеется, в санатории имени маршала Ворошилова.
Я еще не успел очухаться от железнодорожного путешествия. Железный грохот колес, ночные остановки на таинственных станциях, гром тамбуров, сладкий чай с привкусом паровозной копоти. А трубные гудки, похожие на зов вымерших ящеров! А кромешный ад туннелей! И под конец – внезапное утреннее море, розовое и тихое, как мираж.
Дед встречал нас за коваными воротами главного входа. В турецком махровом халате с золотыми кистями, с дубовой тростью в руке, он, припадая на протез, прогуливался по мокрому мрамору аллеи. За ним, из ухоженных зарослей жасмина и бамбука, поднимались разлапистые магнолии с мордатыми цветками и строгие кипарисы, больше похожие не на деревья, а на траурные колонны. Вдоль аллеи в кустах прятались скульптуры солдат в мужественных позах, а выше, среди мокрой зелени, белели корпуса санатория. Еще выше виднелись горы. Нежно-сиреневые и полупрозрачные, будто вырезанные из папиросной бумаги, они походили на оптическую иллюзию или на чудо.
К пляжу спускалась широкая лестница с террасами, где примостились каменные беседки с белыми колоннадами, а рядом, параллельно лестнице, проходила настоящая железная дорога. Стальные рельсы горели на солнце, они почти отвесно уходили вниз и утыкались в лазоревое море. По рельсам вверх и вниз резво гонял вагон. Тогда я впервые услышал слово «фуникулер».
Отец вырядился в летний костюм – двубортный пиджак песочного цвета, шелковый галстук с тропическим орнаментом, кремовые штиблеты. Дед крепко пожал ему руку. Пожал руку и брату, меня ущипнул за щеку. Матери просто кивнул. Я был уверен, что мы тотчас же отправимся на море – волшебный вагон доставит нас прямо на пляж. Оттуда, сверху, я видел кромку берега с шеренгой пляжных зонтов и белую полоску прибоя. Ну и море, конечно.
– Так, – дед вскинул руку с часами. – Обед я заказал. Тринадцать ноль-ноль. До обеда – бассейн.
– Но, папа… – пискнула мать и осеклась.
Простое это слово она произносила всегда с трудом, почти с мукой. Мне показалось, что ей тоже очень хочется на море. Старик не обратил на нее внимания, он повернулся и, гвоздя палкой мраморные плиты, захромал в сторону бассейна. Дед успел загореть (бритый череп сиял бронзой) и был мрачен и монументален, как султан в изгнании. Остальные Краевские послушно потянулись за ним. Все, кроме меня.
Ослушаться старика мне бы не пришло в голову, я просто растерялся. Приехать к морю и купаться в каком-то дурацком бассейне? В этот момент к платформе причалил вагон фуникулера и приветливо раскрыл двери. Толстяк, похожий на дачника, и женщина в изумрудной пижаме неспешно вошли внутрь. Я включил режим невидимости и прошмыгнул за ними. Двери зашипели и закрылись. Вагон беззвучно тронулся и покатил вниз. Мимо проплывали кусты красных рододендронов и пальмы с волосатыми, как орангутаньи ноги, стволами.
Море – вот оно! Первым делом я подбежал к самой воде.
Галька в полосе прибоя была мелкая, она звонко шуршала в морской пене и походила на конфеты «Изюм в сахарной глазури». Волна подкатывала – я отступал. Она закручивалась белым гребнем, разбивалась и с печальным выдохом убегала назад, заманивая меня в море.
Процесс напоминал игру. Все коварство этой игры я испытал, когда одна из волн неожиданно оказалась вдвое выше предыдущих и окатила меня. Я стоял в шортах и сандалиях, мокрый по пояс и смеялся.
Море оказалось не просто водой. Оно было живым, веселым и озорным существом. От него пахло мокрой солью и свежими огурцами. Упругие волны катили к берегу, белые барашки пенились и исчезали. На горизонте, сливаясь с небом, виднелся корабль. Плоский, как мишень в тире, он почти неприметно полз на север.
– «Червона Украина», – раздался бас с небес.
Я обернулся, задрал голову. Надо мной возвышался великан с пышными седыми усами – голый, если не считать черных трусов по колено и выгоревшей тюбетейки.
– Крейсер, – добавил он непонятное слово. – Бывший «Адмирал Нахимов».
– Пароход?
– Салага! – Усатый продолжил говорить загадками. – Крейсер, говорю.
Он присел на корточки. Руки, большие и страшные, все в седых волосах, были покрыты шрамами и синими татуировками. Правая напоминала клешню – указательный палец был срезан под корень, на его месте торчала розовая круглая шишка.
– Ты чей, малец?
– Краевский.
– А-а! Это хромой который? Армейский, из танкистов?
– Не, пехота! А вы тоже генерал?
– Морской только. Знаешь, как называется?
Я знал.
Он одобрительно хлопнул меня по спине. Я поперхнулся: ладонь была как лопата. Усатый засмеялся. Из седых волос на груди взглядывала некрасивая русалка с огромными сиськами. На плече синел якорь, его обвивали две змеи с острыми языками.
– Это жало? – Я ткнул в змею.
– Язык это. У них яд в зубах.
– А как же они сами не отравятся?
Адмирал задумался.
– Плавать умеешь? – спросил.
– А то!
– А нырять?
– Ну.
– А под водой сколько можешь просидеть?
– Зачем? – удивился я.
– Ты что? А вдруг винт заклинит. Починить. – Адмирал поскреб клешней подбородок. – Или фашистский корабль взорвать прикажут. Мину подложить. К примеру.
Я прикинул – моряк дело говорил.
– Пойдем, салага. – Он снова огрел меня ладонью. – Научу.
Я разделся, остался в трусах. Адмирал кинул тюбетейку на гальку, взял меня за руку. Мы вошли в воду. Мне по горло, ему по грудь.
– На островах Карибского моря ловцы жемчуга сидят под водой по три минуты, запросто…
– А я?
– Вот щас мы и проверим! Под водой не жмуриться! Смотреть на меня! Травить воздух по мере надобности – ферштеен?
Мы погрузились. Я открыл глаза. Его усы распушились, он стал похож на моржа, только без бивней. Мне снова стало смешно, я начал пускать пузыри и тут же, нахлебавшись воды, закашлялся. Кашлять под водой оказалось несподручно. Моряк выдернул меня на поверхность.
– Эх, салага! Секи момент! – Он держал меня за плечи, мои ноги болтались, не дотягиваясь до дна. – Правило номер один!
Через два часа я нашел столовую. Наш столик стоял на открытой террасе. Мои только пришли и неспешно рассаживались. По белой скатерти расползались кружева тени от дикого винограда, что хищно обвивал бамбуковый навес. Проскользнул на пустой стул и, выставив ладошки, тихо сказал: «Руки мыл». Хотя меня никто и не спрашивал.