Dragon Age. Последний полет

Но Валья не сдавалась. Она намеревалась как минимум пролистать книгу до конца, прежде чем признать свою затею неудачной.
На одной из карт бросилась в глаза интересная деталь: где-то под Старкхэвеном, точно на линии, обозначающей границы орды порождений тьмы, было написано какое-то слово. На первый взгляд – ничего удивительного, всего лишь название очередной деревеньки, которой на следующей карте уже не будет.
Но вот странность: слово это было эльфийское, и означало оно «грифон». С чего бы людям так называть свою деревню? А сразу под названием что-то слабо мерцало. Лириум. Его было совсем немного, к тому же пыль тщательно втерли в пергамент, однако это сине-зеленое свечение, одинаковое по обе стороны Завесы, Валья ни с чем бы не спутала. Все-таки годы обучения в Круге Магов прошли не зря.
Валья украдкой взглянула на своих коллег: все они с головой погрузились в чтение древних писем и дневников и не обращали на нее никакого внимания.
Тогда осторожно, хоть и сгорая от любопытства, Валья вытянула из Тени нить маны и попыталась рассмотреть карту сквозь магическую линзу. Бледно-голубой агат в ее посохе слабо засветился. Если кто-нибудь заметит – можно будет списать на отраженный солнечный свет.
Однако никто ничего не заметил, и когда Валья посмотрела на карту, то не смогла сдержать радости: на пергаменте бледно-голубым цветом мерцала строка из эльфийских слов. Лириумные чернила, которыми она была когда-то написана, проявились под воздействием потока магии.
Латбора виран.
Прочитав слова, Валья отпустила нить маны, и они тут же погасли, словно их и вовсе не было. Но она хорошо их запомнила. Латбора виран.
Фраза была на древнеэльфийском, но Валья без труда разобрала диковинные буквы и поняла смысл слов. Навряд ли эту фразу можно было дословно перевести на человеческий язык, но в грубом переводе она звучала бы так: «дорога к месту потерянной любви». Это цитата из долийской поэмы – одной из тех немногих, что передаются из уст в уста в эльфинажах. В поэме говорится о неизбывной тоске по чему-то прекрасному. Это сладкое чувство можно сравнить с ностальгией, только в нем больше горечи, потому что человек, впавший в ностальгию, страдает от разлуки с радостями прошлого, а тот, чье сердце охвачено латбора виран, никогда не видел предмета своей тоски.
«Ежевичные лозы напомнили мне…» – пробормотала Валья. Так начиналась эта поэма: с густого, горько-сладкого аромата наливающихся соком ягод ежевики и желания вспомнить исчезнувшие в вечности запахи Арлатана.
Да и сама эта поэма была своего рода латбора виран, потому что ни один эльф, кого встречала в своей жизни Валья, не знал, как она звучит на эльфийском. Да, в ней присутствовали некоторые оригинальные слова, сохранился первоначальный сюжет, но основная часть стихотворения существовала в убогом переводе на различные человеческие языки. Эльфы, живущие в эльфинажах, не знали ни своей истории, ни своего родного языка, чтобы вспомнить прекрасные шедевры, созданные их великой культурой. Они даже не ведали, как эта поэма называлась изначально, поэтому называли ее по первым двум словам: «Ежевичные лозы».
Но что делают эти слова на карте военных действий эпохи Четвертого Мора? А в том, что написаны они были именно в это время, а не позже, Валья даже не сомневалась. И скорее всего, чары, которые делали их невидимыми, были частью общего заклинания, наложенного на книгу, благодаря которому время было не властно над яркостью ее чернил.
Но какой в этом смысл? Зачем кому-то прятать в такой книге название поэмы, которое может обнаружить только маг, а прочесть и понять – лишь эльф? Навряд ли этот кто-то просто поддался ностальгическому порыву…
Тут Валья вспомнила про украшенные резьбой стены главной залы: а вдруг там были и ежевичные лозы?
Она поспешила проверить. В зале было пустынно, лишь одинокий Серый Страж, чьи волосы уже тронула седина, задумчиво глядел в окно на поющих птиц. Валья тихонько прошла мимо, внимательно изучая стены.
Финики, гранаты, апельсины – все это она уже видела. И вдруг – вот она: одна-единственная ежевичная лоза. Скульптор не поскупился, украсив ее и крупными цветами, и набухшими бутонами, и сочными ягодами. Лоза обвивала факел, укрепленный между двух полок, и спускалась к выступавшей из каменной стены скамье.
Не обнаружив под факелом ничего необычного, Валья заглянула под скамью – и тут-то, на одном камне, увидела следы лириумной пыли. Совсем слабые, едва различимые. Ей и заметить-то их удалось только потому, что она уже прикасалась к Тени.
Проверив, не наблюдают ли за ней, Валья протянула из Тени нить магии, направив ее в камень. Камень в ответ качнулся и слегка подался вперед.
Дрожа от предвкушения, Валья вцепилась в камень и начала его расшатывать. Наконец он выскользнул из стены. Тогда, затаив дыхание, она осторожно – и, к ее великому облегчению, почти беззвучно – опустила его на пол.
За камнем обнаружилась неглубокая ниша, в которой лежала маленькая, но довольно пухлая книга. Ее истрепанный переплет был заляпан кровью, страницы сморщились от сырости, но в целом она, казалось, не особо пострадала от времени. Закусив губу, Валья вытащила томик, аккуратно вернула камень на место и уселась на скамью.
Заинтригованная, она открыла первую страницу. Почерк был легкий и небрежный, писала, несомненно, женщина, но в каждом слове прослеживалась воля и твердый характер.
«В году 5:12 Священного, – прочла Валья, – я и брат мой Гараэл летели в город Антиву…»
 
Глава 2
 
5:12 Священного
Иссейя с трудом вскарабкалась на спину грифона. Всего лишь второй раз в своей жизни. А ей уже предстояло лететь на войну.
Ни Иссейя, ни ее брат Гараэл не были готовы к такому повороту. «Лягушата зеленоротые», – в шутку называл их лейтенант и был прав.
Еще и года не прошло, как оба стали Серыми Стражами, а в Красное Крыло их зачислили всего-то четыре месяца назад. И тренировались-то они до сих пор только на лошадях, сидя в специальных седлах, к которым крепились широкие деревянные доски, имитирующие крылья грифонов, – чтобы наездники привыкали к неудобной позе. Лишь однажды брату и сестре выпала возможность полетать, сидя за спинами опытных Стражей, да и то была обычная проверка – как они переносят высоту. Ведь какой наездник из того, кто ее боится? Будь на дворе другое время, им бы еще год тренироваться, прежде чем отправляться в настоящее сражение.
Однако на дворе стоял Мор, и ждать он никого не собирался.
Четыре месяца назад на северные земли, повинуясь голосу пробудившегося Древнего Бога, хлынул черный поток порождений тьмы. Из самых недр земли, по Глубинным Тропам, построенным в стародавние времена гномами, чудовища вырвались на поверхность, застав ничего не подозревающих и совершенно не готовых к войне людей врасплох.
Антива, на которую обрушился первый удар вражеских сил, не выдержала их натиска. Мелкие военные отряды, разбросанные то тут, то там, были смехотворным препятствием для армии порождений тьмы. Города и деревни они сровняли с землей, жителей убили, а тех, кого пощадили, утащили с собой на Глубинные Тропы, чтобы предать еще более страшной судьбе, чем смерть.
Селени, знаменитый на весь свет своими изящными мостами и статуями, продержался всего четыре дня. После его падения река вздулась от мертвых тел. День за днем наблюдали жители Антивы, как почерневшие трупы, подгоняемые течением, плывут к морю, и ужас овладевал ими все больше.
В столь тяжелое время заниматься тщательной подготовкой новобранцев было попросту некогда. И потому Иссейя летела сейчас в Антиву. Прильнув к сидящему впереди Стражу и жмурясь от хлеставшего в лицо ветра, Иссейя наблюдала за тем, что творилось внизу.
Антива раскинулась на берегу голубого залива. Зеленеющие поля и сады опоясывали город широкой, в десять миль, лентой и тянулись дальше, вдоль реки, несущей свои воды к руинам Селени.