Святая Анастасия Сербская. Чудеса и пророчества

Вдруг подул ветер, и резко похолодало, он мягко коснулся их лиц, возвестив о возможной грозе, и под давлением низкой облачности уменьшил видимость вокруг.
«Знаешь ли, сестро, сколько нам ещё идти, потому что вот уже седьмой час мы шагаем, а нигде не видно ни живой души, ни голоса», – произнесла Феодора, испуганная неожиданным горным ветром, и добавила. «Нету ни орлов, ни соколов над этими скалистыми гребнями. Ни одна лисица нам не перебежала дорогу, хотя в этих местах много зверей. Наши охотники приходят сюда на заре и уже до полудня возвращаются с мешками, полными птиц и лесной дичи».
«Не бойся, – ответила Анастасия, обернувшись к ней, и крепче затянула узелок на плече, – но я думаю о том, что в монастыре у нас не будет ни возможности мысленно возвращаться в прошлое, ни говорить о том, что нас по жизни связывает».
«Я ничего не ожидаю, не гадаю, пусть будет всё по воле Господней. И пусть нам там, в святом месте, никто не мешает в усердных молитвах. А воспоминания будут постоянно приходить и переплетаться с действительностью, и это нам поможет оставаться бдительными. Точнее, пусть вся роскошь этого мира будет с теми, кому она принадлежит, а наше существование окрепнет в том, куда мы идём. Потому что кто не будет бодрствовать, как тому учит Господь, не спасётся».
«Я благодарна тебе за то, что ты так часто, вот и сейчас, возвращаешь меня к Евангелию», – произнесла Анастасия.
Затем она взглянула на небо и в его западной части увидела ленточные отсветы заходящего солнца, которые опускались на вершины гор, пробивая низкие облака. Слегка опустив голову, она заметила упавший ствол и, положив узелок, села отдохнуть.
Рядом с ней, тоже желая немного передохнуть, села и Феодора.
Обе перекрестились, помолчали, затем Феодора произнесла, глядя на неё вопросительно:
«Я всё ещё нахожусь под огромным впечатлением дивных слов Немани. Когда он от епископа Калиника получил монашеское имя Симеон, он перед всей своей знатью сказал: “Анна и я с сегодняшнего дня больше не ваши господа. Мы оба вам только брат и сестра, и между мной и Анной те же отношения. Господу, господарю всех нас, я буду молиться за свой народ, который дал мне возможность править им… Я старался, чтобы наш корабль сербский имел одного капитана, зная, что только так мы можем остаться близкими друг другу и Богом принятыми. По-другому нельзя. Бог один. Только представим себе три поселения, имеющих три различных Бога. Тут настоящей веры нет, им грозят постоянные опасности. Правитель должен быть предан Богу, привержен народу, во всём честен”. Вот это искренность…»
«Знаю, знаю, всё это я хорошо запомнила», – сказала Анастасия.
«Прости, но чувства мне подсказывают, что в этот миг, в этом необозримом лесу, где всё живое затихло, я должна напомнить слова Великого жупана, а ныне монаха Симеона, обращённые к тебе. Вот что он произнёс пред всеми: Анна, дорогая моя, радость жизни моей, я должен поблагодарить тебя за всё доброе и просить прощение за плохое, что я, не подумав, сотворил. Особенно благодарю тебя за доброту, искренность, уважение и внимание, с которыми ты меня встречала и провожала в путь-дорогу. За любовь, подобную милости ангела, которая звонче церковных колоколов и ярче лампад в полумраке монастыря. За терпение, что благотворнее людских даров, без тени гордости, страдающих взглядов или подозрений. За мудрость, с которой ты угадывала мои чувства – и когда я возвращался униженным подданными императора и когда был доволен императорами. Ты являешься доказательством, что вера крепче жизненных потребностей и неверия, а надежда плодороднее самых урожайных полей, пастбищ, виноградников, императорских сокровищниц и хозяйственных амбаров. Ты опекала бедняков и наполняла их сумы, а теперь тебе с пустой сумой легче будет идти в монастырь. Разве это не мудрость! Потому что мудрость не выносит дурных поступков и земных удовольствий, а мудрецам не нужны ни переметные сумы, полные сокровищ, ни завидное положение. Только мудрый совет является истинным путём заблудшему и возвышенным даром умному. Ты поняла, что людское уходит как вода в пересохшую землю и остаётся на земле не дольше упавшего с дерева яблока. И видела – как лицо в зеркале видит себя. Знаю, это может только тот, кто в душе носит Бога, и Им стяжает небесную любовь и для себя, и для всех вокруг. Потому что эта наша земная любовь не умеет как надо терпеть, или даже истинно радоваться и быть довольной ни своими постижениями истины, ни добродетелями других. Ей не хватает широты, а также усилия противостоять ненужным желаниям и низким побуждениям. А ныне, мой жизненный путь, моя радость без конца и края и свет во тьме, моя дорогая Анна, жено без злой мысли, без худого слова в доме и даже наименьшего зла в себе, моя единственная спутница, настал миг расставания, мы пойдём новым, единственно ближним путём к Богу. Исполненные радости, что этот день настал, и потомки наши остаются воспитанными и грамотными. Давай подадим друг другу руку, без слёз в очах и вздохов из груди, чтобы души спасти и найти путь в вечную жизнь. С небесной любовью, которая побеждает все мельницы зла и несправедливости, пойдём своим, Господу угодным путём. Я в мой, а ты в свой монастырь. И там, с той любовью, которой ты одаривала всех, приходящих к нам во дворец, как Солнце, посылая свет, разгоняет самую густую тьму и даёт неограниченное тепло Расу, будем сестрой и братом всем, кто в монашеских мантиях. Чтобы людям, ищущим Бога, подарить оставшееся нам время. Поэтому с этой минуты, моя святая сестро Анастасия, молись, чтобы нас Господь встретил и в Царствии Своём, и снова соединил.
В путь, наши монашеские сообщества нас ждут».
Услышав всё это, монахиня Анастасия встала, а за ней и сестра Феодора. Они перекрестились, подняли свои монашеские сумы и двинулись дальше.
 
Брат, не господарь
 
Всё утро епископ Калиник и монах Симеон тряслись на твёрдой скамье, глядя, как кучер Павле кнутом подгоняет лошадей.
«Полегче, полегче, дорога действительно плохая, но мы выдержим. Не слишком мучай этих двух белых красавцев, они равномерно бегут и радуются, что везут нас в Студеницу», – упрекнул кучера отец Симеон, исподлобья глядя на епископа.
Монах был почти на десять лет старше епископа. И удивлялся, что архиерей довольно часто покашливает:
«Ах, мой честной владыко Калиниче, ты должен гораздо больше ходить пешком и тогда избавишься от этого кашля».
Епископ ничего не ответил на этот благожелательный совет. Он как бы застыл, сидя на скамейке и сильнее упёрся ногами в пол. Отцу Симеону казалось, что Калиник и дальше видит в нём Великого жупана Неманю.
«Вот, в нескольких километрах отсюда река Студеница. Я хочу, чтобы ты и Павле отдохнули. Остановимся, простимся здесь, и вы оба вернётесь назад. А я во славу Божию, да и ради здоровья своего, пешком пойду к твоим братьям наверх, в монастырь. Так я почту и их, и себя в этой честной ризе монашеской, да и обет, данный Богу. Чтобы быть скромным и равным в братстве со всеми».
На эти слова отца Симеона его спутники не реагировали. Они молчали, но – вспомнив, что река глубокая, узкая, и что в этом направлении через неё не перебраться – епископ хотел ему предложить подвезти его до подножья Радочела, где через речку проложен деревянный мост. И именно тогда, вдруг, у монаха вырвался повелительный клич:
«Стой! Я здесь выхожу».
Единственным ответом спутников было спешно остановить повозку.
Лишь когда все сошли на землю, кучер Павле решился произнести: «Господарю, я Вас понимаю, хорошо, что Вы решили вернуть нас назад!»
Монах Симеон не дал себя смутить:
«Я тебе не господарь, юноша. И больше не унижайся ни передо мной, ни перед кем бы то ни было, кто имеет власть. Говори всегда так, как ты думаешь, а не как тебя учили многие, которые никак не хотят видеть во мне брата».
Затем монах Симеон обнял растроганного Павле, поцеловал его трижды, потом ещё раз крепко обнял за плечи. То же самое он сделал и в отношении епископа Калиника и поцеловал ему руку.