День, когда они возвратились

«Становлюсь стар, — подумал Десаи, — все труднее адаптироваться».
Вот и автоматически отводить глаза от этого свирепо сияющего диска он не научился… На целую минуту ослепнув, Десаи забеспокоился, не получил ли он ожог сетчатки. Да нет, ничего. Ведь голубоглазые энейцы-северяне выдерживают…
«Хватит проволочек, — укорил себя Десаи. — Ведь в комиссариате ждет множество дел, и с каждой секундой их становится все больше».
После яркого света снаружи винтовая лестница в башне показалась так плохо освещенной, что Десаи споткнулся, и такой крутой, что его сердце было готово выскочить из груди. Слабое тяготение при здешнем разреженном воздухе не облегчало жизнь человеку его возраста. Пришлось передохнуть на площадке четвертого этажа, прежде чем взяться за молоток, за столетия отполированный руками посетителей, и постучаться в дубовую дверь.
— Добрый день, — бесстрастно приветствовала его Татьяна Тэйн, отворив дверь.
Десаи поклонился:
— Добрый день, моя госпожа. Очень любезно с вашей стороны согласиться на разговор со мной.
— Разве у меня был выбор?
— Безусловно.
— Ну так его не было, когда ваши агенты контрразведки потащили меня на допрос. — Голос девушки оставался бесстрастным, и это огорчило Десаи: гнев, по крайней мере, давал бы надежду на установление хоть какого-то человеческого контакта.
— Именно поэтому я хотел встретиться с вами у вас в университете, профессор Тэйн, — чтобы подчеркнуть добровольность беседы. К тому же, как мне кажется, вы не были арестованы — не так ли? Офицеры просто сочли, что вы готовы им помочь, как и положено законопослушной гражданке, — Десаи с трудом удержался, чтобы не сказать «подданной Его Величества».
— Ну что же, вы можете не опасаться насилия с моей стороны, комиссар. Вы действительно пришли без охраны?
— Да, конечно. Кому есть дело до шоколадного толстячка в мешковатой мантии? Кстати, где я могу ее оставить?
Татьяна показала ему вешалку в передней. Все здесь было невообразимо архаичным. Конечно, первые поселенцы были слишком бедны, чтобы оборудовать свои жилища автоматикой: да и впоследствии жизнь оставалась достаточно трудной, и знейцы сохранили презрительное отношение к «штучкам имперских неженок». По комнате гуляли ледяные сквозняки, которых хозяйка в своем простом легком костюме как бы и не замечала.
Десаи внимательно посмотрел на девушка. Она была высокой и тоненькой, с курносым носиком на овальном лице, тонкими бровями и карими глазами, пухлым ртом, белоснежной кожей, темными волосами до плеч.
«Типичная представительница старой университетской семьи, — подумалось ему. — Рано начала научную карьеру, кажется замкнутой и поглощенной своим предметом, но наверняка не тепличное растение: как и все они, проводит много времени в экспедициях, и в здешних пустынях, и в джунглях Дидоны. Говорят, блистательный лингвист, уже многого достигла в расшифровке языков дидонцев. Конечно, это она пробудила в Айваре Фредериксене интерес к литературе и истории Терры, хотя его явно увлекают в основном подвиги древних борцов за свободу. Девушка как будто имеет больше здравого смысла, такая серьезная, может быть, без особого чувства юмора, — как раз подходящая невеста для сорвиголовы».
Все эти сведения Десаи почерпнул из досье Татьяны. Больше там ничего не было — контрразведке приходилось следить за слишком многими энейцами. Вот ведь и от Айвара Фредериксена, казалось бы, не следовало ожидать особых неприятностей — а что он натворил…
Татьяна провела Десаи в гостиную. Каменные стены были украшены выцветшими гобеленами, на полу лежал потертый ковер, большую часть комнаты занимали книжные шкафы, аппаратура для звукозаписи и лингвосемантического анализа. Немногочисленная мебель была старой, но удобной — массивное дерево, кожаная обивка. На письменном столе среди фотографий родных Десаи заметил портрет Айвара с дерзкой улыбкой на лице. Над столом висели две превосходные стереофотографии — на одной был изображен житель Дидоны, на другой — Эней, как он виден из космоса, — смесь рыже-красного, зеленого, голубого, с ослепительно белой полярной шапкой. Ее работа, ее дом.
Раздалась тонкая трель. Татьяна подошла к клетке, в которой сидела мышь-летяга.
— Ох, я совсем забыла — сейчас время обеда. — Девушка насыпала зверьку семян и погладила его. Ответом была новая мелодичная трель.
— Могу я полюбопытствовать, как его зовут?
Девушка, казалось, была удивлена вопросом.
— Э-э… Злопастный Брандашмыг. [8]
Десаи снова поклонился:
— Простите меня, моя госпожа. У меня было неверное представление о вас.
— Что?
— Впрочем, ерунда. Когда я был мальчишкой и жил еще на Рамануджане, у меня был любимец — местный зверек по кличке Черепаха Квази… [9] Скажите, пожалуйста, подходит ли мышь-летяга для семьи, где есть маленькие дети?
— Ну, это зависит от детей. Зверька нельзя мучить.
— Это ему не угрожает. Наша кошка умерла, не вынеся климата Энея, так и не узнав, что ее могут дернуть за хвост.
Девушка напряглась.
— Эней гостеприимен не ко всякому пришельцу. Присядьте, комиссар, и расскажите наконец, что вам от меня нужно.
Кресло, в которое он опустился, было слишком высоким, чтобы человек его роста чувствовал себя в нем уютно. Татьяна удобно расположилась напротив — она была выше Десаи сантиметров на десять. Десаи хотелось курить, но попросить на это разрешения он счел неуместным.
— Что касается Айвара Фредериксена, — не выдержала девушка, — я могу повторить вам только то, что уже сказала вашим агентам: я ничего не знала о тех действиях, которые ему приписываются, и не знаю, где он может находиться.
— Я знаком с содержанием того вашего интервью, профессор Тэйн, — Десаи тщательно подбирал слова, — и я верю вам. Контрразведка тоже поверила. Они ведь не прибегли к допросу под наркотиками, не говоря уже о психозондировании.
— Ни один энейский полицейский не имеет права даже предложить такое.
— Но на Энее было восстание, и теперь планета оккупирована, — мягко напомнил Десаи. — Как только лояльность по отношению к Империи будет восстановлена, энейцы получат обратно свою автономию. — Видя, как зажглись возмущением глаза Татьяны, он тихо добавил: — Лояльность, о которой я говорю, означает не больше, чем внешние проявления уважения к трону в качестве символа доброй воли. Лояльность к Империи означает прежде всего мир — мир в условиях, когда планета может быть уничтожена целиком, а восстание унесет тысячи жизней. И именно об этом я и хочу поговорить с вами, а вовсе не об Айваре Фредериксене.
Татьяна смотрела на Десаи с удивлением и недоверием:
— И что же, по-вашему, я могу тут сделать?
— Возможно, и ничего. Но надежда на хоть какой-то намек, указание, проблеск света все же есть — ради этого я и обратился к вам с просьбой о конфиденциальном разговоре. Подчеркиваю — с просьбой. Вы не сможете мне помочь, если помощь не будет добровольной.
— Чего же вы все-таки хотите? — прошептала она. — Могу только повторить — я не вхожу ни в одну организацию революционеров и никогда не входила… если не считать секретарской работы в милиции во время борьбы за независимость. О том же, что происходит теперь, я не знаю ровным счетом ничего. — В ней снова заговорила гордость. — А если бы знала, то скорее покончила бы с собой, чем предала бы Айвара или его дело.
— Но ведь вы могли бы просто поговорить со мной об этом — Айваре и его деле?
— Но что?.. — ее голос затих.
— Моя госпожа, — начал Десаи, с беспокойством вслушиваясь в собственные слова: убедительно ли для нее они прозвучат? — Я чужой на зашей планете. Мне, конечно, приходится встречаться с сотнями энейцев, моим подчиненным — с тысячами, но пока что это не привело к взаимопониманию. Мне очень помогли бы ваши история, литература, искусство, но сам я почти не имею для них времени, а обзоры, подготовленные другими, практически бесполезны. Одно из основных препятствий к пониманию — ваша гордость, ваш идеал железной самодисциплины, ваше уважение к собственному внутреннему миру: даже в беллетристике вы избегаете излияний чувств. Я знаю, что энейцам присуши все обычные человеческие эмоции, но мне неизвестно, как здесь, на Энее, они проявляются. Каково ваше самоощущение? Единственные люди, с кем я хоть в какой-то мере могу найти обший язык, — это некоторые горожане: предприниматели, управляющие, новаторы, — космополиты, которых деловые интересы связывают с наиболее развитыми частями Империи.