Мир по Тому Хэнксу
Младший брат Тома Джимми остался с матерью после расставания родителей: она не могла позволить себе содержать больше одного ребенка. Джимми остро чувствовал разделение со старшими братьями и сестрой, и их приезды причиняли ему боль и не способствовали сближению.
Возвращаясь домой, Том занимался дзюдо и играл в бейсбол в Малой лиге, но ему нравилось одиночество. По его словам, он никогда не скучал. Том воображал, что консервный нож – это вертолет; кожаный ремень превращался в скоростной поезд; и с любой вещью он мог возиться часами. «Я научился занимать себя целыми днями, не нуждаясь в каких-либо развлечениях. Я размышлял о всякой вуди-алленовщине: “Когда солнце сгорит?”, “Почему мир такой аккуратный?”, “Почему Джеймс Бонд крутой?”» [10]. Юношеская восторженность еще не столкнулась с ограничениями зрелости. «Возможно, в десять или одиннадцать я буду задаваться вопросами: “Почему я ощущаю одиночество? Почему я ощущаю себя оторванным от других?” Но я до такого еще не дозрел».
Независимость и самодостаточность Тома будут только крепнуть: начиная с 1965 года, когда Тому минуло девять, Бад фактически предоставил детей самим себе. «Законов мы не нарушали, – говорил Том, – только мебель рушили» [11]. Семья Хэнксов жила в квартире 714 в большом доме в Аламеде. Бад работал в стейк-хаусе Castaway на Джек-Лондон-сквер в Окленде в дневную смену с 8:30 утра до 10:30 вечера. Когда он был на работе – то есть все время, – дети делали всё что хотели.
«Мы развешивали пластиковые модели на двухъярусных кроватях, втыкали в них фейерверки и выбегали из комнаты. А они взрывались. Потом мы возвращались и глядели, как они догорают. Мы ни разу серьезно не пострадали. Думаю, отец добродушно похваливал себя: “Вот, мои дети не убились!” – вспоминал Том. – “Да, но, папа, мы были так близки к этому!”» [12].
Дети сами себе готовили, то есть немало томатного супа сожгли, а груды замороженных бобов вывалили в измельчитель отходов. «Мы не знали про соусы, сливочное масло, специи и тому подобные штуки, – говорит Том, – а брюссельская капуста – вы знаете, что она похожа на крысиные мозги? Если их покатать, кочанчики как бы вытягиваются, и практически видны кости черепа. Я до сих пор их не ем, ведь почти два с половиной года мы только этим и питались» [13].
С понятием дисциплины Том познакомился только в школе. Он обожал ее и никогда не прогуливал уроки. У него была строгая учительница, миссис Касл, которую он очень уважал. Она говорила ученикам, что надо ложиться в 7:30 вечера и засыпать в 8. Том ровно так и делал.
Он сходил с ума по бейсболу и космической программе, но, когда не спал, большую часть времени проводил у телевизора. «Который час, я узнавал по тому, какая шла передача» [14], – говорил Том. Больше всего он любил программу «Затем появился Бронсон» (Then Came Bronson; Майкл Паркс ездит на мотоцикле по Соединенным Штатам, попадая в разные истории и меняя жизнь людей), но еще ему нравились «Бэтмен» (Batman; утрированная версия с Адамом Уэстом в главной роли), оригинальный «Звездный путь» (Star Trek; Ясон и аргонавты в открытом космосе), «Предоставьте это Биверу» (Leave It to Beaver; жизнерадостный домашний ситком о нуклеарной семье), «Семейка Брэди» (Brady Bunch; не менее жизнерадостный домашний ситком о смешанной семье), «Fireball X‐7» (приключенческие истории, разыгранные марионетками) и настоящие подводные приключения Жака Ива Кусто. А однажды Том увидел «Семь самураев» Куросавы на местном телеканале, и японский эпос поразил его в самое сердце, как и другой фильм с субтитрами на том же канале: легендарная «Дорога» (La Strada) Феллини.
Бесконтрольное существование детей Хэнксов резко закончилось, когда Тому было десять: его отец женился в третий раз. Новой женой Бада стала Фрэнсис Вонг, официантка в китайском ресторане на Джек-Лондон-сквер. Семья переехала в дом на холмах Окленда вместе с Вон и ее младшей дочерью пяти лет. Новая мачеха Тома хотела установить в доме порядок, но трое младших Хэнксов сопротивлялись.
Хэнкс рассказывал: «Они старались завести правила, но эти правила были невыполнимы. Наш первый вопрос всегда звучал так: “Зачем заморачиваться?” Нельзя взять троих детей – по сути, трех волчат, растивших себя самостоятельно, не важно, хорошо или плохо, – и забрать у них свободу. Мы многому научились за те годы, когда говорили: “Я это могу”. Это как взять кочевое племя и попытаться загнать его в пригородный дом. Честно говоря, все быстро затрещало по швам» [15].
Вместо пиццы и подгорелого супа на обед теперь давали традиционную китайскую еду. Правила и дисциплина заменили бескрайний океан попустительства. После нескольких демонстраций с криком и визгами старшая сестра Тома, уже подросток, покинула дом и перебралась к матери. Том и Ларри заняли верхний этаж. «C остальными членами семьи мы общались за едой, – говорил Том, – и то не особо» [16].
Ларри всегда был самым веселым в семье – иногда Тому удавалось посмешить ребят в школе, просто повторяя на следующий день фразочки Ларри, сказанные за ужином, – но теперь Том обретал собственный голос. К старшим классам сформировался его публичный образ: он был шутником, отпускающим остроты, пока класс смотрит обучающее слайд-шоу, и отлично понимающим, как далеко он может зайти, подкалывая старших, чтобы не нажить неприятности.
Учился он в «Скайлайн-Хай» в Окленде, Калифорния. «Это была большая государственная школа, – говорил Том. – Две тысячи детей… Правила полностью поменялись. Да и вообще, я думаю, все уже махнули рукой на правила. К тому времени, как я туда попал, отношение сложилось такое: “Делай что хочешь, главное, не сожги школу дотла”. Впрочем, некоторые все равно пытались» [17].
Том был худющий, кожа да кости. В бейсбол он играл не очень, поэтому записался в команду по легкой атлетике: пробегал 400 метров за 61 секунду. В этом спорте энтузиазм и старательность ценятся больше, чем физические данные. Теперь Том обращал внимание на противоположный пол, но обнаружил, что его интерес не встречает взаимности. «Мне смертельно не везло с девушками в старших классах. Просто король неудачников. Я был слишком странный, слишком неуклюжий и уж чересчур сумасшедший» [18].
Окленд расположен в шестнадцати километрах от Сан-Франциско, где несколько лет назад случилась хиппи-революция, но все это было далеко, словно другая планета. «Я не дитя шестидесятых, я дитя семидесятых, – говорил Том. – Истеблишмент уже лежал в руинах к тому времени, когда я мог бы начать с ним войну. Я уже прыгал по руинам. Контркультура успела расцвести и сгнить прямо у меня на глазах. Я вырос в Окленде в промежуток между эпохой насилия “Черных пантер” и благотворительных акций “Черных пантер”. Народ кругом кайфовал на наркоте и тому подобное. Но от Лета Любви уже ничего не осталось, часто случались потасовки, тебе запросто могли разгромить машину. Вот так вот. Первый встречный скорее изобьет тебя и ограбит, чем скажет: “Слушай, а в парке Золотые ворота – бесплатный концерт”. К тому времени, как я стал сознательной личностью, та эпоха уже ушла» [19].
И поскольку «сила цветов» [1] себя исчерпала, юному Тому пришлось искать иные пути к просветлению. Три открытия изменили его мышление, когда он был ребенком: первое – это «Над пропастью во ржи», роман Дж. Д. Сэлинджера 1951 года, традиционная книга о взрослении для молодых ценителей литературы, которая читается словно секретное послание, скрывающее за циничным фасадом смятенное, но нежное сердце. Том ощущал себя таким же одиноким, как рассказчик Холден Колфилд, – подобно многим подросткам, его удивило, насколько точно книга описывала самые потаенные уголки его души. Еще его поразило, что там употребляется запретное слово «дерьмо».
Другим катализатором стало то, что Том узнал про холокост: он увидел знаменитое фото 1943 года, где нацистские солдаты уводят еврейского мальчика из варшавского гетто в концентрационный лагерь. Том прочитал все о холокосте, что смог достать, пытаясь понять, как методичное убийство шести миллионов евреев могло произойти при жизни его родителей. Молодому сознанию было непросто переварить мысль, что зло – не просто реально, а иногда происходит в промышленных масштабах.