Игра в «Потрошителя»

По саду бродили полицейские, ожидая указаний, но инспектор видел перед собой лишь фантастическую фигуру смуглой феи, которая шла к нему плавной походкой, в развевающемся голубом одеянии: эту женщину он только что видел на экране своего телефона. Айани была почти с него ростом, все в ней как будто устремлялось ввысь, кожа цветом напоминала черешневое дерево, спина прямая, как ствол бамбука; движения плавные, как у жирафы: эти три метафоры тут же пришли на ум Мартину, мало искушенному в поэтических оборотах речи. Пока он глядел на красавицу разинув рот, подмечая, что она идет босиком, одетая в шелковую тунику цвета воды и неба, та протянула ему тонкую руку с ненакрашенными ногтями.
— Миссис Эштон, полагаю… Я — главный инспектор Боб Мартин из убойного отдела.
— Можете звать меня Айани, инспектор. Это я позвонила в полицию, — сказала модель на удивление спокойно, если учесть обстоятельства.
— Расскажите мне, Айани, что произошло.
— Ричард сегодня не ночевал в доме. Рано утром я принесла ему кофе в кабинет и…
— В котором часу?
— В начале девятого.
— Почему ваш муж не ночевал в доме?
— Ричард часто работал или читал по ночам в своем кабинете. Он — сова, я не беспокоилась, если муж не возвращался, даже иногда и не замечала этого: у нас раздельные спальни. Сегодня годовщина нашей свадьбы, я хотела сделать ему сюрприз, поэтому и понесла кофе сама. Обычно это делает Галанг.
— Кто такой Галанг?
— Слуга. Галанг живет здесь, он филиппинец. Еще у нас есть кухарка и приходящая уборщица.
— Я должен буду допросить всех троих. Продолжайте, пожалуйста.
— Было темно, шторы задернуты. Я включила свет и тогда увидела… — Красавица запнулась, на какой-то миг ей изменило непоколебимое самообладание, но она быстро пришла в себя и сделала Мартину знак следовать за ней.
Инспектор приказал патрульным вызвать криминалистов и поставить ограждение, чтобы перекрыть доступ любопытствующей публике и журналистам, которые, без сомнения, вот-вот нагрянут, учитывая известность жертвы. Он двинулся следом за моделью по отходящей от главной аллеи тропке, которая привела их к строению в том же ультрасовременном стиле, примыкающему к основному корпусу особняка. Айани объяснила, что муж принимал здесь пациентов, которых консультировал частным порядком; кабинет имел отдельный вход и никак не соединялся с домом.
— Вы простудитесь, Айани: накиньте что-нибудь и обуйтесь, — сказал Боб Мартин.
— Я все детство проходила босиком и привыкла.
— Тогда подождите снаружи, пожалуйста. Вам незачем снова это видеть.
— Спасибо, инспектор.
Мартин проводил взглядом ее летящую фигуру и поправил брюки, стыдясь совершенно неуместной реакции, отнюдь не профессиональной: это, к несчастью, с ним случалось частенько. Выкинул из головы соблазнительные фантазии, навеянные африканской богиней, и вошел в кабинет, состоявший из двух просторных комнат. В первой от пола до потолка громоздились книжные полки, окна были прикрыты плотными шторами из некрашеного льна; стояло кресло, кожаный диван шоколадного цвета и старинный стол резного дерева. Поверх бежевого паласа от стены до стены инспектор заметил два потертых персидских ковра: даже такому профану по части интерьера, как он, было очевидно их высокое качество. На диване, отметил про себя Мартин, одеяло и подушка: надо думать, психиатр здесь спал. Инспектор почесал голову, недоумевая, как мог Эштон предпочесть кабинет постели Айани. «Вот я бы…» — промелькнула мысль. Мартин вздохнул и приступил к осмотру места преступления.
На столе он увидел поднос, а на нем — кофейник и чистую чашку, из чего заключил, что Айани поставила сюда все это до того, как обнаружила мужа. Мартин перешел в другую комнату, в которой почти все пространство занимал огромный письменный стол красного дерева. С облегчением убедился, что пожарные не стали топтаться в кабинете: им хватило одного взгляда, чтобы оценить обстановку, и они отступили, чтобы не уничтожить улики. До приезда криминалистов оставалось несколько минут. Мартин надел резиновые перчатки и приступил к первичному осмотру.
Ричард Эштон лежал навзничь на полу, рядом с письменным столом. Руки связаны, рот заклеен липкой лентой. Одет он был в серые брюки, голубую рубашку; синий кашемировый кардиган расстегнут, ноги босые. В широко раскрытых глазах застыло выражение абсолютного ужаса, но не наблюдалось никаких признаков борьбы, всюду царил порядок, только на столе — опрокинутый стакан, из которого пролилась вода. Книга и какие-то бумаги намокли, буквы немного расплылись, и Боб Мартин осторожно пошевелил листки, стряхивая воду. Осмотрел тело, не прикасаясь к нему: сначала Ингрид Данн должна его сфотографировать и изучить, а уж потом и инспектор приложит руку. Он не обнаружил ни видимых ран, ни крови. Окинул взглядом комнату в поисках орудия убийства, но, поскольку причина смерти пока не была установлена, этим и ограничился.
_____
Особая способность Индианы излечивать болезни одним своим присутствием и «соматизировать» чужие переживания проявилась еще в детстве; девочке пришлось нести ее как тяжкий крест до тех самых пор, пока она не нашла ей практического применения. Индиана изучила основы анатомии, получила диплом физиотерапевта и через четыре года открыла лечебный кабинет в Холистической клинике, с помощью отца и бывшего мужа, которые первое время, пока у Индианы не сложилась клиентура, оплачивали аренду помещения. Отец говорил, что у нее есть где-то эхолокатор, как у летучей мыши, чтобы угадывать вслепую, где кроется болезнь и насколько она опасна. С помощью этого эхолокатора она ставила диагноз, определяла способы лечения и судила о результатах, но излечивала в основном за счет своего доброго сердца и здравого смысла.
Ее способ «соматизировать» переживания был прихотлив, проявлялся в разных формах, иногда срабатывал, иногда — нет, но когда эта способность ей отказывала, на помощь приходила интуиция, которая никогда не подводила Индиану, если речь шла о здоровье пациента. Ей хватало пары сеансов, чтобы определить, есть ли у клиента улучшение. Если такового не наблюдалось, Индиана направляла его к какому-нибудь коллеге по Холистической клинике — специалисту по иглоукалыванию, гомеопатии, лечению травами, визуализации, рефлексологии, гипнозу, музыкальной и танцевальной терапии, естественному питанию, йоге и всему такому прочему, чего в Калифорнии полно. Можно было по пальцам сосчитать пациентов, которых она препоручила врачам: к ней приходили люди, уже перепробовавшие почти все, что могла им предложить традиционная медицина.
Индиана начинала с того, что выслушивала историю нового клиента, тем самым давая ему возможность облегчить душу; иногда этого хватало: способность внимательно слушать творит чудеса. Потом переходила к наложению рук, ибо верила, что человеку нужно, чтобы к нему прикасались; излечивала больных одиночеством, тоской или раскаянием с помощью простого массажа. Если болезнь не смертельна, говорила она, тело почти всегда излечивается само. Ее роль состояла в том, чтобы дать телу время и облегчить процесс: такое лечение не для нетерпеливых. Она использовала комбинацию методик, которую именовала интегральной санацией, а отец ее, Блейк Джексон, называл попросту колдовством; подобное определение могло отпугнуть клиентов, даже в таком терпимом городе, как Сан-Франциско. Индиана облегчала симптомы, заговаривала боль, снимала отрицательную энергию и помогала пациенту восстановить силы.
Это она и проделывала в данный момент с Гэри Брунсвиком: тот лежал навзничь на столе, покрытый простыней, с полудюжиной мощных магнитов на груди. Глаза его были закрыты: Индиана усыпила его ароматом индийского нарда, навевавшим покой, и еле слышной записью струящейся воды, ветерка и птичьих трелей. Брунсвик ощущал, как ладони Индианы сжимают его голову, и осознавал с тоской, что сеанс подходит к концу. В этот день ему, как никогда, требовалось воздействие целительницы. Ночь прошла тяжело, изнурительно, утром он мучился, будто с похмелья, хотя и не пил спиртного, и явился в кабинет Индианы с невыносимой головной болью, которую та своей магией смогла облегчить. Целый час она воображала поток космической пыли, струящийся из какой-то далекой точки в безграничной Вселенной и, проходя через ее руки, окутывающий пациента.