Богач и его актер

– Конечно, господин фон Зандов, мне очень интересно. Вероятно, вы прожили большую, сложную и богатую событиями жизнь.
– Вы говорите как по писаному, – прервал ее Дирк, чуть-чуть обидевшись.
Да, она говорила как по писаному – по инструкции, рекомендующей манеру разговора с пожилыми одинокими клиентами, которые нуждаются в дружеском участии.
– Ну что вы, господин фон Зандов! – Она даже руками всплеснула. – Зачем же вы так? Я очень хотела бы узнать о вас побольше! Я вижу, что вы интересный человек.
Она улыбнулась насколько могла естественно и искренне.
– Простите, если оскорбил вас недоверием, – хмыкнул Дирк. – Сейчас, одну минуточку.
Он огляделся, почему-то ему казалось, что буклет о фильме «В последний раз» должен лежать где-то поблизости, на большом журнальном столе. Да, кажется, вот он.
– Минуточку, – повторил Дирк.
Подошел к этому столу. Там было несколько буклетов. Один о визите королевской четы, другой – об истории отеля. Третий о французском архитекторе. Четвертый о ловле лосося в окрестных озерах. Буклета про фильм не было.
– Черт! Сейчас, уважаемая Лена, сейчас, буквально одну минуточку. Вы можете минутку подождать?
– Да, – ответила она. – Большая группа гостей начнет прибывать в пять часов. А сейчас, – и она улыбнулась еще искреннее и лучезарнее, – сейчас мне почти нечего делать. Я жду вас.
Дирк быстрым шагом поднялся на второй этаж, дошел по коридору до своего номера, нажал дверную ручку. Дверь не открывалась, он охлопал карманы, ключа не было. Вот черт! Наверное, он его забыл на столике или где-нибудь уронил и потерял. Да какая разница, собственно? Он пошел обратно.
– Мадемуазель, – заговорил он, – ради бога извините, старость – не радость. Склероз, маразм и все такое. Ключ. Я захлопнул дверь. Кажется, я забыл ключ внутри номера.
– Минутку, – сказала Лена.
Взяла из выдвижного ящика большой универсальный ключ на широком красном ремешке и пошла по направлению к номеру. Он поспешил за ней. Щелк – и дверь открылась. Ключ лежал на гостином столике.
– Вот! – обрадовался Дирк. – Я уж боялся, что обронил где-то. А просто забыл.
Лена повернулась уходить.
– Постойте, – чуть ли не закричал Дирк. – Зайдите ко мне на минуточку. Не бойтесь. Я, во-первых, хорошо воспитан, а во-вторых, довольно стар. А хотите, оставьте дверь открытой.
– Бог с вами, – проговорила Лена, войдя в комнату и захлопнув за собой дверь. – Я вообще ничего не боюсь. Не боюсь ничего, никого и никогда. Кроме того, у меня зеленый пояс по боевому карате. Еще в России получила, а здесь подтвердила. Регулярно хожу на тренировки. Что вы хотели мне рассказать?
– Сначала садитесь. Вот на диван, пожалуйста.
Раздался мягкий стук в окно. Дирк обернулся. Птица села на подоконник, небольшая, меньше голубя, с желтым клювом и светлыми пятнышками.
– Смотрите, дрозд! – сказал он.
– Где?
– Да вот, вот…
– Это скворец, – сказала Лена.
– Точно?
– Клянусь! – засмеялась она. – Сто процентов! Не сойти мне с этого места.
Скворец вспорхнул и улетел.
– К сожалению, мне нечем вас угостить… – извинился Дирк.
– Что вы! – перебила его Лена. – О чем вы говорите!
– И, к сожалению, у вас в номерах нет электрочайников.
– Чего нет, того нет, – согласилась Лена, усаживаясь на диван.
– Вот, глядите! – Дирк, внутренне торжествуя, протянул ей буклет со своим портретом на обложке. Правда, на портрете он был изображен в роли, то есть в гриме. Практически сорокалетний мужчина, загримированный под семидесятисемилетнего старика. Причем под другого старика. Одним словом, постаревший Дирк фон Зандов, тот, что сейчас стоял перед ней, покачиваясь с каблука на носок, и старик, которого он играл в фильме, – это были два совершенно разных старика.
– Да, – сказала Лена, – да. Я слышала краем уха, что здесь снимался какой-то старый знаменитый фильм.
– И вы даже не поинтересовались? – удивился Дирк. – Да, и еще… Неужели вас не обязывают читать все информационные буклеты?
– Нет, – сказала она. – Мы ведь не экскурсоводы. А кроме того, если совсем честно, я не люблю кино.
– Ай-ай-ай, – покачал головой Дирк. – А я почему-то думал, что молодежь без ума от кино.
– Я ни от чего не без ума, – сказала Лена. – Я больше люблю книги. Живопись, впрочем, тоже. Музыку. А вот кино как-то не особенно. Как-то не сложилось.
– В этом фильме главную роль играл я, – закричал он. – Это я на этой обложке, видите. Откройте, полистайте. Видите, моя фамилия? В главной роли, в роли миллиардера Якобсена, – Дирк фон Зандов. Этот фильм получил массу призов. Я шел по красной дорожке в Каннах. Я выходил на сцену получать золотую статуэтку «Оскара». Это я, я, понимаете. Я!
Лена несколько раз перевела глаза с живого Дирка на его портрет на обложке и обратно, как будто бы сравнивала, сличала. Брови, глаза, губы, крылья носа.
– Как интересно, – негромко сказала она. – Я вам верю. Это правда очень любопытно.
– Вы меня слышите? Сколько призов… Это был замечательный фильм. Это был великолепный фильм, гениальный фильм. В нем снимались не только звезды кино, но и звезды жизни. Они играли сами себя! Великие музыканты, миллионеры, художники. Кажется, даже один фельдмаршал. Или адмирал, но это почти одно и то же. Был потрясающий успех.
– Как интересно, – повторила она. – Но, наверное, у нас он не шел.
– Что вы! – воскликнул Дирк. – Я не знаю, как насчет широкого проката, но фильм получил специальный большой приз Московского международного фестиваля. Я был в Москве. Это было в 1983 году. Господин Брежнев уже умер.
– Меня тогда еще на свете не было, – сказала Лена. – Если бы я могла ходить в кино на взрослые фильмы в 1983 году, то мне, сами считайте, сколько было бы сейчас.
– Да, да, вы правы. А сколько вам лет? Ах, извините, молодым дамам нельзя задавать такие вопросы.
– Молодым как раз можно, – улыбнулась Лена. – Я вот именно что тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.
– Как странно, – проговорил Дирк, садясь в кресло напротив нее. – Позволю себе быть совсем откровенным. Я думал, что это признание произведет на вас впечатление. Что вы не просто громко скажете «ах, ах», но это «ах» будет идти из глубины вашего сердца. Действительно, встретить старого, не очень хорошо одетого человека…
– Да вы прекрасно одеты, – подала голос Лена.
– Не перебивайте, пожалуйста, – сказал Дирк. – Увидеть потертого старика и узнать, что это он исполнял главную роль в одном из самых знаменитых фильмов последней четверти двадцатого века. Увидеть настоящую кинозвезду. Звезду Голливуда! – засмеялся он и поднял палец.
– При чем тут Голливуд? – спросила она. – Это же, кажется, здесь снимали?
– Господин Якобсен очень хитрый человек. Выдающийся бизнесмен. Он мечтал, чтобы его фильм получил «Оскара». Но на «Оскар» номинируются только американские фильмы, за маленьким исключением. «Лучший иностранный фильм года». Но, сами понимаете, там огромная толчея, и в этом призе нет ничего особенного. Его, как правило, дают по политическим соображениям. Снимет какой-нибудь, извините за выражение, азиат какую-нибудь прогрессивную чепуховину. И пожалуйста, кушайте на здоровье, лучший иностранный фильм года о несчастных работницах ткацкой фабрики в Бангладеш. Поэтому господин Якобсен устроил так, что этот фильм снимался на «Парамаунте». Вернее сказать, снимался под вывеской «Парама-унта». Потому что все с первого до последнего кадра было снято здесь. Здесь! – Он постучал ногой по полу. – Господин Якобсен рассказал мне, что так сильно хотел снять этот фильм и пропихнуть его на «Оскар», что был готов купить или даже построить киностудию в Голливуде. Видя его такое упрямство, один из боссов «Парамаунта» согласился наклеить на этот фильм, грубо говоря, свой лейбл. Ну и правильно провести все по документам. Сделать как надо, чтобы фильм был не придерешься американским. В результате это чуть было не стоило нам больших проблем на Берлинском фестивале и на Венецианском тоже. «Голливуд, – кричали они, – зачем нам Голливуд! Американцы затирают, даешь старушку Европу!» Но господин Якобсен через своих агентов и журналистов сумел объяснить народу, что это на самом-то деле глубоко европейский фильм, снятый на европейские деньги, и режиссер тоже европейский. Да еще какой! Сам Анджело Россиньоли! Вы хоть видели «Фонтаны Треви»? «Страну детей»? – Лена помотала головой. – А «Репортаж»? И даже «Аллею»? О господи, твоя воля… Россиньоли сейчас в гробу вертится, наверное. Ну ладно. Не сердитесь. О чем мы с вами?