Мэвр (СИ)
«Вот и славно», — думает Юдей, пристраиваясь в конец очереди. Общая нервозность, словно вирус, перекидывается и на неё. Опоздания для Юдей — грубый акт неуважения. Первый учебный день, да ещё и у первого курса, а значит полная аудитория незнакомцев в шестьдесят человек. Она часто корит себя за то, что не может, как другие преподаватели, относится к студентам спокойно, без страха, с уважением и осознанием собственного места в иерархии. Каждый раз, поднимаясь на кафедру, Юдей приходится бороться с дрожью в голосе.
«Всё будет хорошо, — думает она, — сейчас он придёт, ты сядешь и уже через пятнадцать минут будешь на месте. А там — всего-ничего».
Много раз декан исторического факультета предлагал ей воспользоваться служебным мобилем. Университет содержит целый парк машин и предоставляет их, вместе с водителями, профессорам совершенно безвозмездно.
«Опоздаю — сегодня же пойду и попрошу мобиль», — в который уже раз обещает себе Юдей. Чтобы как-то отвлечься, она исподтишка разглядывает людей перед собой: джентльмен с газетой и сухонькая старушка прямиком из прошлого века. Мужчина, зачем-то, надел толстые кожанные перчатки, хотя до настоящего мороза ещё далеко. А от пожилой дамы, несмотря на строгий вид, ощутимо пахнет сладкими, девчоночьими духами, от которых чешется в носу и вспоминается знойный летний день.
Вдруг, сквозь деревянный скрип, стук и шуршание колёс, к ушам Юдей прорывается кашляющий говорок мобилуса. Их конструкция оставляет желать лучшего, потому рессоры быстро приходят в негодность и появляется звук, похожий на стыдливое буханье простуженного театрального зрителя. Юдей прислушивается.
Мобилус показывается вдалеке, — тёмное прямоугольное пятно, напоминающее могильный камень, — и медленно выплывает на остановку. Двери со скрипом открываются, изнутри пахнет тёплым воздухом.
— Кудрявая улица! — гаркает кондуктор и подаёт старушке, которую джентльмен пропустил вперёд, руку. Та испуганно вскидывает голову, робко вкладывает хрупкую ладонь в огромную лапу и даёт втянуть себя в салон. Мужчина с газетой бросает заинтересованный взгляд на Юдей, но быстро меняется в лице, грубо заступает ей дорогу и вспрыгивает на ступеньку. Возможно, виной тому торопливость или внезапное осознание, что рядом сапранжи, но джентльмен поскальзывается, и с громким стуком оседает на левое колено. Юдей хочет помочь, но мужчина отталкивает смуглую руку, поднимается, с достоинством отряхивает брюки и заходит внутрь. Та ещё глупость, но что поделать, если в обитателях Вольного города так сильны предрассудки? Юдей пожимает плечами и заходит следом.
Тут же появляется кондуктор, здоровенный, не подходящий этому месту и этой должности. Само собой складывается ощущение, что его выдернули с военной службы, где он заведовал складом или кухней, и поместили сюда за какую-то страшно глупую, смешную провинность. Он хмуро осматривает вошедшую с головы до ног и требует плату. Юдей улыбается и протягивает заранее подготовленную купюру.
— Крупные, как же… — слышит она полу-шёпот кондуктора. Мешочек с монетами презрительно лязгает монетами.
— Спасибо, — говорит она, подставляя ладони под небольшое озерцо мелочи. Юдей уже и не обращает внимания на подобную невежественную глупость. В Университете людям всё равно кто ты и откуда, но в городе суеверия, которые народы привозят в Хагвул вместе с традициями, цветут пышным цветом, а сапранжи много кого обидели в своё время.
«Будь я на твоём месте, — сетовала Кашива, — взяла бы мобиль и не мучалась. Удобно, быстро и никто не пристаёт. Чего ты стесняешься?»
Юдей уходила от ответа и продолжала ездить на общественных мобилусах, регулярно нарываясь на такое вот тупое, как пробка, бытовое хамство. Порой Морав думала бросить всё и податься в Западную Великую империю или уехать на Острова, вот только никак не могла придумать, чем она там будет заниматься. Опять преподавать? Работать на земле? Поступит к кому-нибудь в свои двадцать восемь в подмастерья?
«Как будто только здесь я ещё чего-то стою?»
Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. Аширский мост, соединяющий Мраморную дорогу и Кричащий остров, запрудили мобили и повозки всех мастей, водитель мобилуса, не торопясь, пробирается сквозь толчею, а по салону бродят ворчание и зубовный скрежет. Юдей с удовольствием присоединилась бы ко всеобщему недовольству, но не хочет лишний раз привлекать к себе внимания и только поглядывает взволнованно на часы.
«Давай, давай, давай!»
В конце концов, мобилус переправляется на другой берег, в окнах мелькают посольства, нависает над дорогой муниципалитет. Однажды Юдей довелось побывать на приёме, устроенном канцлером Вазером Ханевелом в честь Нового года, и она обнаружила разительное несоответствие фасада и содержания. Интерьер резиденции составляли белый мрамор, благородное красное дерево и серебро, выражая умеренность в украшениях и чрезмерность в светильниках, торшерах и люстрах, что плохо соотносилось с суровым каменным «лицом» муниципалитета.
«Сколько далака они тратят в год?» — подумала тогда Юдей, и даже по примерным прикидкам выходила какая-то пугающая цифра.
Мобилус нагоняет график, пропустив сразу две остановки, на которых никто не входит и не выходит. Это вполне могло стоить водителю и кондуктору работы, но только если бы кто-нибудь подал официальную жалобу в департамент управления транспортом, но таких в салоне нет. Негласный договор между пассажирами и водителями был заключён ещё на заре создания сети общественного транспорта, и продолжает действовать по сей день.
Выбравшись из мобилуса у главных ворот Университета, Юдей срывается на бег. Лестница Истины, часто используемая студентами в теплые деньки как место отдыха, пустует. Она опоясывает выключенный по случаю приближающихся морозов фонтан и ныряет в широкую арку коридора к Центральному двору. Будь у Юдей хоть немного времени, она бы не отказала себе в прогулке по Главному парку, но теперь каждая секунда на счету: ступени остаются за спиной, тень, лишь отдалённо напоминающая профессора Морав, ныряет в крошечную дверцу, чтобы через доли секунды возникнуть в коридоре между Главным корпусом и Южным крылом.
>>>
— Доброго дня! — бросает она кому-то из преподавателей, обегая его. Выбирая между комфортом и экономией времени Юдей останавливается на втором и, проскользнув через крытую разноцветными стеклянными панелями галерею, выбегает на утоптанные тысячами ног дорожки Южного парка. В хорошую погоду здесь полным-полно народу: многочисленные клубы по интересам выносят собрания на мягкую зелень лужайки, а вместе с ними выходят и преподаватели, обедая на свежем воздухе и наблюдая молодую поросль. Сейчас же, укрытый шлейфами тумана, парк напоминает декорацию театральной постановки. Трагедии, судя по тому, что должно вот-вот произойти.
Юдей летит по знакомой дорожке. В её конце ещё одна лестница, скромнее той, что на входе, но такая же основательная, отмечающая вход в Южное или Гуманитарное крыло. Формально крытый переход короче, но аудитория, которую закрепили за Юдей в этом семестре, находится в самом конце крыла, так что марш бросок через парк может выиграть ей целых две минуты.
Туман сглатывает звуки, кажется, что в целом мире никого не осталось. Юдей переходит с бега на шаг, потому что уверена, что сейчас марево впереди обернётся камнем и хорошо знакомые два пролёта вознесут её к тяжёлой резной двери. Медленно прекращающийся барабанный бой в ушах открывает ей безмолвность парка. Застывшее пространство не отмечает ни её присутствие, ни существование чего бы то ни было вообще.
Внезапный росчерк тёмного, синего до черноты, заставляет Юдей замереть. Она вновь ощущает чужое присутствие, прямо как в ванной, когда в непроглядной черноте появился багряный огонёк. В нос бьёт запах калёного металла и мёда. Тошнота подступает к горлу, но Морав пересиливает себя, стряхивает наваждение, будто руку навязчивого ухажёра.
«Корпус должен быть…», — думает она, и вдруг резкий звук разрывает тишину. Шорох, будто дворник прошёлся метлой по траве в метрах пяти от неё. Она бы и не заметила, если бы не одуряющая тишина. В тумане кто-то прячется.