Вкус жизни

была не рада, что с ней связалась. Она и в коридоре продолжала вопить, не сбавляя скорости. Соседи сбежались. Тебе, фигурально выражаясь, не мешало бы ее «отшлепать» или хотя бы сделать строгое внушение. Если получится, перемолвись с нею перед началом встречи двумя-тремя фразами. Во имя нашей дружбы.
– Похоже, совсем посыпалась Иннина жизнь, – вздохнула Лена. Кира услышала в этом вздохе глубокое сожаление и поторопилась уйти от неприятной им обеим темы.
– Махнула ты от нас в МГУ еще на втором курсе, а душа все равно тут осталась, да? Ах, родные пенаты! Волнуешься?
– Еще как! Будто в чистилище или на исповедь приехала. Боюсь, эта встреча станет для меня серьезным экзаменом, где будет оцениваться каждое мое слово.
– Так ведь не в преисподнюю же, к друзьям приехала, – рассмеялась Кира.
– Ой, может мне стоит что-либо купить к столу? От вас до магазина рукой подать, – вдруг всполошилась Лена.
– Не беспокойся, Слава уже обо всем позаботился с утра пораньше. Пока суд да дело, отдохни с дороги. Устраивайся удобней.
Повинуясь знаку улыбающейся хозяйки – еле заметному движению головы – Слава повел гостью в свои хоромы.
Лена благосклонно осматривает двухкомнатную квартиру друзей и одновременно пытается с помощью некоторых едва уловимых признаков проникнуть в сложный тонкий мир их семейных отношений. Она с удивлением обнаруживает, что квартира скромная, очень скромная для преподавателя университета. Оказывается, та еще, которую Слава в молодости получил, будучи офицером.
«От чего я ушла много лет назад, к тому и вернулась? А где доцентских двадцать метров для занятий наукой, которые обязан иметь каждый кандидат?» – грустно подумала Лена. Ей не терпится услышать разъяснение и поделиться своими соображениями, но она вовремя спохватывается, вспомнив, что хозяин квартиры не на заводе, а в вузе проработал всю свою жизнь. Слава, словно читая Ленины мысли, сказал:
– Ты же знаешь, наши преподаватели успевают детей вырастить в студенческих общежитиях и только к пенсии добиваются жилья, да еще с каким трудом, с боем, с унижениями. Часто с пробуксовками. Моя семья элитной считалась. На двадцати восьми квадратных метрах вчетвером «барствовали». Это на четыре метра больше нормы, поэтому и не ставили нас в очередь на расширение. Но нам никогда не было тесно в двух комнатах. Не это ведь главное.
По тому, какие маломощные лампочки были в скромненьких люстрах, в которых изысканный художник «не венчал бронзу с хрусталем», и как мгновенно выключался хозяйкой свет по мере перехода из комнат на кухню, Лена чувствует уровень достатка семьи: пенсия Киры, Славины преподавательские крохи. В комнатах ничего лишнего, дешевенькие, жиденькие советского или китайского производства люстры у потолка, оконные шторы и покрывала на кроватях изношенные, но чистенькие. На полу линолеум, начисто утративший свой рисунок. Мебель, видавшая виды, без всяких стилей, но подобрана по тону и не лишена скромного изящества. Вот сильно просиженное кресло. Человек непроизвольно занимает в нем позу, от него не зависящую. Лена вспомнила его резные подлокотники. Обивку, видно, Слава сам перетянул. Ряды книжных полок начинаются вдоль всей длинной стены зала и уходят в потолок. Она прошлась вдоль строя книг. Осторожно касаясь корешков тех, до которых могла дотянуться, прочитывала названия, улыбалась, встречая знакомые. Неизвестные книги пролистывала и бережно ставила на место.
Не обновляли ее друзья интерьер квартиры с момента рождения сына. В квартире капитального ремонта, наверное, никогда не было: все многократно подкрашивалось, подклеивалось, подновлялось. Аккуратный, симпатичный, малопритязательный быт. Изобретательно прикрытая бедность.
Лене нравится надежная правильность и обыкновенность дома друзей с успокоительным простодушием простоты и теплоты. И все же во всей этой скромности виделась ей достаточно скудная жизнь семьи, все свободное время уделявшей воспитанию детей и внуков, сберегавшей и рассчитывавшей каждую копейку. «Да, богатенький дядюшка наследства им не оставлял. Ни картин в глубоких золоченых рамах, ни высоких потолков с лепниной в стиле «ампир». И о машине они, наверное, никогда не мечтали. Но Кира удачливей других: семейную жизнь начинала в собственной квартире, а многие сокурсники, оставшиеся в городе своего студенчества, годами копили на кооператив и теснились в квартирах вместе с родителями, выделившими им – в лучшем случае – отдельную комнатку», – подумала Лена. Слава опять отвечает на ее задумчивый взгляд:
– Были ли мы счастливы? Думаю, да. Конечно, и мы поначалу не избежали тихой войны взаимных претензий. Притерлись и не заметили, как пролетели сорок с лишним лет в заботах, хлопотах, обязанностях. Надеюсь, судьба окажется столь милосердной, что позволит нам идти рядом до конца жизни.
Развлечения? Иногда вырывались в гости, в театр один-два раза в год – и это уже счастье, а о последних десяти годах и говорить не приходится. Участок взяли, домик в саду несколько лет строим. Тяжело, возраст уже не тот, но мы не ноем. Одолеем проблемы перестроечного и послеперестроечного периода.
Голос Славы звучал, как и прежде, покровительственно, но несколько мягче, чем в былые годы.
Лена улыбнулась:
– Возраст, говоришь? Что правда, то правда. С годами мы накапливаем только ошибки да болезни. Я как-то в профкоме встретила женщину-ветерана, вахтером у нас в студенческом общежитии работает. Фраза ее мне в память врезалась: «Да какие мои годы! Восемьдесят семь вот весной исполнилось». Я тогда удивилась и порадовалась за нее: «Ну, дает бабуся – годы свои не чувствует! Видно, долго еще жить собирается. Молодец!»
– Вот в ком корни нашего оптимизма! – весело, но как-то задумчиво предложил Слава. – Хотел бы остаться с вами, только дела зовут, – добавил он твердо, будто ободряя себя, настраивая на рабочий лад.
– Лена, отдохни с дороги, я Славу на работу провожу, а тогда уж вдоволь наговоримся с тобой, – предлагает Кира.
Она опять нырнула в кухоньку, и Лена вновь остановилась у святая святых любого интеллигентного человека – книжных полок. Водя пальцем по истертым корешкам, провела их дотошный осмотр. На стук оглянулась. Слава застегивал скромную куртку. Он поймал Ленин взгляд и усмехнулся про себя: «Дубленка и пыжиковая шапка мне не по чину, как лейтенанту серая генеральская папаха».
Лена прилегла на продавленный диван, с наслаждением расправила спину, испытав при этом «варварское» блаженство; потом прикрыла глаза, радуясь постепенно окутывавшей ее