Понь бледный (СИ)
— Успеем, — неуверенно предположил Олкфед, — Они не решатся. Нам бы еще часа четыре ходу — и все. Там уже не достанут…
— Кто тебе эти часы даст, жопа вислобрюхая? Принцесса Селестия? В любой момент нам на голову насрать могут, чучело ты седогривое! Вот насядет на тебя эскадрилья пегасов с торпедами, посмотрю, куда ты хвост свой засунешь! Или даже «Вандерболты»!
— Спокойно, товарищи, — рассудительно сказал Сталин, — В этой ситуации нам остается лишь сплотиться перед лицом противника и рассчитывать на свои силы. Помощи ждать неоткуда, значит, мы должны сами позаботиться о своих жизнях.
— Ох, жарить мою бабушку, как ты прав, товарищ! — не удержалась боцман Овеног, — Только все это как опилки супротив сена. Перехватят нас на полпути — говно еще три дня сыпаться с неба будет…
Они все — в одной большой ловушке, подумалось Сталину. «Пони темный» оказался вовсе не так грозен, как виделось со стороны. Рано или поздно в Кантерлоте сообразят, что в военном отношении он не является серьезной опасностью. Лучше пусть это случится поздно.
Тревожное чувство кольнуло его изнутри тонкой ледяной иголочкой. Не бывает так, Коба, чтоб брошенные на ветер поводья подхватил счастливый случай. Надежен лишь тот план, каждая деталь которого тобой учтена и расписана. Но сейчас у них нет даже плана, лишь безумная надежда совершить невозможное. В прошлом ему случалось совершать невозможное, но всякий раз ему казалось, что терпение мироздания уже порядком истощено. Нельзя делать невозможно раз за разом и надеяться на то, что пронесет. Рано или поздно должна придти расплата.
Сталин огляделся. Небо вокруг «Темного пони» было укрыто густыми клубами облаков, похожими на безалаберно сделанные детьми украшения из ваты, но явной опасности не таило. Бездонная синь и, где-то бесконечно далеко внизу, аккуратные прямоугольники пашен, изумрудные кляксы лесов и похожие на россыпи леденцов городишки. У него не было причин беспокоиться. Но Сталин ощущал точащее его изнутри беспокойство, возникшее с той секунды, когда он коснулся копытом палубы.
Возможно, в этот раз совершить невозможное будет труднее, чем когда бы то ни было раньше.
К тому моменту, когда он увидел скользящую над палубой голубую комету с радужным оперением, чувство беспокойства уже вызрело в уверенность. Уверенность, оставлявшую на языке горький хинный привкус.
— Палундра! — опустившаяся на палубу Рэйнбоу Дэш тяжело дышала, даже язык вываливался изо рта, — Уффф… Плохие новости, товарищи. Пинки Пай передает, что видит два корабля позади нас. Идут тем же курсом и быстро нагоняют. У нас есть минут двадцать.
— Ох, любить меня под телегой кверху лапами! — боцман Овеног присвистнула, — Погоня! Вот и полетали, гуси вы беременные!
— Уйти никак не успеем?
— На этом-то корыте, на малом ходу? — Рэйнбоу Дэш фыркнула, — Нас даже мой Танк догонит!
— Скорость не увеличить, — подтвердил Олкфед уныло, — Да и корпус не выдержит. И так двигатели в раздрай…
Сталин ощутил, что все собравшиеся сейчас смотрят на него. И члены ревкома, и Рэйнбоу Дэш, и замерший на своих местах экипаж. Эти пони и пегасы ждали его слова. В эту решающую минуту они все безмолвно вверили ему свои жизни. Потому что верили.
Верили в пони, который умеет делать невозможное.
— Товарищи… — получилось хрипло, но Сталин быстро обрел контроль над собственным голосом, заставил его звучать гулко и громко, — Послушайте меня. Вам может показаться, что мы на пороге серьезных неприятностей. Но это не так. Революция не знает неприятностей. Это — испытание на нашем пути. Гидра капитализма тщится показать нам свои острые зубы, еще не зная настоящей коммунистической хватки. Это — испытание для нас, товарищи. Проверка нашего революционного духа, нашей выносливости, нашей решительности в достижении поставленных задач. Это тот момент истории, об который, как алмазы о наковальню, проверяется наша пролетарская сознательность. Если мы, наперекор всему, выстоим, если окажемся не сломлены даже перед лицом превосходящих вражеских сил, если не опустим головы и не дадим вновь забить себя в капиталистические колодки… Значит, мы победим. Значит, выйдем из этого испытания с высоко поднятой головой. А история, товарищи, судит не взирая на счет матча. Это значит…
— Насовать им горячих каштанов полную жопу!..
— Почти, товарищ боцман, почти. Товарищ председатель ревкома! Объявляйте боевую тревогу! «Пони темный» как настоящий пролетарий, примет этот бой!
Глава восьмая
«Раньше мы говорили, что „техника решает всё“.Чтобы привести технику в движение и использовать её до дна, нужны люди, овладевшие техникой, нужны кадры, способные освоить и использовать эту технику по всем правилам искусства. Техника без людей, овладевших техникой, мертва. Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса».
Ощущение грядущего боя всегда казалось ему одним из самых сложных в человеческой палитре. И самым загадочным. Он, посвятивший изучению человеческих душ многие годы, однажды пришел к выводу, что люди, в общем-то, довольно похожи друг на друга, вне зависимости от цвета кожи и партийной принадлежности. Люди одинаково злятся, одинаково любят, одинаково страдают. Конечно, есть несущественные различия, но, в целом, ничего выдающегося. Ощущение приближающегося боя куда сложнее и многограннее пошлой любви, глупой злости или утомительного страдания.
Вкус боя — это как вино, имеющее букет из тысячи ароматов, и только настоящий ценитель способен прочувствовать их все. Ледяная дрожь в пальцах. Липкая испарина между лопаток. Пронзительно-тонкое ощущение того, что скоро привычный мир закончится, обратившись чем-то ужасным и прекрасным одновременно. Горячая щекотка предчувствия. Обжигающе-ледяное адреналиновое жжение в мышцах. Едкие укусы накатывающей злости. И то особенное томление, от которого сердце и внутренности делаются тяжелыми и плотными.
И, как тонкий эстет, открывая бутылку вина, не спешит плеснуть его в стакан, впитывая запах, так и ветеран многих войн встречает бой спокойно, никуда не спеша, но впитывая каждую деталь, наслаждаясь последними тихими минутами и в то же время гоня их прочь…
Минут этих оставалось очень мало, Сталин знал это.
Он стоял на верхней бронированной палубе «Пони темного» и смотрел в ту сторону, где за кормой брониносца в изрядном пока отдалении бесшумно плыли, окутавшись густыми облаками, две хищные вытянутые тени. В этих тенях, пока еще не обретших объема, виделось что-то грозное. Как в силуэтах пары акул, что заходят на выбранную цель. А в том, что «Пони темный» — их цель, сомневаться уже не приходилось.
— Есть данные визуального наблюдения, — доложил бомбардир Олкфед, отпуская трубку палубного переговорного устройства, — Противник идентифицирован как легкие ударные крейсера «Принцесса Каденс» и «Дух Эппалузы».
— Что за корабли?
— Серьезный противник, — осторожно сказал старшина Урт, так как Олкфед вновь приник к биноклю, — «Принцесса Каденс» введена в строй всего три года назад, «Дух Эппалузы» — восемь, но недавно прошел модернизацию. Оба очень быстры и идут на полных парах. Нам с ними не тягаться.
— А что на счет вооружения?
— По вооружению «Пони темный» формально имеет фору. Практически же разница нивелирована подчистую. У нас нет главного калибра и половины крупокалиберных орудий. Они наверняка это учли. Идут на двадцати узлах с превышением в пятьсот метров. И, если хотите знать мое мнение, на благородный бой орлов в небесах это похоже не будет. Скорее, на двух злых и быстрых щенков против старого больного кота.
— Кажется, эти господа не любители честного боя?
— Отнюдь. Насколько я понимаю, хотят зайти сверху. И расстрелять вблизи, — неохотно сказал бомбардир, теребя усы, — И противопоставить нам нечего. Машина работает на полную, шесть узлов — это максимум, который она способна выдавать. И выше нам тоже не подняться, на пределе идем. Значит, еще минут десять и…