ПО 2 (СИ)

тяжело опираясь на палку, будешь хромать по дорожкам холодного осеннего парка,
подобно больному псу бродя вокруг мест, где ты когда был счастлив! Где ты когда-то
был не один! Понял?! Ты слышишь меня?! Слышишь?!
Это искаженное даже не злостью, не яростью, а чем-то истерично-безумным красивое
лицо кричащее на меня, сжатые кулаки, эти слова, что звучат чуть ли не мрачным
пророчеством… Наверное именно тогда я и понял – все. Это конец и наши отношения
уже не спасти. И тогда же впервые в мозгу зажегся недоуменный удивленный вопрос –
но почему? Я ведь дал тебе все, женщина. Всего себя, все что имел. Что же еще тебе
надо?
Их? Вечно вопящих капризных и настолько эгоцентричных по умолчанию детишек, что
требуют себе каждую секунду нашего драгоценного времени? Может это не я, а ты не
осознаешь, что при рождении ребенка придется пожертвовать очень многим. Может
это я, но не ты, понимаю насколько это сложно и насколько ответственно? С момента
появления ребенка изменится все…
Услышь же меня…
Прислушайся ко мне…
Я ведь прошу подождать хотя бы несколько лет. В наше время вполне нормально
рожать после тридцати и даже ближе к сорока. Это давно уже норма. Зато ранние
годы мы сможем посвятить только себе. Сможем провести долгие вечера за бокалом
вина за столиком в одном из уютных кафе на старинных улочках мира…
Только ты и я…
Услышь меня…
Но ты, сжав кулаки еще сильнее, оскалившись подобно разъяренной пуме, с
бешенством проорала, что из-за моих расчетливых фантазий она не хочет приходить
на родительские собрания старухой, сидя там среди молоденьких хихикающим мам…
Бред…
Какой же бред…».
Проснувшись, я некоторое время лежал неподвижно, заново переживая
воспоминание-сон и медленно шагая к его истоку. Не просто так же мой мозг вытащил
его на поверхность. Была более веская причина, чем едва-едва заметная
проснувшаяся тоска по ней – что давно уже завела новые отношения, один за другим
родила погодков и выглядит предельно счастливой, хотя и нищей с ее-то не слишком
умным и беззаботным муженьком. Не то чтобы я следил. Но даже в большом городе
иногда приходится сталкиваться осколкам прошлого…
Почему я вспомнил это сейчас?
Что заставило мой мозг вытащить на поверхность неприятную сцену из прошлого?
Одиночество. Старик. Жена. Дети. Родители.
Вот оно!
Мысленная цепочка звякнула и натянулась, выдернула из пласта недавно полученной
информации искомое место.
Апостол Андрей, рассказывая историю «той» прошлой жизни, упомянул в сердцах и с
до сих пор живыми злыми эмоциями, что он не хотел семьи, не хотел женитьбы, не
хотел детей. Он хотел совсем другого – жизненных испытаний, экстремальных
экспедиций, где на каждом шагу проверяется твоя физическая и моральная стойкость.
Но ему навязали постылые отношении, обрубили ему крылья и сделали несчастным…
Потом он исправился, забубнил, что на самом деле любит и детей и жену, но слово не
воробей.
Вот еще одна общая черта – хотя бы между двумя сидельцами, между мной и
Апостолом.
А другие из угодивших сюда заключенных?
Не было ли и у них похожих мыслей? И похожего душевного настроя в те дни, когда к
ним подошел тихий неприметный мужичонка или же полноватая женщина с тяжелой
сумкой…
Надо бы проверить эту догадку.
Зачем?
Не знаю.
К чему может привести эта мысль?
Тоже не знаю.
Но проверить стоит.
Встряхнув головой, я сгреб пригоршню снега и протер лицо, прогоняя остатки
сонливости и зыбких воспоминаний.
Странное холодное воспоминание в этом странном холодном мире. Может именно
сюда отправляются на заморозку все плохие воспоминания и отвратительные ночные
кошмары, который ранимый разум всячески старается забыть? Безмолвными зыбкими
тенями воспоминания шатаются по ледяному миру вокруг Столпа, пытаясь отыскать
своих владельцев и хотя бы ненадолго проникнуть в их теплый пугливый мозг…
Ну… в любом случае я выспался.
Просто поразительно – там, в родном мире, в последние месяцы я не мог выспаться
на эргономичном ложе с чистейшими простынями, в полной темноте, при четко
выверенной по советам специалистов температуре, дозированном притоке свежего
воздуха, ложась и вставая строго в соответствии с биоритмами. Ничего не работало.
Просыпался разбитым, раздраженным, ленивым, с тупой головной болью и ленивой
вялостью, заранее зная, что и сегодняшний день пройдет впустую…
А здесь – выспался за четыре часа! Проснулся свежим, полным сил и желания
действовать. Головная боль? Даже ни намека. И вот как это объяснить? Там – при
всех условиях – сон хуже некуда. А тут – при вечном свете Столпа, при неумолчном
шепоте в голове, при опасностях вокруг, при отрицательных температурах, я сплю
сном праведника.
Чудеса…
До Бункера я добрался быстро – снежную берлогу копал неподалеку от убежища.
Войдя, вдохнул теплый воздух и с непривычки закашлялся.
Теплотой поперхнулся.
Махнув всем, кто заметил мой приход, неспешно зашагал к «монастырскому» углу.
Только добрался, как расторопная старушка поднесла мне стакан горячего чая.
– С возвращением, добытчик.
То, что я не притащил сегодня свежатины, ее не смутило. Но в посвежевшем воздухе
Холла витал запах бульона – стало быть, сегодня у стариков из еды была не только
жиденькая похлебка присылаемая из Замка.
– Дрова тут оставлю – приняв чай одной рукой, другой приподнял вязанку дров – Кто
бы из стариков…
– А я чем не старуха? – махнула рукой добрая женщина и, легко подхватив дрова,
понесла их к кухне – Ты чай пей, Охотник. Как допьешь – еще поднесу.
– Спасибо!
– Божьей милостью вернулся – улыбнулся мне неспешно подошедший Тихон.
Не став спорить и доказывать, что мое возвращение было обусловлено скорее
растущим опытом и осторожностью, чем милостью Всевышнего, я сразу перешел к
делу:
– Столик бы сюда какой перенести. Несколько стульев. А то сидеть по центру и дела
обсуждать как-то…
– Ни к чему лишний раз чужие уши греть – совсем не по церковному ответил
настоятель и, повернувшись к трем стоящим поодаль монахам, отдал распоряжение.
Когда принесли стол со стульями, успели подойти и остальные «заединщики», как
странновато назвал их Тихон. А вместе с ними незнакомый мне седой как лунь
древний старичок, выглядящий развалиной даже на фоне столь же седых обитателей
Холла. Крохотное личико, бесцветные добрые слезливые глаза, дрожащие руки,
старая фуфайка перетянутая обрывком веревки, шапка-петушок натянутая до седых
бровей, серый шарф, старые залатанные валенки. Старичок умирал от холода и
озноба – хотя в Холле стало гораздо теплее.
– Вам бы чаю – улыбнулся я незнакомцу, протягивая ему свой еще не опустевший
стакан.
– Вот с-спасибо – старик потянулся, но его руку перехватила вернувшаяся деловитая
старушка, втиснув ему в ладонь треснутую синюю кружку и беззлобно пробурчав:
– Охотника не трожь, попрошайка ты бессмертный. Когда помрешь уже?
– Как призовут – так и пошаркаю к свету – столь же беззлобно ответил старичок –
Наше дело маленькое.
Махнув рукой, старушка обмахнула стол вытащенной из-за пояса тряпкой, следом
опустила поднос и выставила несколько кружек. Деловитая, проворная, крепкая,
приметливая. Повезло Холлу что среди его обитателей остались такие вот «кремни»,
торчащие мощными кочками в этом старческом болоте.
– Вам – коротко сказал я, протянув старушке вытащенное из бокового кармана
рюкзака небольшое зеркальце с ручкой. Потемневшая медь, витиеватая резьба,
узорчатая ручка. Хороший подарок для женщины в любом возрасте как мне мыслится.