Вершители Эпох (СИ)

— Цели — это действие. Защитить, понять, обеспечить, попасть, переделать, исправить, спасти — всё это и много чего ещё. Совершать — значит менять и меняться. Принципы — это основы целей, их статичный старт. У любой дистанции есть начало и конец, и тот, кто её пробегает, никогда не начинает новую, не передохнув на старте после первой. Новое не может родиться из нового. Из действия рождается стабильность, и только из него — новое действие. Это привычки, которые ты соблюдаешь и не можешь нарушить ни при каких обстоятельствах. Они меняются от ситуации к ситуации, но основа одна — добро или зло, ненависть или любовь, страх или уверенность, открытость или боязнь, отчаяние или желание жить и другие — столпы, колонны, которые подпирают твоё поведение.
Он больше не мог дышать. Перед ним стоял не человек, это было нечто гораздо выше, гораздо прекраснее. Он был пылью под её ботинками, грязью на железных наручах, он был настолько маленьким, что словно помещался в одном только взгляде.
— В этом мире есть энергия, понимающая эти законы. Она не строится на одном восприятии силой и умением. Она живёт за счёт единения с собой, за счёт принятия самого себя и своих воспоминаний. Ты — тот, кто ты есть в моменте времени, но это не значит, что энергия недвижима. Понять это — значит понять саму суть мироздания. Каждый камень, каждая травинка, каждая капля, каждый человек строятся на переходе из статичности в изменчивость и обратно.
Она присела на одно колено рядом с ним и по-отцовски положила руку ему на плечо. От касаний побежала волна жара, заставляющая содрогнуться каждую клетку тела, наполняя его энергетикой счастья. Казалось, она дотронулась до самой оболочки его души.
— А теперь спроси себя, что из этого ты имел, когда вызывал меня на бой в этом месте? Ты мелочен, твои мысли спутаны, страх и слабость — твои единственные принципы. Твои барьеры — крепостная стена, но ты боишься высоты, и даже если подставить лестницу к стене, ты не полезешь. Я обещала, что мы увидимся, когда ты сам додумаешься до этих мыслей, но судьба распорядилась иначе, поэтому я не спорю с обстоятельствами и рассказываю тебе всё сейчас. Надеюсь, это хоть как-то тебе поможет…
Сейчас он знал, что обязан задать этот вопрос, обязан узнать… В этих словах заключалась особая сила, как будто сокровенное, запретное знание делало его на шаг ближе к самому богу.
— Как вас… зовут? — по голосу было видно, насколько больших душевных сил стоили ему эти три слова. Девушка помедлила, пропуская слугу вперёд и немного придержав дверь.
— Хиллеви Навис, — она нахмурилась, словно о чём-то задумавшись, — Для друзей просто Хилл.
  
Сотня иллюзий
 
— Я… умерла?
Голос разбился о каменные своды колонн и потолка, затерялся, отброшенный в далёких чёрных тоннелях, ведущих в самые потаённые уголки мысли. Она была в старом здании, настолько старом, что о временах, когда их возводили, не осталось даже упоминаний. Где-то в закоулках сознания вихрем сплеталась и тёрлась, искрясь и постанывая, неясно-серая масса инстинктов. Потолок был настолько высоко, насколько хватало глаз, и такие недостижимые небоскрёбы казались на его фоне камнями в фундаменте. Кромешная тьма то сменялась ярким цветом, приносящим временную передышку, то становилась едва уловимым шорохом звуков, то снова обволакивала, отзываясь тряской и клокотанием в ноющем затылке. Боль была настолько нестерпимой, что Вайесс без сил падала на колени и закрывала лицо руками, желая только одного — спрятаться, убежать как можно дальше, но везде её встречали только зловещие провалы глаз загадочных проходов — манящие в глубину зрачков, затягивающие, смертельно опасные. Её тело казалось сейчас последним щитом, последним рубежом обороны, отделявшим её от ветшающего гигантского здания, норовящего всосать её в себя, сделать частью титанического механизма и никогда не отпускать, куда бы мёртвое, почти уже бесчувственное тело не хотело пойти.
Где-то там, за невидимыми дверями, прятались судьбы, играя линиями жизней, сплетаясь в клубки и расплетаясь на отдельные куски, разрываясь и срастаясь снова. Они были гидрой с бесконечным числом голов, белым, сгоревшим деревом с переплетением веток — каждая знала свою линию, каждая держала свою жизнь. Иногда гидра, шипя и грохоча, опускала надетые на морду поводья, и тогда за низ брались двое людей, стоящих внизу, направляя тяжёлыми отточенными движениями миллионы не закрывающихся змеиных глаз. Босые ноги, нервно покачиваясь и заплетаясь, хлюпали по воде на кафеле, отдающей затхлостью и чернотой вечно старого храма. Была всего одно место, куда она могла направиться — вперёд. Что-то тянуло её туда, что-то, заставляющее раз за рядом переставлять увязающие от боли ноги, напрягать затёкшие пальцы, вставать с колен, игнорируя всё, что накопилось в ней за пронзительно долгие безнадёжные дни. Вода стекала в чёрные проёмы, выливаясь бушующими, но еле слышными из главного зала водопадами, спадающими где-то на той стороне. Иногда Вайесс казалось, что она может различить в проходах силуэты людей, но ощущение тут же пропадало, как только она пыталась сконцентрироваться. Храм играл с ней, как просто с интересной вещью, случайно попавшей к нему руки, случайно идущей по пустому бесконечному залу, случайно переборовшей боль. И причинять эту боль было его любимым занятием.
Проход впереди морщился светом, застилая им своё иллюзорное лицо от серости зала и открывая глазам гладкую мраморную стену, стекавшую лавинами с самых верхов, захлёстывающую и отпускающую передние слои, затекающую в проход и расползающуюся где-то там, шурша и поскрипывая. Она не знала, чем манил её проход, но это точно было что-то важное, что-то, от чего она не смогла бы отказаться, даже если бы захотела. Возможно, вопросы, на которые она ещё не нашла ответов, возможно, прошлое, которое уже их нашло, а может, что-то более глубокое, гораздо глубже чем этот потёртый штиль на кафеле, разлетающийся на брызги от быстрого шага затёкших ног. Хотелось побежать, но не давала накатившая усталость, впиваясь в кожу ледяным дыханием сквозняка и заставляющая со всей силы открывать и протирать глаза, чтобы не дать вымотанному организму уснуть на полпути. Проход, казавшийся таким доступным, всё уплывал от неё, как мираж, растворяясь волнами в завихрениях капель и ветра, но она продолжала цепляться за образы, собирая исчезающее по кусочкам, возвращая видение к осязаемому, в тот мир, где она должна была во что бы то ни стало его увидеть. Ей это было нужно, это было то, чего она хотела, и это стремление помогало, подталкивало вперёд, когда даже сам храм, то и дело разгоняющий чернотой образы, был против.
В один миг проход будто сам окутал её, забрал, коснулся потускневшей кожи слепяще-белыми лучами, сдирая ошмётки обволакивавшего пыльного кокона зала. Вайесс прикрыла рукой глаза, не привыкшие к такой яркости, но это было ни к чему — свет рассеялся, оставив её стоять перед закрывшимися позади на железный засов дверьми. Комната, куда она попала, кардинально отличалась от того, что она видела снаружи, и сразу пришло чувство облегчения, безопасности — все эти чёрные провалы, вся боль, страдания остались позади, в мире бесконечных коридоров, потолков и отчаяния, тянущегося призрачными лапами-щупальцами из проходов чернеющих рек. А здесь, за пеленой пара, скрывающего всё на расстоянии вытянутой руки, ждало что-то другое — всё так же заставлявшее сердце биться быстрее, но не хаотично, а размеренно, систематично. Вокруг, теряясь в потоках невесомых капель, спиной друг к другу сидели люди, согнувшись и подпирая кожу остатками позвоночников — безнадёжно, навечно потерянные. Вайесс прошла немного вперёд, и поняла, что ноги постепенно уходят под воду — это был бассейн с кристально чистой, горячей водой, но тепла она не чувствовала. Пар и вода проникали внутрь по дыхательным путям, через поры в коже, очищая и обновляя каждую клеточку, вычищая скверну и боль, скопившуюся за время пребывания снаружи. Это было настоящее блаженство, о котором каждый человек может только мечтать — это было избавление, это был чистый свет, обращённый в святую жидкость. Захотелось опуститься с головой, отдаться воде, отдаться потоку, наплевать на остальное…