К нам осень не придёт (СИ)

***
— Алёнушка, родная, проснись же! Что с тобой, детка моя?
Елена открыла глаза. Матушка склонилась над ней, со страхом вглядываясь в ее лицо. Елена быстро приподнялась и села — мать протянула ей стакан с водой, промокнула платочком ее вспотевший лоб.
— Тебе приснился кошмар? Ты так кричала во сне…
Елена дрожала и терла глаза, мучительно стараясь сообразить, что же такое страшное, отвратительное происходило только что, вот просто мгновение назад.
— Анна… Анна разбилась, мамаша! Мы поднялись с нею на чердак, она выпала из окна!..
— Анна? — Мать поджала губы и помолчала немного. Затем она глубоко вздохнула и погладила Елену по голове. — Что ты, родная, что выдумываешь, спит Анна давно. И ты засыпай. А про кошмары забудь.
Мать уложила Елену, закутала ее в одеяло — ее все еще трясло, в голове стоял туман. Елена подчинялась заботливым рукам, хотя в груди что-то неприятно ныло — не сильно, но неотступно, не давая забыться. Точно чуть зарубцевавшаяся рана, которая, едва дотронься, снова вскроется и заболит еще сильней. Елена перевела взгляд на окно, увидела пробивающийся сквозь шторы лунный свет — и тут вдруг разом вспомнила и отчаянно зарыдала.
— Ан-на… Он-на зам-муж в-выходит… З-за Володеньку Л-левашёва… — прерывисто бормотала Елена сквозь слезы, с силой дергала себя за волосы и отталкивала обнимающую ее мать. — Оставьте, т-теперь уж все, мамаша…
— Ты откуда же знаешь, милая? Или отец-деспот уж всё тебе сказал? — помертвевшими губами шептала мать, но Елена не отвечала.
От слёз ей не стало легче, скорее наоборот боль в груди, казалось, уютно угнездилась где-то в сердце навсегда; хоть рыдай, хоть кричи — она не уйдет. Если бы можно было уйти куда-нибудь, уехать далеко-далеко, не видеть больше ни одного знакомого лица! Но этому не бывать: придётся стоять в храме, пока будут венчать Анну и Володеньку, присутствовать на свадьбе, провожать молодых, — а потом навещать Анну в доме мужа, гостить у них на праздники, дни ангела, крестины…
Елена пустилась рыдать еще горше, но сил уже не было: постепенно она затихла и лежала на спине неподвижно, уставившись в потолок; лишь изредка вырывались у нее приглушенные всхлипы. Мать сидела рядом, стиснув руки; ее лицо было искажено страданием, и Елена вяло подумала, что матушка, вероятно, отдала бы жизнь за нее, она любит ее больше всего на свете — и ничем не может ей помочь! Но она размышляла об этом холодно и отстраненно; никого ей в эту минуту не было жалко больше себя самой. Она несчастна — и придется матушке с этим смириться.
— Пусть, — произнесла она громким безжизненным голосом. — Мне и дела нет. Сестра замуж выйдет, а я с вами, маменька, останусь, мне не нужно никого.
Мать испуганно вздрогнула.
— Нет, родимая, что ты, нет, — заговорила она. — Ты молодая, еще полюбишь; ты же у меня умница. Не стоит он, чтобы так мучиться! Он пустой человек, Еленушка, он на наши деньги зарится, а любви твоей ему не надобно…
Елену передернуло от этих слов, но плакать она уж больше не могла.
— Не нужно, перестанемте о нем, маменька. Пусть их. Пусть Анет за него выходит, она красавица, веселая, милая, она всегда всем по сердцу. Ей и счастливой быть, а я…
Она перевела взгляд на мать и даже попыталась улыбнуться дрожащими губами, но не смогла: матушка смотрела прямо перед собой, глаза ее бешено сверкали, рот был сжат, кулаки стиснуты. Елена еще ни разу не видела свою тихую кроткую мать такою.
— Что с вами, маменька? — оробев, спросила она.
— Не бывать этому. Не будет она счастлива, нет, — отрывисто и глухо проговорила мать. — Ты только и знаешь, что дорогу ей уступать, отец на нее разве что не молится! Только вот я не смирюсь… — она осеклась и замолчала.
Елена испуганно смотрела на мать, не понимая, о чем это она — но та вдруг засуетилась, вскочила на ноги с неправдоподобной легкостью, поправила покрывало и задернула плотнее шторы. Затем матушка принесла Елене горячего молока с ландышевыми каплями, уложила ее в постель и сидела рядом, держа дочь за руку, пока ее не сморил сон.
***
Помолвка еще не была официально объявлена, но граф Левашёв объяснился с Анной и получил согласие. Внешне все шло как обычно: Владимир продолжал навещать Калитиных, был внимателен и любезен; Анна по-прежнему смеялась, танцевала и рисовала. Она почти ни с кем не говорила о будущем муже, так что непонятно было — любит ли она его, счастлива ли, что станет его женою? Елене жёг язык этот вопрос, но она боялась его задать, как и услышать ответ. Казалось ей, что, пока сестра ничего не говорит, этой помолвки словно бы не существует… Но это была бесплодная надежда; папенька твердо был намерен породниться с графом Левашёвым и считал брак Анны делом решенным и подписанным.
Семья Калитиных собиралась переехать на дачу в Стрельну, полным ходом шла предотъездная суета, как вдруг неожиданно захворала Анна. С самого утра она была непривычно тихой и молчаливой, не напевала, не пританцовывала, не смеялась — только потерянно бродила по комнатам и часто присаживалась отдохнуть. На расспросы матери она отвечала лишь: «Голова что-то болит, маменька… Не беспокойтесь, посижу немного и пройдет». Однако за обедом она совсем не могла кушать, жаловалась на головокружение и слабость, а в какой-то момент встала и молча пошла из-за стола. Отец встревоженно окликнул ее, но Анна не отвечала — а дойдя до двери столовой, внезапно лишилась чувств.
Доктор, старый знакомый их семьи, однако, никакой опасной хвори не обнаружил, а списал обморок и слабость на переутомление и тревогу, вызванную помолвкой. «Ох уж эти молодые девицы», — приговаривал он, щупая у Анны пульс. — «Сперва бегают, пляшут, одни вальсы с контрдансами на уме — а потом допляшутся до обморока». Доктор прописал ей укрепляющее средство и полный покой.
На следующий день Анна встала и спустилась к завтраку, но все время трапезы сидела молча и лишь притворялась, что кушает… Маменька велела Елене поговорить с сестрой откровенно, мол, может быть она хоть ей расскажет, что у нее болит. Елена честно старалась выполнить наказ — Анна, в свою очередь, обрадовалась ее обществу и попросила посидеть с ней.
Однако на вопросы о здоровье она твердила какую-то нелепицу: что покойная матушка, та, что ее родила, приходит и стоит все во внутреннем дворе; внутрь зайти не может, а её, Анну, к себе зовет. А как Анна сбежит по черной лестнице вниз, матушки уж и след простыл. Вот только если спрыгнуть туда вниз, на камни — может, тогда и получиться ее догнать.
Елена слушала ее бред, леденея про себя. Никогда раньше Анна не высказывала таких жутких мыслей, никакие призраки покойной матери ей не являлись, а теперь… Что же с ней происходит? Но когда она поделилась всем этим с маменькой, та строго-настрого запретила говорить с кем-либо на эту тему.
— Ты же не хочешь, чтобы твою сестру помешанной ославили? И ославят, если будем болтать!
— Но маменька, надо же доктору сказать… Может, ей микстуры или капли какие…
— Никому ни слова! — нервно воскликнула мать. — И папенька твой ничего не должен знать. Незачем ему волноваться да в ужас приходить; Анне скоро лучше станет, вот увидишь.
Елене решение матери показалось ей весьма странным. Однако она с детства привыкла слушать старших, а потому, молча подчинилась.
Матушка сама ухаживала за Анной, проводила с ней много времени, составляла какие-то травяные настои, заваривала чаи. Елена на несколько часов приходила посидеть с больной — Анна почти не покидала своей комнаты. Она порой бывала оживленной, но очень ненадолго. Снова и снова она вспоминала покойную мать, говорила о ней. И, как с содроганием заметила Елена, Анет временами начинала разговаривать с матерью, точно та была жива и сидела рядом с нею.
***
По просьбе матери Елена зашла навестить Анну рано утром. Сестра сидела в постели. Она только что выпила присланный матушкой отвар, и с улыбкой посматривала в растворённое окно: ночью шёл дождь, а утро выдалось ясное, солнечное. Слышался щебет птиц, в комнате витал аромат зацветшей сирени. Не оглянувшись на вошедшую, Анна оживлённо заговорила: