Пермский рассказ

— Николай Иванович сказал, что ваш плот готов и команда уже на плоту.
Красильников ошеломлен и в первое мгновение не знает, что ответить. Потом, помимо воли, вырывается гневный возглас:
— Это еще что! — И, вовремя спохватившись, сдержанно отвечает: — Хорошо.
Катер уходит. Очертания его быстро тают во тьме и затягиваются сеткой дождя, видны лишь удаляющиеся огни.
Красильников, глубоко задумавшись, долго стоит у фальшборта. Все расчеты и надежды рушатся: завтра не будут выполнены ни навигационный, ни обязательства. Капитан сжимает кулаки, будто готовясь избить виновника срыва. «Какой же дурак так распоряжается, — думает он, — ведь баржи с грузом все равно надо доставить в город». Красильников разгневан и возмущен. Между бровями ложится упрямая складка. Что ж, он поставит воз у прикола и добьется пропуска «Стремительного» до пункта назначения.
3
Поставив баржи, «Стремительный» пришвартовывается к дебаркадеру. Красильников и механик выходят на берег, где под горой виднеется бревенчатый дом с террасой и ярко освещенными окнами. Это контора Новораменской пристани.
В небольшой комнате разместились начальник пристани, его заместитель, девушка-оператор, мастер сплава.
В комнате тепло, накурено и очень светло. Пятисотсвечовая лампа низко свисает с потолка.
На подоконнике сидит мастер сплава, только недавно вернувшийся с плота, который он принимал. На нем шинель, а поверх брезентовый плащ. Он ждет капитана «Стремительного», чтобы показать недостатки плота, которые придется устранить в пути.
— Продукты взяли? — спросил начальник пристани Николай Иванович, едва Красильников показался в дверях.
— Только что пришвартовались.
— Не медлите, плот должен быть отправлен сегодня.
— Николай Иванович, здесь недоразумение, — сдерживаясь, спокойно говорит Красильников и испытующе смотрит на начальника пристани. — По рейсовому приказу, выданному в Камском Устье, мы должны доставить баржи в город. С приходом туда мы завершаем навигационный. Понимаете? — против воли сбивается Красильников на просящий тон.
Механику кажется, что Николай Иванович колеблется, и он горячо добавляет:
— Вся команда уже знает, а теперь что же?
Входят два молодых парня: кочегар Севастьянов и матрос Смирнов. Они слушают, потом робко, несмело вмешиваются.
— А может, можно, товарищ начальник? — спрашивает Севастьянов.
— У нас уже плакат заготовлен, что досрочно выполняем обязательства, — добавляет Смирнов. Его мокрый бушлат расстегнут, и на фланельке виден комсомольский значок. — Завтра думали повесить в красном уголке, Морозов всю ночь писал.
В другое время и при других обстоятельствах Красильников оборвал бы матроса, не позволил бы вмешиваться. Но сейчас — пусть знает Николай Иванович, как команда реагирует, пусть видит сам.
— Ну что вы, ребята, простите, я это сознаю, — мягко говорит Николай Иванович. — Но плот ведь надо отправить, и так простоял четыре часа. Весь фрахт в трубу вылетит.
— В баржах тоже груз, а его не надо доставить? — возражает Красильников.
— Через час или полтора верхнекамский буксировщик «Вишера» приведет сюда плот. Он заберет две ваших баржи, третью, подчалит «Ветер», идущий за вами, и баржи отправим, и порожнего пробега не будет, — объясняет Николай Иванович. — Тут все рассчитано.
— Мы завтра вернемся и сумеем забуксировать плот, — просит Красильников. Он еще пытается решить вопрос по-хорошему.
— С ума сошли! — сердится Николай Иванович. — Еще сутки стоять плоту на приколе! Да сплавщики нас съедят.
Красильников понимает, что просьбами не проймешь. Доводы начальника его не убедили. Наоборот, он становился все более уверен, что защищает интересы общего дела, а не только команды. Глаза его становятся холодными, приобретают стальной оттенок, под скулами ходят желваки, подбородок выдается. Все лицо преображается и, несмотря на молодость, выражает твердость и суровость.
— Идите, ребята, — обращается он к кочегарам и матросам, заполнившим комнату. Ему не хочется, чтобы они были свидетелями спора. Больше он не намерен просить — он потребует.
Когда молодые речники прикрывают за собой дверь, Красильников холодно говорит:
— Я считаю, что приказ неверен. Вы срываете выполнение обязательств…
— Это приказ диспетчера управления, — перебивает Николай Иванович, — обратитесь к нему, может, отменит.
— Какой диспетчер?
— Аксенова.
Красильников недоуменно смотрит то на Николая Ивановича, то на его заместителя, и выражение лица у него такое, как будто он хочет спросить: «Неужели правда?»
— Поговорите с ней, вон селектор.
В голове Красильникова мелькает мысль: «Наверно, Тоня спутала, вот объясню ей». Жесткие морщинки на лбу и между бровями разглаживаются, глаза теплеют, и лицо становится добрым, ласковым. Воображение его рисует любимую девушку, собственно, невесту, которая не раз приходила встречать судно, когда он возвращался из рейса, и, не стесняясь, убирала его каюту, приводила в порядок книги, посуду. Еще в июле, когда во второй декаде пароход выполнил месячный план и начальник пароходства послал по радио поздравление команде, она пришла на судно с букетом цветов и сказала: «А это от меня, Федя. Вы первые выполнили…»
Селектор занят. Красильников слушает, как Аксенова переговаривается с дальней пристанью. Пятьдесят пять дней он плавал в низовьях, не видел и не слышал Тоню. Сначала он не обращает внимания на смысл слов. Он слышит только голос, не низкий и не высокий, милый, родной голос. Потом до сознания доходит и содержание. И все то, что она говорит диспетчеру дальней пристани, кажется очень толковым и дельным. Конечно, со «Стремительным» Тоня не разобралась, допустила ошибку и исправит сейчас же, как только он разъяснит.
Мастер сплава, устало потягиваясь, встает с подоконника, лениво застегивает шинель, потом плащ и говорит капитану:
— Я пойду, Федор Иванович, вы найдете меня на плоту.
Красильников неприязненно глядит на него и ничего не отвечает. Так этот тоже уверен, что из переговоров ничего не выйдет. Мастер надевает на голову капюшон, продевает на плечо ремень кожаной планшетки и, прежде чем выйти, говорит:
— Документы, Николай Иванович, передайте товарищу Красильникову.
Уверенность мастера, нехотя идущего к двери, раздражает и еще больше подзадоривает Красильникова.
— Диспетчер Аксенова слушает, — раздается из маленького репродуктора, установленного тут же на столе.
В конторе становится тихо.
У Красильникова готов вырваться радостный возглас: «Это ты, Тоня!» Он вовремя спохватывается, с трудом сдерживается и с деланной непринужденностью произносит:
— Это вы, Антонина Михайловна?
Несколько секунд репродуктор молчит. Может быть, Тоню кто-то отвлек, и она опустила педаль. Потом доносится слегка дрожащий голос:
— Это… это… капитан… товарищ Красильников?
Красильников уже овладел собою.
— Я насчет нового приказа. Нам предлагают оставить баржи, — начинает он и спокойно рассказывает о расчетах команды. Он говорит убежденно, принимая ее молчание за сочувствие. Кончив, он ждет ответа, заранее зная, что Тоня отменит свой приказ, что у нее хватит мужества признать ошибку.
Проходит минута, другая, а селектор молчит.
— Диспетчерская, управление, товарищ Аксенова, вы слушаете? — тревожно спрашивает он.
Репродуктор заговорил. Тонин голос робок, кажется, что он дрожит. Голос сочувствующий, а слова…
— Приказ правильный. Баржи надо оставить на рейде и немедленно забуксировать плот.
Красильников смущен. Этого он никак не ждал. Неужели это она? Он хмурится, между бровями снова появляется жесткая складка.
— Что же это получается? — говорит он. — Выходит, что диспетчерская срывает нам выполнение навигационного.
— Я исхожу из интересов государства, — доносится из репродуктора. Голос Тони, а не похоже, что это она. Голос ее окреп, не дрожит, приобрел какую-то незнакомую твердость. Она даже поучает: единственный критерий — это интересы всего флота, клиентуры.