Последний сон ее смертной души (ЛП)

— Ты будешь жить?
— Да, — я отвела взгляд, не хотела делиться своим горем, но верила, что переживу это и то, что случилось с Кеном. Мы выживем.
Кваскви неспешно ехал по извилистой тропе от домика смерти Джеймса к шоссе. Он повернул на ровную дорогу и ответил на мой вопрос, заданный час назад:
— Мы тебя потеряли, — сказал он, поймав мой взгляд через зеркало заднего вида. — Они застали нас врасплох. Это непростительно, — Маригольд рядом со мной затаила дыхание, смотрела на меня так, словно я имела право отправить Кваскви в тот же ад, что и Джеймса.
— Да, я прощаю. Но мы теперь квиты, ладно? Никаких долгов.
Кваскви мрачно кивнул, а потом прогнал серьезный вид.
— Я не переживаю. Мы тебя зацепили. Тебе нужно пережить застолье с лютефиском Колымы, и ты одна из нас навеки.
— Только если нацистов будет меньше.
Маригольд моргнула.
Кваскви улыбнулся в зеркало заднего вида.
— Хочешь домой? Теперь безопасно.
— Больница, — сказала я. — Кен.
— Я так и думал.
Я молчала после этого, хотя Кваскви и Маригольд обсуждали их нападение на дом смерти, он говорил шутливо и беспечно, а она давала военную оценку. Видимо, так они справлялись с произошедшим ужасом. Кен и Джордж были у кафе под прикрытием иллюзии Кена, но они стояли напротив. Джорджу пришлось почти сесть на Кена, чтобы тот не бросился в одиночку, когда парни Джеймса внезапно напали на меня в переулке. Сойки Кваскви должны были следовать за мной, но половина из них поехала по ошибке за второй машиной прихвостней Джеймса, а другая половина полетела к горе Табор, чтобы помочь Кваскви, выяснявшему у Элизы детали того, что она рассказала Джеймсу обо мне и Буревестнике.
Мы прибыли в больницу и, несмотря на мои протесты, медсестра посмотрела на меня и отправила на осмотр. Я забрала у Кваскви телефон, и меня увели в кабинет.
Я ввела номер Марлин, пока ждала, что врач скажет мне, что я была в царапинах, синяках и крови, но без переломов.
«Все кончилось», — написала я ей и добавила эмоджи азиатского Санты и врат тори, чтобы она знала, что это была я, а не Кваскви.
Когда врач закончил перевязывать меня и задавать настырные вопросы о моих отношениях с Кваскви, от Марлин пришел ответ.
«Хорошо».
Я расслабилась на столе для осмотра, уставшая, но радостная. Сестра ответила. У нас еще был шанс. Мои ноги все еще были слабыми. И мне нужно было узнать, как дела у Кена. Через пару секунд после того, как врач ушел, Маригольд заглянула в кабинет.
Она нахмурилась.
— Мне нужно с тобой поговорить.
Я настороженно кивнула. Где был Кваскви? Маригольд пугала. И она могла поджигать лица людей.
Маригольд напряженно села на кровать рядом со мной.
— Нужно извиниться. Было совершено непростительное, — она сжала кулак.
Я вздрогнула.
Маригольд удивленно уставилась на меня.
— Ты меня боишься? — она задумалась, пока я незаметно нажимала правой ладонью на кнопку вызова медсестры. Она винила меня во всем произошедшем?
— Простите.
— Нет, — сказала Маригольд. — Извиниться должна я. За свою дочь и то, что она сделала с Иными Портлэнла.
Чет вошел со стаканами кофе с затхлым запахом и батончиками из хлопьев. Он был в халате, словно работал тут. Маригольд растерянно посмотрела на него.
— Она меня боится.
Чет улыбнулся и протянул ей кружку.
— Я же говорил тебе, Тантэ Мари, что она хорошая, — он повернулся ко мне. — Она думала, что ты станешь мстить Элизе, — он согнулся и включил в розетку кнопку вызова медсестры.
Я забрала у него батончик и проглотила так, словно это были конфеты с трюфелем, вдруг ощутив голод. Боль пронзила шипами мои виски. Отдача после пожирания сна. Комната была слишком яркой, и встревоженные лица остальных было сложно терпеть. Я закрыла глаза на пару секунд, желая, чтобы они ушли и оставили меня в покое.
Тихий разговор и шорох. Я открыла глаза после глубокого дыхания, увидела знакомое улыбающееся лицо Кваскви на пороге с инвалидной коляской, Пон-сума прошел за ним.
— Кои.
— Что ты хочешь теперь?
Кваскви коснулся плеча Маригольд.
— Проверяю, что ты не ушла от меня в кому, — он осторожно отодвинул Маригольд назад, чтобы встать у кровати. — Нацисты хотели получить тебя для власти над миром, — он легонько стукнул меня по плечу. — Я хочу убедиться, что ты знаешь, что мы хотим тебя за твою бодрость и твою личность, — он серьезно заглянул в мои глаза, величавый и уверенный, словно еще был с венцом из перьев орла. А потом он отодвинулся и расслабился. — Я отведу тебя к Кену.
— А Элиза? — спросила Маригольд.
— Маригольд. Ты на меня не повлияешь.
— Ты позволил тем мерзким людям жить. Он даже в больнице. Но ты закрыл любимую дочь Иных в сарае!
— Она должна заплатить в этот раз. За Дзунукву. И Генри.
Ужас озарил лицо Маригольд. Она опустилась на колено, едва могла говорить:
— Ради нашей любви, Сиваш Тийе, я прошу не убивать мою дочь.
Новости не заканчивались. Кваскви опешил. Но ее мольба не пошатнула его решение.
— Она не сможет больше жить в Портлэнде или Штатах. Она повреждена. Она навредила нам.
Маригольд склонила голову.
— Она — ребенок, Кваскви. Мой единственный ребенок.
Кваскви прижал ладонь к ее щеке.
— Даже дети могут отличить правильное от неправильного, meine liebe freundin. Я связался с Советом. Томоэ-сама хочет лично судить ее в Токио.
Маригольд встала с паникой.
— Нет. Томоэ-сама сделает из нее пример. Ей нужно укрепить свою силу. Она убьет Элизу!
Томоэ-сама была беспощадной. Она пошла на предательство, чтобы получить место в Совете. Но она и долгое время работала с Восьмерным зеркалом, так что ее цели были связаны не только с властью, но и с будущим всех Иных — хафу и чистокровных. Было даже иронично, что она будет выбирать наказание для Элизы. Томоэ-сан была безжалостной и опытной в политике. Она съест Элизу заживо.
— Они потеряли Вестника смерти. Скорее всего, ее заточат или приговорят жить в одиночестве в горах под надзором тэнгу. В этот раз повлиять не получится.
Кваскви сжал мои руки сквозь ткань. Они с Пон-сумой усадили меня в инвалидную коляску. Оставив Маригольд, стоящую как статуя в комнате, они увезли меня в коридор. Меня вдруг охватила усталость. Я зевнула. Коридор был ужасно длинным…
Я резко проснулась. Я уже была не в коляске, а в палате. Я сидела в кресле, а Кен лежал на кровати рядом со мной, бледный и мокрый от пота. Но его глаза были открыты.
— Доброе утро, — сказал он. Солнце восходило, и тепло проникало в палату сквозь жалюзи. Свет меня уже не беспокоил. Я моргнула, готовясь к мигрени, но ее не было.
— Привет, — мой голос напомнил лягушку. — Ты проснулся.
— Успокоительное плохо на мне работает, — он печально улыбнулся. — Хотел бы я, чтобы тут была Мидори с ее особым обезболивающим.
Я села и сдвинула ноги с кресла. Они работали лучше. Я устроилась на краю кровати. Кен старался не двигать рукой под одеялом, но другую, не пострадавшую, прижал к моей щеке. Сильные и изящные ладони. Я любила его ладони. Я накрыла его ладонь своей рукой, прижимая его плоть к своей, чтобы он ощутил, что я управляла собой, больше не боялась фрагментов, особенно — его.
— Прости, — тихо сказал он. — Было пыткой знать, что тот гад забрал тебя. И думать, что он делал с тобой… я не должен был соглашаться на тот дурацкий план.
Забавно, что сегодня все извинялись передо мной.
— Все хорошо, — сказала я, нежно убрала его ладонь со своего лица и повернула, чтобы прижаться губами к его теплой коже. — Я тут. Я в порядке. И я думаю, что сон Буревестника что-то со мной сделал. Что-то… хорошее.
Он затаил дыхание.
— Кои, — начал он.
— И ты меня прости, — сказала я, медленно отодвинула одеяло. Запястье Кена заканчивалось обрубком, замотанным бинтами.
Ах.
Миг был наполнен тяжестью, мы смотрели туда, где раньше у него была целая ладонь. Его другая ладонь раскрылась и сжалась. Вены проступили на предплечье.