Кино (СИ)

Всё это мысленно пронеслось перед моим взором как будто наяву. Но вот действительно и ты. Усталая улыбка, чуть лихорадочный блеск в глазах, тяжело опускаешься на стул.
— Тебе заказать что-нибудь?
— Ничего не надо. Ты о чём-то хотел поговорить? Неужели нельзя было сделать это дома? Я очень устала.
— Поверь мне, нельзя. Речь пойдёт о нашем будущем. И упреждая возможные негативные последствия, я спешно добавляю:
— И прежде чем сделать какие-либо далеко вперёд идущие выводы — выслушай меня. Иногда выслушать человека, значит гораздо больше, чем этому обычно придают значение. Это может спасти от многого.
— Хорошо, я внимательно тебя слушаю.
— Именно этого я и добивался о тебя уже так долго — быть услышанным.
Мы просидели в кафе очень долго. Кажется не один час прошёл, прежде чем мы вышли на улицу. Заметно похолодало. В небе начали зажигаться первые робкие звёзды. Мы шли домой подле друг друга, держась за руки, спасённые от собственной глупости, окрылённые новыми надеждами.
***
Надо признаться, ты мне совершенно не понравилась при первой нашей встрече. Не мой жанр. За всё время свидания я силился улизнуть, придумать какую-нибудь срочную причину исчезнуть, но в самый последний момент я удерживал себя в руках. Ты о чём-то рассказывала напропалую, спрашивала, много смеялась. Я же был слишком молчалив, даже угрюм, постоянно переспрашивал тебя касательно твоих вопросов, словно я туг на ухо. Помню, как я старался выдавить из себя хоть подобие улыбки! Редкостная сволочь. Как же я презирал себя в этот момент! Ужасное, ужасное свидание. Ты из всех сил одна пыталась его спасти, привнести нотку романтики, сделать этот вечер пусть и не запоминающимся, но хотя бы приятным. Я же из последних душевных сил пересиливал себя, старался (лениво) хотя бы казаться вежливым. Ты вроде как ничего не замечала в моём отвратительном поведении или просто старалась не замечать, соблюдая известный такт. И зачем я тебя пригласил? Несколько лайков в соц. сети, дешёвые комплименты, парочка бесплатных подарков, дежурная переписка — и вот мы уже вместе. Ты далеко не красавица в моём представлении, скорее серая мышка. Скромность в одежде, нарочито вежливый тон, робкое желание понравится без какой-либо претенциозности — это скорее отталкивало меня в тебе. Я давно уже отгородился от этой жизни, словно одичалый волк. Радость влюблённости почти совсем не трогает моё сердце. Я всё это давно променял на душевный покой. И тут вот словно с цепи сорвался. Тебя даже не смутила разница в возрасте — восемь лет. Что ты такого во мне нашла? На секунду мне показалось, что я задал этот вопрос вслух, а потому остановился посреди людной аллеи, которой мы с тобой проходили и буквально замер на месте.
— А? Что такое?
— Ничего. Задумался просто.
— О чём?
— Неважно.
Во взгляде твоём тревога. Ты явно принимаешь всё на свой счёт.
— Я тебе не интересна совсем?
— Нет. Что ты? Просто тяжёлый день выдался.
Откровенная, наглая ложь. Я уловил, скорее интуитивно, потому что внешне ты держалась бесподобно, что и ты это поняла.
А после спешное, скомканное прощание, обещание позвонить, списаться.
Теперь почти час ночи. Я силюсь вспомнить о чём ты мне говорила, где мы с тобой гуляли, по каким местам города. От тебя так и ничего не пришло. Мне надо бы радоваться, но вместо этого меня гложет совесть. Нельзя ведь так по-свински с живым человеком. Сколько надо ума, сколько великодушия сердца, чтобы не замечать всего этого! Упрёк, если это так можно назвать, пусть и прозвучал из твоих уст, но скорее как дань самоуважению. Я вдруг чётко осознал, что ты куда умнее и взрослее меня, взбалмошного эгоиста, живущего в придуманном и удобном для себя мире. Ты уцепилась за отношения, за эту встречу, словно этот шанс на счастье был последним. Ты, у которой их ещё столько впереди! Я же не разглядел, не увидел, не почувствовал истинной твоей красоты, спеша сделать опрометчивый вывод, полагаясь исключительно на внешность, словно молодой пацанёнок. И вот сейчас сижу и просматриваю твои фотографии, как будто пытаюсь по ним одним вспомнить детали прошедшего хуже некуда свидания. Ты ведь нашла что-то во мне — в далёком от идеала человеке. И я при всём этом, как последняя сволочь, пытаюсь оценивать тебя с точки зрения надуманных критерий! И кто я после этого? В углу твоей фотографии вдруг загорелся маячок. Ты онлайн.
— Не спишь? — пишу я.
— Не спится. А тебе?
— И мне. Прости за встречу. Я выставил себя свиньей.
— Ничего страшного. Я приняла всё за излишнюю робость.
— Какая там робость… Обещаю, такого больше не повторится. Сходим куда завтра? Точнее, сегодня.
Несколько долгих минут ожидания. Пожалуй, самых долгих в моей жизни. Пан или пропал. Откажи ты сейчас во встрече — я пойму. Заслужил. Можно ли просить тебя о великодушии быть прощённым? А вдруг… И отчего-то сердце забилось гулко-гулко, часто-часто.
— Как насчёт старого сквера, где ещё пруд находится? Мне там очень нравится.
Теперь ты для меня бесконечно дорогой и родной человечек. У нас с тобой оказалось на редкость много общего, и тех самых (таки очень нужных) точек соприкосновения, благодаря которым люди так чутко и верно подмечают желания друг друга. Я буквально не нарадуюсь на тебя. Где бы я был сейчас, что было бы со мной поддайся я на первое обманчивое впечатление? Я до сих пор себе этого не простил, хотя ты уже давно всё забыла. Сколько глупости из ничего, сколько ханжества и безрассудства в потакании собственным же заблуждениям! Мне думается теперь, что только в любви и обретается всякая житейская мудрость. Годы же, прожитые без неё в прозябании, подобны птицам, у которых наперечёт перебиты крылья, а потому они даже и не помышляют о высоком небе, стелясь себе у самой кромки земли, пугаясь подчас и собственной тени. Вот чего ты так упорно искала тогда — радости полёта. И как всякую радость, искала с кем её разделить. Ты дала мне второй шанс, потому что почувствовала, не смотря на всё моё равнодушие, грубость, высокомерие, — эти напускные штаммы испещрённых обидами людей, что я, пожалуй больше твоего нуждался в ней, нуждался хоть в какой-то радости, хотя бы и в радости быть с кем-то рядом. Спасибо тебе за твоё зоркое сердце!
***
Было в этом что-то завораживающее, какая-то магия, когда мы шли рядом подле друг друга, а с неба, словно призывая нас в свидетели своего торжества, зима, робкая, пугливая, делала свои первые шаги, покрывая давно остывшую от утреннего солнца землю слепленными кое-как снежинками всяких размеров, преимущественно мелких, не больше крупы или капли.
Ещё вчера всё было совершенно иначе. Ещё вчера мы говорили друг с другом исключительно по необходимости, не здороваясь, не интересуясь делами. И без того маленькую квартирку мы раздели каждый на свои зоны. Ты, преимущественно проводила время на кухне, смотрела телешоу, болтала с подружками. Я же, неизменно на диване, пялясь в экран плазмы или возле маленького газетного столика, где читал лёгкие детективы только для того, чтобы убить время. Когда же я заходил на кухню, чтобы взять из холодильника что перекусить или набрать воды, ты молча покидала свою территорию, садилась на диван в гостиной и ждала, явно борясь с внутренним раздражением. А ещё вчера, как будто только вчера, всё было совсем иначе. Мы души не чаяли друг в друге. Когда же мы успели в пух и прах так поссориться, что перестали даже разговаривать? Мне трудно и припомнить этот момент. Всё не свалилось комом на голову, нет, но как будто приближалось неумолимо, с каждым небрежным словом, замечанием, неподдельным раздражением. Всё чаще мы стали словно отдаляться друг от друга, не слышать, не замечать, уходя в себя, в свои проблемы. Твоя ревность становилась просто невыносимой, стоило мне хоть немного задержаться на работе. После армии, через год примерно после того, как вернулся на гражданку, я бросил курить. Теперь вот вновь начал. И если бы только ревность! Всё во мне стало тебя раздражать. То я допоздна сижу перед ноутбуком за работой, которую приходилось брать и домой, чтобы хоть немного подзаработать в виду совсем скромной заработной платы, мешая тебе спать, хотя ты и не спала, то я слишком громко ем, то шаркаю тапочками, то не совсем тщательно бреюсь. Что за глупые придирки? Надо признаться, я был не лучше и тоже цеплялся к тебе по всяким мелочам. Но в своём скверном поведении я видел прежде всего твоё дурное влияние на меня. Ты заводилась с полуоборота, я же, немного погодя, тоже начинал терять терпение. Доходило и до крупных ссор, когда я уже брался за одежду в прихожей и спешил покинуть квартиру, но всегда останавливался перед дверью как будто в замешательстве, не решаясь оставить тебя одну в состоянии истерики, точнее, боясь оставить тебя в таком состоянии. Между нами как будто кошка пробежала. Хрупкий мир, едва скреплённый нежным поцелуем тут же рушился, под давлением обстоятельств, в угоду больного самолюбия. Было понятно, что мы ожидали, нет, требовали друг от друга внимания и любви, но не желали отдавать первые сами, пока не получим причитающееся нам по праву. Когда мы вдруг вообразили, что любовь можно требовать? И когда самолюбие вдруг стало синонимом любви, а не тем, что оно есть по отношению к ней — антагонистом? Верно, мы и не заметили случившиеся в нас перемены, как и не заметили надвигающегося разлада в отношениях. Мы вообще мало что стали замечать хотя бы вокруг себя с тех пор, как познакомились, замыкая весь внешний (да и внутренний мир тоже) друг на друге. Но здоровый эгоизм отношений перерос в личностный. Рано или поздно подобное случается. Нам и невдомёк было, что любовь никак не может быть величиной условной. Она есть сад, который нуждается в ежедневном уходе. Мы и подумать не могли, что и сами чувства нуждаются в заботе, в уважении, и, что самое важное, — в понимании. Одного наличие чувств преступно мало! Что толку от самого роскошного сада, будь это хоть сады самой Семирамиды, если в нём лишь приятно проводить время, но никак не заботится о нём. Он верно завянет однажды, зачахнет, засохнет. Так было и с нами. Насколько же мы близко подошли к той черте, где уже зияла бездна! Заглянули и ужаснулись. Ужаснулись того, что будем продолжать жить друг без друга, делая вид, что это так ничего, в порядке вещей, что сможем, вполне себе по силам построить счастье с другими людьми, пусть и невольно сравнивая, пусть и смиряясь в чём-то, укоряя собственное непокорное сердце, которое, как капризное дитя, требует только это одно и ничто другое. Надеюсь, подобного в наших отношениях больше не повторится. Но именно это заставило задуматься нас над хрупкостью своего счастья. В отношениях тоже необходимо взрослеть.